-Не-ет, дорогой мой, ты неправильно понял... Моя земля - такое место, где каждый полностью свободен в своем выборе. За что и люблю ее. За что и живу здесь, наскучив - всем и перепробовав - все. - И тут, словно только сейчас осознав происшедшее, достойный отшельник только развел руками. - И как это только удалось - ТЕБЕ!
-А что, другие не возвращались?
-Ты второй. Из пятнадцати.
-Остальные умерли?
-Никто-о не знает...Неужели же ты сам не почувствовал всей относительности этого понятия?
-Почувствовал. Даже более того - прочувствовал. Настолько, что по сю пору удивляюсь, как это мне до сих пор удается не ввалиться назад - в Сны? Сколько лет я провел там?
-Лет? Несколько меньше девяти месяцев. От зачатья до родов проходит больше времени.
-Что ж... Это может быть, хотя и казалось мне, что прошли бесчисленные века, причем у многих людей одновременно. Короче, - я хочу, чтобы ты, старик, отправил меня домой, потому что рабство мое кончилось.
-Не могу. Это просто не в моих силах. Я знаю кое-какие фокусы Птиц, но у меня нет их карт.
- Позови Елену.
- А больше тебе, - совсем ничего не надо?
- Старик, - проданный в рабство сделал коротенький, какой-то нечеловеческий шажок вперед и вытянул перед собой уродливые, скрюченные лапы с изборожденными кривыми когтями, - я выживу здесь и один, без тебя. А если у меня и нет какого чувства к тебе, то это склонность к милосердию. И гуманизма совсем мало осталось. Ты понял меня?
- Придет утро, - спокойно начал Юлинг, и вдруг взорвался, - да ты только погляди на себя! Вот придет утро, ты и поглядись попросту в воду!!! Куда и к кому ты собираешься возвращаться?
Утро и впрямь пришло. Разумеется, - по прежнему не было и речи о том, чтобы снять с себя глухие стекла с Земли Оберона, и оттого виданное им в отражении оказалось особенно впечатляющим. Ртутно-серый рассвет только еще разгорался, а из воды на него глянула морда рептилии, гигантского хамелеона, с чешуйчатыми, омозолелыми шрамами на впалых, туго натянутых на кости щеках. Еще более толстые и страховидные нашлепки красовались на его лбу, месяцами упертом в битый камень. Волосы, слипшиеся в жуткий серый гребень, и редкая белесая щетина там, где не было шрамов, по виду очень сильно напоминавшая бледные ростки погребного картофеля. Разумеется, к вышеописанному два громадных, беззрачковых, матово-черных "глаза" подходили как нельзя кстати. Тощее голое тело, покрытое омозолелыми, рубцовыми, безобразными подушками, особенно толстыми на голенях и коленях, на локтях и предплечьях, руки, больше всего похожие на лапы злобного пресмыкающегося, скрюченные, стянутые рубцами, с отблеском первых лучей ленивого, серого солнца на кривых когтях. И в ответ на его движенье чудище в ручье тоже склонило голову на бок и издало глухой хрип.
-Ну, - спросил старик, тополиной пушинкой слетевший с обрыва и вмиг оказавшийся рядом, - нагляделся? Только имей ввиду, что внутренне ты похож на себя прежнего еще меньше, чем внешне. Ку-уда меньше!
-Не страшно, - словно со стороны он услыхал свой спокойный голос, - я научился искать пути, найду и этот. А что до меня, то я теперь, скорее, не "не", а "не только" то, чем был раньше. С этими словами он с уверенностью человека, лезущего к себе в карман достал со дна ручья двух моллюсков, расколол их панцири один о другой, и разом втянул в себя мякоть, после чего, подпрыгнув, вцепился в неровности обрыва, прильнул к нему, словно прилипнув, вытянул вверх руку и вмиг втянулся наверх. Там он сел в углу хижины и снова замер, не отвечая на осторожные вопросы хозяина. К следующему утру рубцы его полностью разгладились, кожа обрела нормальный цвет, а жуткие, как у верблюда, омозолелости отслоились и толстым слоем слезли с тела. Проснувшись поутру, Юлинг Об увидал перед собой очень худого, прямоплечего, высокого юношу с довольно паршивой белесой бороденкой. За долгие годы своей жизни человек из рода Обов повидал много такого, что иному показалось бы прямо-таки невероятным, привык ко всему, но теперь все-таки был поражен, хотя виду все равно не подал и сказал только:
-Ну резвец! А не с собой что-нибудь этакое можешь?
