- Отчего ты больше не высекаешь в камне? - спросил он.
- А! Лед. Прекрасный материал, вобравший внутреннюю и внешнюю суть напряжения и гармонии. За время одинокой жизни я пристрастился к недолговечному. И больше не хочу творить на века. Наедине со своими воспоминаниями я пришел к заключению, что красота не может быть запечатлена, она скоротечна, как снежинка. Сколько снежинок я повидал? Сколько запомнил? Я помню единственную, первую снежинку первого снегопада давно минувшей зимы, что упала на щеку моей любимой, мгновенье горела точно звезда и стала слезой, которую смахнули. Мир полон таких снежинок, врезавшихся в память. Если знать, как смотреть, и в самых темных уголках можно увидеть искры, отблески давних поступков. Потому я выбрал лед в надежде, что созданные формы как-то высвободятся в атмосферу, когда солнце растопит их.
- Я гадал, - сказал Пико, - где блуждают стихи, которые не попали на кончик моего пера. Ночью слова наводняют мой сон, и я просыпаюсь со стихами, что слетают с моего языка, жужжат в утреннем воздухе, как шмели, и я кидаюсь за ними, многие упускаю, некоторые калечу. Куда улетают непойманные стихи? Дозревать в далеких колосьях, попутно опыляя новые всходы? Или ты прав, и они остаются в воздухе, где их может поймать кто-то другой? Быть может, мои стихи - слова, висевшие на ветвях ветра, на которые я наткнулся случайно. Быть может, они передаются от одних другим, чтобы каждый мог отведать мед, если не побоится жал, - и Пико прочитал владыке черного замка:
Солнце опускается за деревья,
В сумерках тонет день,
Пока небо считает бусинки птиц.
Эти скалы обрушились,
С небес струится река,
Что когда-то была ледниками,
Несет прошлогодние листья
И тени ворон.
Река падает в лес,
Листья кружатся, слетают на землю,
И земля опускается в звезды.
- Много веков назад я сидел у реки, - сказал скульптор. - Мне нравился ее голос, быстротечный и неизменный.
- Почему ты боишься смерти?
- Ты разве не боишься?
- В этом путешествии я увлекся тайнами. Шагами во тьму, устрашающую и прекрасную. Как раз этому учила меня воровка - взламывать замки и чтить тайны. Как ты сможешь знать, что любишь, если в конце жизни не будет вот такой полуоткрытой двери?
- Я чувствую голод, я сплю, я творю.
- Но любишь ли ты?
- Я съел свою любовь.
- Ты не любил ее. Только оглянувшись в прошлое, когда круг замкнулся, ты можешь предположить, каково было бы любить ее.
- Кто ты такой, чтобы говорить мне, древнему, что я чувствую? - Но хотя в голосе скульптора слышался гнев, черты лица его не исказились.
- Я влюблен, - улыбнулся Пико. - И чувствую присутствие любви в других, как и ее отсутствие.
Скульптор потупился.
- На что это похоже? - прошептал он.
- Пробыть влюбленным час, - ответил Пико, - стоит ста лет, прожитых без любви. Убей меня сейчас, и моя любовь поселится в этом доме, станет ворковать, как голуби на карнизах, пищать, как летучие мыши на стропилах.
- Но мне страшно.
- Ты прозябаешь здесь один, когда всего в часе пути торговцы раскладывают на бульваре свои лотки, жарят пирожки с бобами, сыплют в бумажные кульки клубнику, варят какао и кофе. Смех, детский гам, ссоры, поцелуи. Книжные полки с томами стихов. У тебя впереди годы любви, годы.
- И в конце ничто.
- Смерть. Да. Но единственный поцелуй того стоит.
- Единственный поцелуй, - скульптор резко поднялся, и Пико заметил легкий румянец на его щеках и то, как в глазах разошлись искры, точно птица в клетке робко расправила подрезанные крылья.
Взявшись за руки, они двинулись через залы, окуная стиснутые кулаки в завитки тепла над каждым светильником.
