Дыдваче, видимо, устал. Он сел на пол, поскольку больше было не на что, и прислонился к стене. Позади его головы в окне качалась клешня.
Витька упрямо повторил эксперимент. На этот раз вышла живая картинка, на ней бегуны запрыгали через препятствия.
– Условия не те, – пояснил старик. – Вернее, нет никаких условий. Это в молодости, помню, – работал я, работал, а квартиры не дают. Соседи шумят, заниматься невозможно. Ни газа, ни водопровода. Денег нет. За электричество я не заплатил – отключили. Никаких жилищных условий. И экономических. Ах, думаю, так? Не нужно мне тогда вообще ничего! Окна щитами загородил – от света отказался. Гравитацию презрел. И прочее всё. Так что не стало у меня ничего, природы не стало, а значит, и законов природы. Теперь живу – ничем не связан. Ералаш!
Он зло стукнул кулаком по полу.
От сотрясения ходики на стене пришли в движение. Из окошечка, где бывает кукушка, высунулась почему-то книга с надписью “Философский словарь” и объявила:
– Балет “Спартак”! Музыка Хачатуряна. “Спартак” выигрывает!
Клешня за спиной Дыдваче отъехала в сторону, так и не предприняв ничего существенного. Во мраке забрезжило синеватое сияние. Медленно-медленно проявилась долина реки между песчаными холмами, над ней низко висели тучи, сея морось. Дул ветер, дождь колыхался серыми волнами.
Учёный почувствовал перемену позади себя и обернулся.
– Ничего предсказать нельзя, – с досадой продолжил он. – Причины, следствия – всё отменено. Спать ложусь – вместо этого варю картошку. Собираюсь её съесть – в руке вдруг откуда ни возьмись клюшка, и давай гонять ферзя по доске! Вот сейчас куда мы въехали? У меня ведь и расстояний не существует. Два километра плюс два километра – может быть ноль. Тысяча километров – иногда то же самое, что микрон.
Рассвет тихо разливался по долине. Шуршал, пересыпаясь, мокрый песок.
Река стала вспучиваться, по ней пошли тяжёлые волны. Они докатились до берега, захлопали...
– Доброе утро! – раздался гулкий голос за окном. – Приветствую вас в созвездии Близнецов!
Дыдваче оторопел. Пейзаж оставался безлюдным. Ушастая голова учёного торчала на тонкой шее над подоконником, старик несколько раз повернул её влево-вправо, ища источник звуков.
– Я – вторая планета нашей звезды, – доносилось снаружи. – Голос, который вы слышите, образован шумом волн, ветра, песка. Я создала его для общения с вами.
Витька потихоньку слез со стула и тоже сел на пол, струсив. Дыдваче быстро оправился от потрясения и вступил в разговор достойно:
– Земля приветствует вас! – Он поклонился, забыв встать, и стукнулся подбородком о подоконник.
– Не Земля, – поправил мощный голос. – Вы – создания её. Сама Земля общается со мной при помощи излучений.
– Как общается? – спросил старик довольно глупо.
– Мы разговариваем – две мыслящих планеты...
– “Мыслящих”...
– Да. Планет, которые не мыслят, нет. Движение есть мышление и созидание. Планеты вращаются вокруг солнц, самим полётом своим решая сложные уравнения взаимовлияний, центробежных и центростремительных сил... За вашим окном пересыпается песок на моих холмах – он ищет устойчивого положения. Готовы ли вы с помощью ваших формул и счётных машин указать каждой песчинке надёжное место?
– Долго заниматься...
– А природа решает такие задачи ежесекундно и с лёгкостью. Мой ветер, мои волны – это мои раздумья, как ваши раздумья – электрические импульсы в мозгу. Я рада была только что связаться с Землёй, с которой не общалась несколько миллионов лет, и расспросить её о вас, узнать ваш язык. Мы с Землёй давно разошлись в научных воззрениях. Я опираюсь в познании мира только на свои способности. Земля создала вас – как вы теперь изобретаете искусственный интеллект. Вы – её средство познания. Я считаю неверным этот путь, планета Земля заметно поглупела, простите, – так как люди нарушают её мысли, вмешиваясь в движение рек, почв, дождей, перемещая массы полезных ископаемых, засоряя поверхность планеты. Я против и создания вами машин: вы наделяете их замечательными способностями вместо того, чтобы развить эти способности в себе. Насколько умнее и здоровее было бы человечество, если бы каждый обладал силой трактора и памятью электронной машины!
Дыдваче хмыкнул. Но, поразмыслив, он вежливо сообщил:
– Ваше мнение не лишено оснований. Как ваше имя – чтобы я мог передать его землянам... Если, конечно, вернусь в нормальный мир, – добавил он про себя.
– Комбинация излучений, по которой меня узнают другие планеты, невоспроизводима на человеческом языке. По праву первооткрывателя вы можете дать мне любое название. Как зовут вас?
