Я сплю, конечно же, я сплю, а тени спящих ангелов, изредка рассказывая сказки, теряют иногда короткие картинки, а сонные дворники, случается, находят их, но не всегда и не часто.
"Казаки?"
"Абреки!"
— Я работаю дворником, — напомнил сказочник транзитарию, — и однажды, на помойке, я нашел книгу под названием "Эстетика".
— Ну?
Транзитария звали Гурундий, он был и есть пьющий философ.
— Нормальному человеку читать ее невозможно. Товарищ автор щедро нагрузил себя и книгу терминами, возможно даже научными и, наверное, понятными только ему самому. То есть он, конечно же, понимал их смысл, когда писал, но не более того. При помощи этих терминов он пытался — свести или развести красоту и целесообразность, и флаг схоластики ему в руки. Но там я обнаружил интересную для меня штуку — шкалу творчества. Самую точную из всех — тут парень не подкачал.
— Все это относительно, — как мог, посочувствовал транзитарий по имени Гурундий, — хотя нам, транзитариям, наплевать и на "все", и на "относительно".
— Я знаю, — не стал спорить сказочник. — В этой шкале оказалось всего четыре деления:
гениальность,
талантливость,
одаренность,
способность.
— Логично, — осмысляя, отпил пивка Гурундий, — хотя нам, транзитариям, и на логику наплевать. Какая разница, бачки или бочки? — вопросил он, изучая серым глазом серый трос, тянущийся от носа корабля к бочке.
— Это конец, — проследил взгляд транзитария работающий дворником прохожий, конечно же, сказочник во сне, вспомнив свое морское прошлое, — так говорят, так этот трос называют. Так вот, когда я написал "Город мертвых", то, легко преодолев понятное стеснение, все же причислил себя к гениям, правда со временем трезвость победила. Тем более самому себя измерять такой линейкой трудно, нужно, чтобы это делал кто-нибудь со стороны. Ты помнишь Поэта? Прочитав "Город…", а я еще думал — давать ему или припрятать, он поместил меня или "его" где-то между способностями и одаренностью.
— Он тебе льстил, — сквозь пиво равнодушно проговорил Гурундий. — Надо бы нам устроить совместное чтение "Кладезя Мудрости", "Дао-дэ-цзин"?
— Наверное, — думая о своем, ответил прохожий — сказочник во сне, — но падать ниже стыдно. Это планка, понимаешь?
— Куда уж ниже, — с готовностью согласился пьющий философ, который сейчас и вообще, — куда нам, транзитариям… И все-таки! — воскликнул он. — Как она плавала, с вестибюлями?!
"Она" — это подводная лодка "К-21", одно из любимых мест для прогулок жителей нашего города, в том числе и для подвыпивших транзитариев и для спущенных с поводков собак. Всем: им — собакам, и нам — философам, необходимы углы вестибюлей.
Сказочник проснулся и, оттолкнув от себя привезенное из дальней страны одеяло — надежный и последний бастион тепла, выглянул в окно.
"Хорошо бы умереть в первый снег, быстро и без боли, — подумал он, — ведь белый цвет напоминает о мечте".
Но первый снег — знак удачной охоты и предчувствие стрельбы.
"Умереть в первый снег — об этом можно только мечтать. О чем же еще можно мечтать в первый снег?"
И сказочник вышел из дома. Зачем? Наверное, сыграть предложенную роль — попытаться угадать тени спящих ангелов в снежных утренних порывах? Почему? Наверное, потому, что он иногда запоминает сны?
Он вышел и сразу же увидел ангела перед собой.
В ее глазах чудесная, прохладная глубина. И почему-то нет равнодушия случайной встречи, любопытства длиной в три шага и не дольше этих трех шагов. Там внутри обрывистые фьорды с глубокою водой, с той, которая не ласкова и не груба. Пока. А фраза из уже почти позабытого сна: "Они хотят, чтобы честность моя, или пограничье…", мелькнув неясной белой лентой, так и не смогла стать подсказкой, все же пытаясь. В ее глазах пустоты неба, а в них хранится дождь в кристаллах. И сумрак, он влажен, и в этом сумраке уют.
Сказочник остановился, любуясь всегда опасной красотой. И глубиной, не желая, но отмечая порывистое изменение в ее взгляде — след, тень движения, из вне — к нему, из неподвластного ее взгляду пространства. Подсказка опасности и напоминание об утреннем предчувствии — о холодных стволах и в них пружинами сжатых патронах.
