— Как же ты будешь жить? Давай перестанем философствовать и витать в облаках — спустимся на землю. Как ты собираешься жить дальше?
— Не знаю. Ни денег, ни планов. Ничего.
— Это не ответ. Главное в твоем положении не терять голову. — Он горько усмехнулся. — Бери с меня пример. Хотя, кроме кучи долгов, у меня есть еще, правда, уменьшенное вдвое, но все же жалованье. И семья, — он тепло улыбнулся, — ответственность за нее придаст силы даже тогда, когда они иссякнут.
— Я думаю, мне лучше — у меня нет семьи, — сказал Грег. — Иначе она связала бы меня по рукам и ногам и тяжелым камнем потянула ко дну.
— Хорошо. — Кребс встал, подошел к креслу, в котором сидел Фрэнк и остановился напротив. — У меня есть тысяча долларов. Да, одна-единственная заветная бумажка, я берег ее, чтобы отдать Стиву на обзаведение, когда он вернется с войны. Но, — он вяло махнул рукой, — я дам ее тебе. Не перебивай. Постарайся использовать эти деньги как взнос, задаток или пай в какую-либо частную детективную контору. Ты способный мальчик, умеешь и любишь трудиться. Будь я владельцем подобного заведения, взял бы тебя не раздумывая. В первую очередь обратись к старине Бартлету. Понадобятся рекомендации — ссылайся на меня. Я хоть и в опале, но большинству-то ясно — вины за мной нет. Я позвоню ему завтра. Вот так.
— Я не могу принять этой жертвы. — Фрэнк поднялся. — Спасибо. У вас больная невестка, маленький внук, долги. Нет. Да и вряд ли это выход из положения, денег я не возьму.
— Не надо патетики. Никакая это не жертва. Когда заработаешь — вернешь. Я как-нибудь перебьюсь. Слушай меня внимательно, не спорь и не перебивай. — Из шкафа Кребс вынул книгу, открыл ее и достал банкноту. — Держи и сделай, как я рекомендую. Уверен, из тебя получится прекрасный сыщик, все данные для этого имеются.
Была глубокая ночь, когда Грег покинул квартиру наставника. Он, глядя под ноги, медленно спустился по обшарпанным ступенькам вниз, машинально, растопыренной ладонью открыл дверь, жалобно занывшую пружинами, и вышел на темную пустынную улицу. Знобко передернул плечами, запахнул макинтош, глубоко засунул руки в карманы и, слегка сгорбившись, быстро зашагал к главной магистрали.
Прохожих в этот поздний час не было. Проехал, позванивая мусорными контейнерами, грузовик, оставив за собой вонючее облачко сгоревшего соляра, шмыгнул в подворотню грязный облезлый кот. Где-то вверху хлопнула оконная рама.
На углу Фрэнк в раздумье остановился.
Улицу пересекал залитый холодным светом, безлюдный проспект. Изредка проносились машины, отражая в глянце лака огни рекламы и названия ночных увеселительных заведений. Грек постоял немного, повернул направо и неторопливо побрел вдоль витрин. Он хотел собраться с мыслями и хотя бы в общих чертах прикинуть, что же ему предпринять в первую очередь.
Неожиданно резко распахнулась, задребезжала стеклами, стукнув о стену ручкой, узкая дверь. На мгновение из помещения выплеснулась наружу волна музыки, а затем, очевидно, получив пинка от вышибалы, вывалился, суматошно размахивая руками, человек без шляпы, в распахнутом пиджаке и, потеряв равновесие, шлепнулся на обочину. Дверь тотчас захлопнулась, стало тихо, лишь что-то плаксиво бормотал пытавшийся встать на четвереньки гуляка. Наконец ему это удалось, он, упираясь ладонями в грязный асфальт, замотал головой и начал икать. Фрэнк с брезгливостью обошел забулдыгу, пересек проспект и остановился у полукруглой высокой арки, где над широкой двустворчатой стеклянной дверью голубела неоновая надпись «Казино».
«Хорошо бы выпить чего-нибудь горячего», — подумал он, опустил воротник плаща и решительно направился к входу.
В небольшом холле на него пахнуло запахом конфет, табачного дыма, духов и еще чего-то густого и крепкого, напоминающего аромат хорошего кофе. Он отдал плащ длинному, как шест, швейцару в огромной круглой фуражке с большим суконным козырьком и по застланной красной дорожкой пологой лестнице поднялся на второй этаж.
В нише с белыми колоннами располагался поблескивающий кофеваркой и бутылками бар, чуть дальше, за тяжелыми портьерами, из-за которых слышались негромкие голоса, были комнаты, где стояли столы с рулетками. Время от времени оттуда доносились голоса крупье, гудение рулетки, щелчки падающего шарика и отдельные возгласы.
Грег оперся локтем на стойку и попросил кофе с коньяком. Еще с того времени, когда он попал в дом к Кребсам, Фрэнк совершенно не употреблял спиртного, исключение составляло разве пиво, и то одна-две кружки в очень уж жаркие дни во время хорошего обеда. Последнее при суетливой полицейской жизни, да и при не таком уж солидном достатке он мог позволить себе не чаще раза в месяц.