– Дыдваче, – стыдливо сказал старик. – По-настоящему – Пантелеймон Фёдорович. Я взял псевдоним, когда занялся наукой.
– Я буду именоваться в честь первооткрывателя. Планета Пантелеймон Фёдорович!
Учёный смутился.
За окном совсем рассвело. Небо очистилось, оно оказалось зелёным. Два солнца – громадное синее и маленькое жёлтое – плыли над барханами по извилистым линиям: видимо, планета решала особо сложную задачу – вращалась, покачиваясь.
Вдруг рванул ветер, стёкла задрожали и, кажется, прогнулись внутрь помещения. Комнатка с исследователями оторвалась от почвы, речная долина стремительно отдалилась. Вот уже и реки не видно... В окне – материк, похожий не то на пистолет, не то на Африку... Вот и целиком планета умещается в раме. Квадратное облако пролетело по краю диска вверх, вниз – планета Пантелеймон Фёдорович помахала на прощанье белым платочком... Затерялась среди звёзд.
Учёные сидели на полу. Помолчав, Витька сообщил:
– А меня зовут Перекуров. – Он вдруг вспомнил, что так и не представился.
– Будем знакомы, Пешеходов, – рассеянно согласился старик.
Надуватель чернильниц опять смолк. Обернулся к другому окну: там по-прежнему летел снизу вверх пенистый водопад. Надо полагать, время там текло в обратном направлении.
– Вот как, – заговорил Дыдваче, размышляя вслух. – Какие возможности у моего эксперимента... Найти условия, при которых какой-либо закон не выполняется! Я ведь не только назло кому-нибудь, не из-за жилья пошёл на это. Предполагал: всё будет возможно. Не надо ракет, достаточно найти условия, при которых световой год равен миллиметру, – и вот встречи с инопланетянами... Если двадцать плюс двадцать – опять же двадцать, то люди будут бессмертными: возраст не увеличивается. Можно даже молодеть: если двадцать плюс двадцать – всего лишь пятнадцать... Но я переборщил. Чтобы управлять миром, надо иметь опору, держаться какого-то закона. Если б я твёрдо знал, что дважды два – например, девяносто! Избавился бы от непредсказуемости! А то считаю ножки стола, сегодня получается три, вчера было семь! Приму ошибочную основу – такое начнётся... вселенная погибнет. Потому и сижу... вне мира...
Витька с жалостью придвинулся к нему. Хотел бы помочь, да не знал чем. Учёный искоса посмотрел на него и хмуро сказал:
– Брал я тетрадку у тебя, на ней таблица умножения. Да вот не удалось. Не мучайся, ничем не пособишь. Впрочем... – Он оживился. – Помню, когда начал я это всё, сберёг для страховки какую-то формулу. Здесь, в комнате, спрятана. Я всё перерыл – нету. Поищи! Может, свежим глазом...
Перекуров радостно вскочил. Бросился перекапывать кучи бумаг, исследовать стены: не нацарапано ли что-нибудь на них? Исполненный рвения, он взобрался на стул, снял с гвоздя ходики. Выдернул матрас из-под стола.
Старик следил за ним без надежды.
– Не так, – произнёс он надтреснутым голосом. – Эти вещи – сейчас есть, а час назад не было. Через минуту, может, бумаги станут помидорами. Нет, я как-то надёжнее спрятал...
Витька опустил руки.
– А что у меня надёжное, – продолжал рассуждать Дыдваче. – Даже сам я – не неизменный. То был толстый, то на правую ногу припадал, то облысел, то вдруг выросла древнекитайская косичка... Единственно, с ума вроде ещё не сошёл.
У Перекурова капнула слеза. Он отвернулся к окну с водопадом.
Но водопад уже сменился на заросшую малинником гору с чёрной дырой. В дыре что-то ворочалось и вздыхало. Кусты над ней зашевелились, из них вылетел камень и упал перед входом в пещеру. Сопение на секунду прекратилось, затем послышалась ещё более громкая возня, и на свет стремительно вырвался гигантский медведь с блестящей бурой шерстью. Он заревел и встал на задние лапы, устрашая врага.
Однако противник не показывался. Подождав и успокоившись, понюхав воздух, животное полезло по склону и стало объедать малину.
– Пещерный, – определил Дыдваче, поднимаясь, и тоже подошёл к окну.
Из кустов возле зверя вдруг выскочило несколько человек в шкурах, с рогатинами и с камнями на палках. Они пронзительно заверещали, бросаясь на медведя. Тот махнул лапой, один охотник покатился по откосу и сорвался в пропасть. Но другой уже сунул зверю копьё в бок, двое упёрлись в него рогатинами, ещё один обрушил на череп медведя острый камень...
– Предки наши, – шёпотом пробормотал учёный. – Кроманьонцы.