Предчувствия не обманули — это охота, охота на прохожих. А похожая на богиню девушка, сероглазая, высокая, стройная — охотница. Он понял это, уже падая, быстрее и выше отрывая ноги от земли, от первого снега. Почему? Да потому что опасное движение — он почувствовал это благодаря подсказке из края ее сумеречных глаз, рванулось именно к ногам.
Сильный, но благодаря предупреждению из предположения прохлады и уюта — не такой неожиданный удар обжег горячей болью мышцы, но не кости. Он уже падал, а не стоял, у него уже не было точки опоры — и удар пришелся вскользь. Почти.
"Я сплю?!"
Он упал, и сразу же, обеими ногами, по широкой дуге нанес пускай не очень умелый, но сильный ответный удар, в район живота и груди напавшего. Удар получился: его — на выдохе, тому — на вдохе.
— Suppo! — взволнованно, но не так чтобы очень, с приятным акцентом воскликнула сероглазая богиня, прекрасная приманка, и показалось — в ее голосе тонко звякнула точеная сталь.
"Литовка?"
Так раньше назывались заграничные косы, а такие косы срезают траву с особым, похожим на выдох звуком, с тем самым приятным акцентом.
Но теперь падал тот, получивший на вдохе, и оказалось, что зовут его Суппо.
"Поэт в России — больше чем поэт!" — словно подчеркивая удачу, белая и снова не очень понятая лента то ли памяти, то ли озарения мелькнула в голове сказочника. Он уже встал, он уже на ногах, а тот, кто напал из-за спины, пытается вдохнуть, уронив демокрутизатор в снег.
"Такой молодой, а уже дипломат!" — удивился про себя сказочник, различив нашивки и увидев демокрутизатор в липком снегу, с подствольником и выдвинутым прикладом, которым ему чуть было не раздробили ноги. И вновь, по широкой дуге — противник позволяет, так почему нет, влепил левым боковым в челюсть. Голова дипломата дернулась, мотнулась от кулака и, имея время и не встречая защиты, сказочник всадил вторым, правым, снизу и снова в челюсть. Двойной удар! Не серия, но все же.
— Следи за дыханием, когда враг рядом! — посоветовал он завалившемуся в снег, и вспомнил: "Suppo!"
Он услышал голос богини, и почудилось, что металл блеснул не только в ее глазах — в словах он клацнул горячим затвором.
"Подруги викингов, златокудрые Изольды с алмазными душами…" — позавидовал он упавшему дипломату новой белой подсказкой, и догадался…
"Так вот оно что, — догадался он, — так вот почему ему сразу не размозжили голову, а пытались переломать ноги!"
Он предназначался в жертву ей. А она и в самом деле богиня и, похоже, он не одинок этом заблуждении. А тот, первый заблудший, кажется, пошевелился? А сказочник, он же не из гофрированного железа сделан и не из красного дерева сбит, он разозлился.
— Правило номер один, — подняв и освобождая от снега большой, потому что охотничий, демокрутизатор, без улыбки обратился он к "подруге викинга", высокой и стройной, и бессовестно сероглазой, — первым бей того, кто кажется слабее. Иначе именно у него обнаружится нож, и он, как только получит возможность, воткнет его тебе в спину. Правило номер два — не бей врага по яйцам, он от этого звереет. Да и попасть по ним не так-то легко, как иногда этого хочется.
И, повернувшись спиной к богине и нарушая тем самым первое правило, он, вновь по широкой дуге — а тот, на снегу, кажется, потянулся за пистолетом — влепил прикладом во вражеские… в те, в которые не так-то легко, и снова нарушая.
Попал? И услышал, как сквозь тяжелый стон (значит, попал) прорвался ее, не такой, как глаза — он уже знает это, но все же прохладный голос:
— Йа пан-ни-май-йю.
Голос, который хочется согреть, а льдинки во взгляде — растопить.
— Я надеюсь.
Ее глаза как фьорды с глубокою и темною водой, ее акцент прекрасен, и кажется, она знакома с языком транзитариев — не дай ей бог увлечься. Однако — снег, на нем следы… и сказочник исчез, прихватив с собою демокрутизатор временно поверженного дипломата — возможно не самого плохого в этих краях парня.