Еще только проговаривая эти слова, Юлинг уже начал спохватываться, но слово изреченное, как известно, суть вещь необратимая. Стоявшее перед ним существо, услыхав такие слова, вздернуло голову прежним своим птичье-ящеричьим движением, враз утратив только что обретенное человекообразие, и вытянуло руки вперед. Раздался уже знакомый ему звук, как будто бы одновременно свистели в несколько маленьких свистков, а кроме того, - скрипели и поскуливали. Юлинг Об попробовал было вдохнуть, но не смог, как не смог выдавить ни единого слова из стиснутого безжалостной судорогой горла. Он сумел только глухо захрипеть, после чего побагровел и начал медленно оседать на пол. Бессмысленные тусклые шары таращились на него слепо и беспощадно, как будто, сменив глаза, человек сменил и душу за ними. Тогда, все силы, все остатки гаснущего сознания собрав, Юлинг все-таки сумел сложить пальцы в иероглиф Априорного Языка, без перевода знакомого всем, прошедшим Голубые Ходы Земли Юлинга. Хороший знак многое может сказать даже без предварительного сговора, но к этому моменту Безымянный и сам ощутил некоторую неладность складывающейся ситуации и прекратил дальнейшие эксперименты. Юлинг Об сидел на полу, сухо, задушенно перхая, и растирал шею, когда гость осторожно тронул его за плечо.
-Прости, старик. Я и впрямь не хотел ничего такого... Честно.
-Верю, - тут он снова неудержимо закашлялся, - ты просто трогал разные кнопочки, и смотрел, что получится... Все одно как дураку доверить, к примеру, линейный активатор... Но ты ничего такого себе не воображай. Я просто не ожидал.
-Я справлюсь!
-Нет!
-Почему? Я же могу!
-Потому что не каждый, кто может поломать часы, может считаться часовым мастером, и не всякий, способный воткнуть нож, есть готовый хирург.
-Не хочешь ли ты сказать, что мне надлежит стать врачом?
-Почему бы нет? Это не самое худое ремесло во вселенной. Верный кусок хлеба, кстати.
-Так ты знал?!
-Нет. Только сейчас пришло в голову.
-Так что тогда нужно делать?
-Ты у меня спрашиваешь? - Юлинг как ни в чем не бывало заржал. Но ты ведь, кажется, в достаточной мере познакомился с моими методами? Собеседник его охотно, - даже, может быть, слишком охотно присоединился к нему, а потом, в самый разгар веселья, вдруг разом оборвал смех. Патриарх, впрочем, кажется даже и не заметил этого и продолжал хохотать, судорожно трясясь и вытирая мутные слезы, всей душой радуясь своей шутке. Гость вежливо дождался окончания и только потом отреагировал:
-Остроумно. Но мне почему-то, - вы только поймите меня правильно, - почему-то не очень весело. Будьте добры, - поясните.
-В глубокое место. Сразу. Безвыходно. Лично я рекомендую Суланский, к примеру, университет. И даже не столько его ученые мужи (хотя у них хватит ума, - по крайней мере не портить), сколько больные и гости со всего Поля Миров и извне. Будешь слушать, смотреть и думать.
*XVII. Первый виток. Гончар*
Наверное, не нужно было этого делать. Почти точно - не нужно. Но я, к сожалению, начал входить во вкус, а соблазн был велик. Не нужно было этого делать, но оч-чень хотелось, и искушение оказалось слишком велико для меня. Это бывает. Кроме того, - я начал искренне опасаться, что со временем такая роскошь, как искушение, попросту перестанет для меня существовать. Есть риск, что со временем я просто перестану понимать, почему это может быть "нельзя", если мне хочется. Да я давеча так и начал:
-Лучше бы, конечно, этого просто не делать, но слишком велик соблазн.
-Какой?
И она подняла на меня такие в этот миг спокойные глаза, такого бесконечного доверия полные, что мне стало страшно.
-Чисто мальчишеский, дурацкий соблазн, исключительно с целью похвастать.
-Что мальчишеский - хорошо, а что дурацкий, - так я просто не поверю.