Потом с той же дрожью, что у Пико, когда тот входил в громадную дверь, скульптор наклонился отомкнуть замок. Он распахнул дверь в ночь, прозрачную, как вода, яркую от выпавшего снега, с городом, сверкающим внизу. Он раскинул руки, но тут же испуганно прижал их к груди и, обернувшись к Пико, пролепетал:
- Я не могу туда спуститься. Я позабыл свое имя. И не могу выйти к людям безымянным.
Пико рассмеялся.
- Бери мое, - предложил он. - Тебя зовут Пико, - и на прощанье легонько подтолкнул в спину, подбодряя сделать первый шаг, первый за тысячу лет, несущий городу в горах избавление от ужасного гнета.
Один в замке в окружении горящих светильников он вдруг ощутил зверский голод. Собственное красочное описание яств у торговцев на бульваре почти привело его в исступление, но повернуть назад он не мог. А в здешнем ледяном запустении была только одна еда. Он проковылял в судомойню за обеденным залом, где все сияло чистотой, на гвоздях висели сковороды всевозможных размеров, а у одной из стен стояла чугунная печь. Зашел в ледник, куда через вентиляцию поступал морозный воздух. Здесь и обнаружилось расчлененное тело Сольи, свисающее с нескольких крюков. При виде того, что совсем недавно он знал теплым и гибким, Пико упал на колени и с рыданиями прижался щекой к холодной стене. Но голод, как известно, всегда сильнее запрета. Вдобавок это тело и раньше возбуждало его аппетит. Не он ли кусал и лизал ее плоть, языком собирая соки. Он даже кровь ее попробовал. Его зубы уже прокусывали ее кожу. С дрожью он выбрал округлую часть бедра, которую, бывало, любил приласкать, снял с железного зубца и отнес на кухню.
Как будто снова оказавшись в заведении Гойры, он внимательно следил за мясом, которое подрумянивалось в духовке, наполняя кухню волшебным ароматом жареного жира. Когда проколотое вилкой мясо дало прозрачный сок, он отнес жаркое на стол, чувствуя, что захлебывается слюной. Один короткий миг он колебался, прежде чем поднести к губам первый кусочек, а там наслаждение едой заставило позабыть всякое отвращение. Она была восхитительна.
Поев, он слонялся по залам, пока не набрел на спальню скульптора с кроватью под темным балдахином на четырех столбиках и бесполезной рапирой в ножнах, свисающей с флерона. Он забрался под покрывало из собольего меха и заснул.
Утро давно наступило, когда он проснулся и сходил в башню за рюкзаком. Поскольку в западной стене замка двери не было, он вылез через окно на крышу и сидел на заснеженной черепице, разглядывая местность, что лежала перед ним. Он увидел, что замок расположен на вершине перевала. Справа и слева торчали непроходимые ледяные пики. Но между ними склон был не столь крутым, острые грани льда и скал смягчались разбросанными там и сям снежными впадинами. Дальше скалистые кряжи становились более пологими, сменяясь сглаженными очертаниями холмов. А за холмами виднелась похожая на небо лазурная бездна, в которой мог скрываться любой пейзаж.
Высота всегда его пьянила, и потому он жил в куполе и на чердаке, но сейчас он оседлал мир. На этой вершине мира его окружало больше пространства, чем он когда-либо мог вообразить. Город в горах, с его смыкающимися стенами, нескончаемым дождем и туманом, скованный давним ужасом, окружил его череп серебряной клеткой, завязал глаза шелковым шарфом. Теперь его чувства излились в окружающий простор, который жадно их впитал, и он ощутил, что способен заполнить собой это пространство, что в нем довольно задора и голос его сможет взлететь к самому небосводу. Скульптор назвал человеческий дух в числе немногих сил, покоряющих камень, и, сидя здесь, на верхушке земной оси, он думал, что его духу также подвластны и небо, и звезды. Довольно долго переживал он этот восторг, глядя, как бледные снежные реки соскальзывали по крыше и с мягким шорохом срывались вниз, и наконец решил, что пора отправиться следом Он стал осторожно сползать по черепице. На краю он уперся ногой в водосток, заглянул вниз и возблагодарил создателя, что не соскользнул, ибо внизу, как акульи зубы, поджидали острые скалы. Он прополз вдоль водостока, пока не оказался над сугробом, куда отправился его рюкзак и беззвучно исчез из виду. Потом осторожно перевалился через край, повис на водостоке, раскачался и разжал руки, молясь, чтобы под гладкой поверхностью не скрывался черный зубец.
