— В купе, говорю, отдельное… Там качает меньше.
Майор подумал. Оглядел ее добрым взглядом.
И улыбнулся:
— Красавица ты моя. Не даст он нам все равно побыть вместе. Твой, я про него говорю…
— А он уснет.
— Не уснет. Я его видел.
— Напрасно вы. А там купе тихое. Там броня, никого нет…
— Бронь, — поправил он.
— Ну, бронь… — Она замолчала, а затем сказала: — Поговорить хочется.
— Поговорить?
— Ну да. Я ужасно люблю новых людей. И чтоб рассказывали что-нибудь интересное.
— Имя-то твое как?
— Валечкой звали. — Она улыбнулась. — Расскажите. Вы говорили, что ездите по гарнизонам…
— Да. Работа такая.
— И следите, как солдат кормят?
— Да.
Он вдруг почувствовал, что поначалу понял эту женщину не совсем правильно. И смутился за свою ошибку. И стал что-то рассказывать… Она слушала. Она переспрашивала, ойкала или всплескивала руками.
— Валентина! — раздался голос Василия. — Где ты есть?
— Иду, иду! — Она виновато глянула на майора и выскочила из купе на голос мужа.
Василий в тамбуре возился с полученным углем. Кочережкой он разбивал здоровенные куски и чертыхался: опять скверный уголь…
— Чего тебе? — спросила проводница.
— Ужин-то сделай…
А когда она сделала ужин и заглянула в купе, чтобы пригласить майора, тот уже спал.
Они поужинали.
Василий, дежуривший прошлую ночь, прилег на скамье. Он теперь был в первом состоянии. Не ревновал. И любил жену. Хотелось сказать ей что-то нежное, но клонило в сон. Вагон покачивало. Дела были сделаны. Он ласково взглянул на нее.
— А если разобраться, мы ведь хорошо живем… Верно?
— Верно, — сказала проводница и погладила его рукой.
Глаза Василия закрывались.
— Как там дети? — вздохнула проводница.
— Мать присмотрит.
— Надо ей купить чего-нибудь, Василий.
— Можно.
Теперь он спал. А она сидела возле. Поезд вместе со всем составом как бы тихо запел, зазвенел. Пошли на подъем.
Она думала о детях. Затем о Василии. Затем об этой замечательной жизни на колесах, в которой нет-нет и встречаются люди, и рассказывают, и делятся с ней.
Она дремала и не дремала — привыкла с годами.
— Тормозит… Станция… — прошептала она, вся еще в каком-то сладком сне.
И тут же спохватилась:
— О господи. Узловая!
Она поняла, что уже утро и что четыре ночных часа пролетели. И людям сходить. И майору сходить, не проспал ли?.. Она выглянула — нет, не проспал. Майор уже стоял с чемоданом и с сумкой.
Она кинулась в купе, схватила там сахарницу, красивую, с надписью о фирменном поезде, — что она еще могла? — и к майору. Улыбалась заспанным лицом, а руками заталкивала сахарницу к нему в саквояж.
— Подарок это. На память это. С детства люблю что-то дарить… Вспоминать меня будете.
Майор молчал, недоуменно пожал плечами.
— Хоть небольшая, — сказала она, — все же дружба меж нами была.
Майор не знал, что сказать.
И сошел с поезда, все еще улыбаясь и пожимая плечами.
Она разглядывала Узловую. Когда прибыла тележка с углем, Валя закричала громко и звучно:
— Угля не возьмем! Брали уже… Разворачивай телегу!
Затем она увидела сонного милиционера. Тот дремал стоя, нахохленный, зябкий и весь какой-то несчастный.
— Эй, миленький!