-Факт. Месяц сейчас называется маем, самое начало, а тепла настоящего мы еще не видели, а ты б-ле-едная, как рыбь-е б-рю-ухо, а потому есть соблазн пригласить тебя в одно исключительно симпатичное место, где это можно будет поп-пра-авить.
-Угу. Это как в тот раз? А того самого дедульки не будет?
-Скажем - это оч-чень маловероятно.
-Тогда конечно. А когда? В воскресенье?
-Ни в коем случае. Есть предложение смотаться с географии. Только, чур, - не паниковать и не впадать в изумление.
-А что - опасно?
-Вряд ли... Скорее, - может быть неожиданно.
Парк "Имени Тридцатипятилетия ВЛКСМ" был типичным творением эпохи Превращения-Родины-В-Цветущий-Сад, только спустя надлежащий период времени. Поближе к входу - узкие асфальтированные дорожки, на обочине которых высились оштукатуренные кирпичные тумбы неизбежного цвета "беж", увенчанные бетонными чашами. Чаши, в свою очередь, содержали окаменевшие остатки земли, из которой некогда произростали "анютины глазки", а на нынешнем этапе сохранилась только редкая травка самого жалкого вида. Тут же поблизости, за высоченной оградой из металлической сетки виднелись аварийные, испокон веку не работавшие качели-карусели, а также вообще непонятно для какой цели сделанная железная дорожка окружностью метров в двести, с намертво законсервированным подвижным составом и проржавевшими рельсами, которая, по свидетельству папы, не работала вообще никогда. Еще близь входа кое-где виднелись облезлые, покосившиеся, вечнозапертые киоски и столь же облезлые, но еще и почерневшие гипсовые пионеры с неизбывным воодушевлением дули в свои гордо задранные гипсовые горны, да кое-где еще скрипели и брякали жалостно вымирающие фонари с вылупленными лампочками под насквозь проржавевшими жестяными колпаками. Чуть же в глубину парк незаметно, без всякого усилия переходит в обыкновенный пригородный лесок, частью которого он, по сути, и является. Из которого, вообще говоря, и возник путем насильственного привнесения некоторых черт цивилизации. Из-за своей удаленности он никогда не был особенно популярен среди тельняшечной молодежи и посещался преимущественно любителями природы, одиночества и влюбленными парочками. Как, например, нами. А в это время года здесь и вообще было безлюдно. Асфальтированные дорожки с окружающим их серо-зеленым гипсовым гарниром мало-помалу перешли в обыкновенные кривые стежки. Ковер прелых листьев прокалывали тонкие зеленые иглы первых в этом году травинок, а воздухе чувствовалось то неуловимое, неразлогаемое на части, что называется "пахнет весной". Сырость? Таящийся в тени холодок? Чуть-чуть почему-то гарь? Листовой тлен? Сумасшедшая решимость почти что никакой еще травы? Или все это вместе с чем-то еще, да, кроме того, не гул ли крови в собственной буйной голове? Есть, конечно, время и поопаснее, это начало лета, но об этом почти никто никогда не догадывается. Дорога поначалу...
"Дорога поначалу исподволь шла вверх, взбираясь на один из тех бесчисленных пологих холмов, что рассекают на множество частей наши равнинные места, а потом также плавно перекатилась вниз. Здесь она больше напоминала рытвину в насквозь промытом рыжеватом песке, и девушка не сразу заметила произошедшую вокруг перемену. Стряхнув пот со лба, мимолетно удивилась еще, что от недавней прохлады не осталось и следа, солнце греет по-настоящему, а налетевший незнамо откуда ветерок пахнул в лицо истинным, без подделки зноем, но потом она все-таки подняла голову, огляделась, и почувствовала, как сердце ее вдруг словно бы ухнуло в какую-то невидимую яму. Потому что вокруг, по сторонам, на склонах холма расстилался совсем - совсем иной лес. Гигантские, неимоверно-ветвистые деревья с трещиноватой черной корой росли довольно редко, будто старались держаться друг от друга подальше, а громадные ветви их, что по размеру сами не уступали хорошим деревьям, были густо покрыты лиловато-сизой, блестящей, темной листвой. Лето. Горячий воздух неподвижен, разморенно-дремотен, в необъятных кронах - ни движения.
-Что это, - пораженно спросила она севшим от волнения голосом и словно со стороны слушая собственный голос, - куда это мы попали?