Бармен, высокого роста, плечистый красивый негр с выпрямленными химреактивом волосами, в квадратных очках, в ослепительно белом кителе с шелковой, в голубую полоску бабочкой под воротником, поставил перед ним чашечку с кофе и рюмочку с темно-коричневым напитком.
Грег поднес ладони ко рту, подышал на них, нервно потряс головой, взял в одну руку чашку, а в другую рюмку и вылил коньяк в кофе.
После первых же глотков словно теплая волна прокатилась по телу. Фрэнк постоял, допил кофе, бросил на подносик деньги и направился по галерее в конец коридора. Там находился небольшой квадратный зал. На полу толстый пушистый ковер, по углам низенькие широкие кресла, рядом с которыми пепельницы — круглые блестящие шары на тонких металлических ножках. В зал выходили три двери с нарисованными вверху единицей, десяткой и двадцаткой, что означало цену одной фишки: доллар, десять или двадцать. Он отодвинул портьеру первой двери.
Комната вытягивалась узким прямоугольником, стены окрашены в бархатно-черный цвет. Свет из расположенной низко лампы падал только на стол, и создавалось странное впечатление, что стен вообще не существует. Вокруг массивного, темного дуба стола с зеленым сукном сверху, расчерченным на квадраты с цифрами, толпились несколько человек. У дальнего конца находилась рулетка — сооружение из целой системы концентрических кругов, делений и вырезов, как на большом зубчатом колесе. В центре колеса привод шарика — два перпендикулярных рычага с блестящими головками. Крупье, высокая стройная женщина, скорее молодая, чем средних лет, в длинном, до самого пола, черном панбархатном платье с глухим воротом, с очень белым неподвижным лицом, на котором выделялись большие темные, обведенные синевой глаза, прикрытые длинными, несомненно наклеенными ресницами, тонкой рукой, затянутой до локтя в перчатку, собиралась повернуть рычаг.
Фрэнк вынул две фишки, которые он обменял на доллары у сидевшего у входа за столиком огромного щекастого детины с маленькими, близко посаженными глазками, и положил одну на синий квадрат, другую — на красный. Ресницы крупье чуть дрогнули, вскинулись вверх, блеснули глаза, по тотчас погасли, и она дернула рукой рычаг.
Блестящий шарик вылетел из гнезда в центре и быстро, слившись в сплошную дугу, помчался по кругу. Началась игра. Женщину удивила нелепость ставки Грега. Ведь шарик обязательно упадет или на синее, или на красное, что означает: всегда быть при своих — выиграв на синем один к одному, он столько же потеряет на красном, то есть, поставив два доллара, игрок в любом случае получит их, ни больше и ни меньше, обратно.
Он никогда не увлекался рулеткой, хоть и прекрасно знал правила. Грег вообще презирал любые азартные игры на деньги: автоматы, лотереи, считал — все это создано для разжигания в человеке низменных чувств: зависти к удачливому игроку, презрения к проигравшему, стремления к легкой наживе.
Шарик замедлил бег и провалился в синюю ямку с цифрой 12. Стоящие вокруг зашевелились, кто-то досадливо вполголоса выругался. Женщина длинной лопаточкой, напоминающей маленькие грабли, но без зубьев на гладкой перекладине сгребла круглые оранжевые фишки и две из них пододвинула к Грегу. Пауза длилась всего минуту, затем раздался ровный голос: «Делайте ваши ставки, господа».
Грег положил обе фишки на «зеро». Это тоже было неразумно, ибо на «зеро» опытные завсегдатаи чаще всего ставят одну, но на него не обратили внимания — каждый играет как хочет.
Фрэнк подумал: «Посмотрим, что бы произошло, если бы я поставил на эту цифру кредитку, лежащую в боковом кармане».
Завертелся, заскользил шарик. Обежав несколько кругов, он юркнул в квадратик с цифрой 8.
Если бы он упал в «зеро», Грег получил бы в тридцать три раза больше — высшая ставка, а если бы выложил свою тысячу сейчас, то напрочь бы ее лишился.
Фрэнк еще раз взглянул на женщину, которая пододвинула к себе и уложила в изящные деревянные ящички фишки, повернулся и направился к выходу.
«Делать здесь нечего. Пусть облапошивают других простачков, — думал он. — Прямо идиотизм: какому-то кусочку железа доверять свою судьбу. С исступлением, затаив дыхание, следить за его движением, как, наверное, не наблюдают за летящим по орбите спутником, надеясь, что вот этот-то шарик и принесет им за здорово живешь состояние, пусть он вертится и работает, а они опустят в карман деньги. Глупость. Дремучая, безнадежная глупость. Нелепо было бы думать, что владелец держит рулетку, дабы чем-то заполнить досуг людей или из альтруистических соображений облагодетельствовать их выигрышем. Дела, как видно, идут хорошо, хозяин не скупится на различные заманчивые, бьющие на эмоции простаков эффекты. На этой, и внешностью и манерами похожей на аристократку, бабенке с лицом сфинкса бриллиантовое колье стоимостью минимум в три тысячи, если не больше. Оно, конечно, не принадлежит ей, как и платье и прочая бутафория, а входит непременной экипировкой, но все же. Можно представить, как к пяти утра, она, сдав выручку и драгоценности, сбросит с себя это шикарное одеяние, смоет грим, разогнет затекшую спину и походкой ревматика поплетется на какую-нибудь дешевую мансарду или чердак, где сидит безработный муж и дети. Принцесса превратится в Золушку. Но, как известно, последнюю за страдания впереди ожидает лучезарное счастье, эту скорее всего артрит от неподвижного стояния или туберкулез от пропахшего дымом воздуха».
