Год спустя успехи "Гильотины" пошли на спад - Вейн никогда не выпендривался перед публикой - и группа развалилась. Почти в то же время Боб "Киндер" начал создавать новый ансамбль, он узнал, что Молчун "развелся", так что первым, кого он пригласил, был Вейн. Я вертелся поблизости и, познакомившись с Бобом на одной из вечеринок, устраиваемых Молчуном, быстро с ним подружился. Боб "Киндер", он же - "Непревзойденный Аранжировщик", пронюхал, что я промышляю не только журналистикой, но и стихами - привлек к работе. Внешне Боб походил на могучего рыцаря, сошедшего с обложки героической фэнтэзи, на Конана-варвара, правда, без волшебного меча или шпаги, и обладал удивительной способностью располагать к себе людей. Вслед за Вейном к нему перешел "Квант" Любен, инженер-программист и клавишниквиртуоз. А спустя еще один день он притащил Сибиллу, голос которой сочетался с потрясающе-откровенной фотогеничностью. Разнообразие в мажорную жизнь группы вносил Стас: он постоянно исчезал вместе с барабанными палочками, посещая сборища коричневых. С последующими, пусть непродолжительными, но профилактически необходимыми отсидками за клетчатыми окнами. Головомойки и внушения на Стаса не действо-. вали, а его убеждения никакому логическому анализу просто не поддавались. Так что год назад, перед моим отъездом, Боб окончательно решил с ним расстаться.
Я исправно рисовал для "Континуума" стихи, - некоторые тут же шли в дело - но петь отказывался наотрез; Зачем? Если есть Боб, Вейн и Сиби? Сиби...
Ребята терзались и круто тосковали, но ни слова упрека. Страдали все, кроме нас с Сиби. Так уж вышло, мы спали вместе и часто. Но на сцене "Континуум" выглядел единым механизмом движения вперед, даже когда Вейн или Боб пели "свое".
Розовые облака растворились в тот день, когда меня представили Дочери Мэтра Города - Принцессе Милене... и я написал: "Чужой любви не замечая, мы любим то, что нам не по зубам..." Строки не пристроились к музыке, остались исповедью бумаге...
"...С тех пор прошли годы!.."
На самом деле не так много. Но! Мы успели постареть и изрядно обтрепаться.
Я внимательно вгляделся в опухшее лицо Война:
"... усталые глаза, нос картошкой, всклоченные волосы, бакенбарды, торчащие перпендикулярно вискам, подбородок, выбритый вчера и торопливо - разрозненные седые щетинки протыкали его с откровенным вызовом..."
- Поброжу по берегу, - сказал он, резко обернувшись, перехватив мой любопытный взгляд. Ткнул пальцем в книгу:
- А ты...
- Договорились, - ответил я. - Иди-иди, не сопи над ухом!
"Хотя я не был на войне,
И не стонал под артобстрелом,
Кровь не сдавал в актив стране,
Не рисовал плакаты мелом:
Я вместе с вами,
Я - как вы - погиб".
Я задумался, силясь вспомнить: чьи это строки? Откуда я их знаю? Неужели Тилл У. сочинил их за тот год, пока я отсутствовал? Слышать не мог, но уверен, что знаю. Ерунда - я их где-то уже читал: знакомые близкие слова.
"Война ушла, распотрошив могилы,
В гробы насыпав градин из свинцовых туч..."
Я суетливо перевернул страницу:
"Печаль и боль, боль и печаль
Затмив и ревность и любовь,
Меня грызет свинец и сталь.
Боль и печаль, печаль и боль
Сталь режет раны,
Горе сыплет соль..."
Слова, сложенные в строки, строки срифмованные в стих. Я пытался сочинять похожее, когда читал Ремарка, Барбюса и Олдингтона.
Глава "Боль прошлого" заканчивалась послесловием автора:
"Почему Война поныне остается Тем придорожным Камнем, возле которого я останавливаюсь и снимаю шляпу? Я не воевал, меня не провожали на фронт мать и невеста, я не мерз в окопе, припорошенном снегом, не истекал кровью. Но я не могу не писать, не петь, не кричать о войне! Всей Душой! Миллионы людей остались лежать в земле... Удобрять землю людьми варварство..."
Громко написано, правильно. Но не многовато ли пафоса? Или во мне говорит привычка всегда и везде посмеиваться над высокопарными фразами? Привычка, всосанная с молоком школьных учителей: восхваляй придуманное, но не думай о настоящем. Оно должно созреть для мифотворчества.
Я вернулся к оглавлению - что там еще? И обнаружил страницу с фотографией: длинные волосы, бородка, серьезные, но усталые глаза - Лик Иисуса. И подпись: "Тилл У. Избранные стихи, песни, статьи". Странно, почему в первый раз, когда я залез в Книгу, не обратил внимания на фотографию и надпись?
"И вывел меня на предельные суффиксы счастья,
И поднял меня на отчаянный подвиг души!"
Может, и красиво, но безжизненно. Я не прав? Напоминает нравоучения в стиле Деда и иже с ним.
Но если я уверен, что прав, зачем уговариваю сам себя? И откуда доносится это неуловимое ощущение, что в строках мои мысли?
- Эй, Молчун! - крикнул я, высунувшись в дверной распах. Но Вейн даже не обернулся, пришлось вылезти. Я направился к нему, а тем временем:
"... ветер, длинным холодным шарфом брызг, намотался на шею. Я медленно приблизился к известному бас-гитаристу - он тихо напевал, забыв о моем присутствии..."
"Возьми меня с собой!
Покажи, как плещется вода.
Дай послушать, как поют золотые рыбки,
Живущие на свободе, а не за кирпичными
стенами аквариума..."
- Что поем? - бодро спросил я, перейдя с письменных цитат на устную речь. Вейн поднял на меня спокойные, уверенные глаза, глаза человека, познавшего Истину, и ответил:
- Песню...
- Свою или Его?
- Ты спрашиваешь так, что можно поверить - не знаешь...
- А откуда мне знать?! - я пожал плечами.
- Стихи и музыка... конечно Тилла У. - и, после музыкальной паузы, разразился монологом: - Ты чувствуешь, как сегодня по-особенному страстно пахнет море?