Приземление напомнило удар подушкой. По уши покрытый снежной пылью, он отряхнулся, точно собака, рассмеялся, затем побарахтался и выудил рюкзак из пробитой им норы. После этого оглянулся на замок, отсюда еще более внушительный, без единого окна, выходящего на восточную сторону. Пути назад не было - такими гладкими были стены и окружавшие его отвесные утесы. Обернувшись к зимнему пейзажу перед собой, он начал прокладывать путь вниз по склону.
К полудню он с облегчением оставил снежный простор за спиной, и его уставшие от блеска глаза теперь могли отдохнуть, а ближе к вечеру стали попадаться первые кусты и чахлые деревья. В поисках места для ночлега он вспугнул куропатку, устроившую гнездо в укрытии между двух камней. В кладке были четыре покрытых пятнышками яйца, и он забрал три, оставив последнее ей высиживать. Удалившись на приличное расстояние, он разбил лагерь, набрал валежника и развел костер, потом сварил яйца, экономно отлив воды из своей фляги.
Хотя и в городе ему случалось есть на воздухе, он основательно подзабыл удовольствие от собственноручно добытой и приготовленной еды. Яйцо, которое он вкушал этим вечером под писк кружащих над головой маленьких птиц, с темнеющей впереди неведомой страной, легко могло соперничать с роскошным ужином в любом кафе города в горах.
Лучи заката пронизывали воздух, создавая иллюзию, что он сидит внутри кристалла дымчатого топаза или куска отшлифованного янтаря. Ни одной живой души не видел он с тех пор, как покинул замок, - ни тропинки, ни следа, ни столбика дыма. В лесу, хотя он нередко бывал один, всегда можно было ожидать, что вот за теми деревьями окажется дверь в чей-нибудь домик, или тропинка, или встречный путник. Здесь его одиночество было незыблемым, и оттого на душе становилось удивительно мирно. Стали рождаться слова, и он сидел у чахлого костерка, наклонив тетрадку к огню, единственному источнику света в этой безбрежной ночи, кроме звезд в вышине - быть может, костров на привалах других путников в их странствиях там, наверху, также записывающих в тетрадки собственные звездные фантазии. Взглянув вверх, он поприветствовал их, реальных или вымышленных, и снова склонился к странице. Воспоминания должны войти в кровь, перемолоться на мельнице сердца, отшлифоваться, едва ли не забыться или репьями прицепиться к другим историям, прежде чем излиться в фиолетовых узорах, с очертаниями крошечных костей и червячков, облаков и просветов между листьями. В куполе библиотеки он запечатлевал свои сны. В лесу писал о море и крыльях. Здесь, на каменистом склоне, он наспех черкал о тенях, шорохах и мелколесье.
Глава 8
ДОЛИНЫ СТРАНЫ СМЕРТИ
Три дня Пико перебирался через волны холмов - они становились все ниже, а растительность на них все скудней, и вот очередной вечер застал его на склоне, полого спускавшемся к чему-то, похожему на не имеющую границ львиную шкуру, или нехоженый пляж, или темно-желтое море. Несколько деревьев маячили на равнине перед ним в жиденькой тени. Далеко впереди, как останки ископаемых китов, поднимались гладкие дюны, цвет которых напомнил ему косу Сиси. Он сел, сбросил рюкзак и устремил взгляд к горизонту. У него не осталось еды. И удастся ли найти воду? Точно сама страна смерти раскинулась перед ним. Долго сидел он, потрясенный безбрежностью пустынных пространств.