Грег сбежал по лестнице, схватил плащ, сунул в ладонь швейцару мелочь и выскочил на улицу.
— Тэк-с, тэк-с, тэ-эк-с. — Пожилой господин постучал тупым концом толстого красного карандаша по мраморной подставке. На ней сидел, поджав по-турецки ноги, бронзовый голопузый божок-уродец с четырьмя руками. Ладонью одной он закрывал глаза, указательные пальцы двух других вставлены в уши, четвертая наглухо запечатывала рот.
— Значит, вы хотите работать у меня. — Не дождавшись ответа, он снова пробубнил: — Тэк-с, тэк-с, тэк-с.
Эдуарду Бартлету, владельцу детективного бюро «Гуппи», давно перевалило за шестьдесят. Контору частного сыска он унаследовал от отца, юриста по образованию и опытного дельца по натуре, который начинал карьеру незаметным полицейским клерком.
Бартлет брался за самые, казалось бы, безнадежные и запутанные дела, с поразительной настойчивостью и талантом, виток за витком, разматывал замысловатые и хитроумные интриги, никогда не бросал начатого и, разумеется, взимал со своих заказчиков баснословные гонорары. Этот небольшого роста, кругленький, совершенно лысый человек с короткими, полными ручками и ножками, с узкими, заплывшими жирком, но удивительно проницательными карими глазами, с румяными щечками в склеротических жилках, одетый всегда в безукоризненно сшитый двубортный, слегка старомодного покроя костюм, очень тонко разбирался в психологии людей, их поступках и стремлениях.
Сейчас он сидел и, подперев щеку пухлой ладошкой, прищурившись, смотрел на Грега — вчера о нем позвонил старый приятель Кребс — и думал, как бы сделать так, чтобы взять его на службу, но при этом не показать своего удовлетворения. Он давно и внимательно наблюдал за карьерой этого симпатичного молодого человека, что, кстати, делал всегда, подыскивая себе помощника, и твердо решил: рано или поздно Грег, которому, несомненно, в полиции не место — он это чувствовал, — будет работать у него. И вот, извольте видеть, все получилось так, как он, Бартлет, предвидел, и даже лучше.
Молчание затягивалось. Казалось, уже хватит, сейчас порвется какая-то тонюсенькая ниточка и кто-то один не выдержит: или клиент уйдет, или начнется обычная процедура обхаживания. Но с Бартлетом этого никогда не случалось, он выжидал с точностью до секунды.
Пора.
Владелец конторы почесал ногтем мизинца переносицу, вскинул глаза к потолку, будто пытаясь что-то вспомнить, затем опустил их и безразличным тоном произнес:
— Я беру вас. Подробности у мисс О'Нейли, моей, вашей и, вообще, нашей единственной секретарши. Очень способной особы, которая, кстати, мне думается, прекрасно знает, чего хочет, что весьма похвально в наше беспокойное время. Но это юное создание себе на уме. Оплата обычная — пять процентов. Никаких контрактов в первый год я не заключаю — это мой стиль, если человек мне понравился, он может быть абсолютно спокоен за свое будущее, если нет, — Бартлет развел руками, — то, извините, нет. Вас устраивает?
— Да, мистер Бартлет, вполне. — Фрэнк пожал протянутую руку шефа. — До свидания. Я пройду к мисс О'Нейли.
— Всего доброго. — Он немного задержал ладонь Грега и, слегка пожав, отпустил. — Увидите Кребса, вы, кажется, его родственник, огромный привет от меня — всегда к его услугам.
Фрэнк поклонился и вышел, прикрыв за собой тяжелые двойные двери.
Бартлет провел рукою по лысине, словно приглаживая несуществующие волосы, подмигнул своему изображению в стеклянной дверце книжного шкафа и опустился в широкое, удобное кресло.
В приемной пахло духами и еле уловимым дымком дорогих сигарет.
Мисс О'Нейли — секретарша, ее звали Вирджиния, среди своих просто Джин, — была стройной, хорошенькой и веселой девушкой с овальным личиком и легкими веснушками у точеного носика. Недавно ей исполнилось двадцать, но она уже три года работала у Бартлета — «папаши Эдди», как называли его близкие и немногочисленные друзья. Высокая, в туфлях на пробковой платформе, она была почти с Фрэнка, а если и ниже, то на самую малость. Длинные пушистые волосы толстыми золотистыми локонами падали на ее узкие, слегка покатые плечи.
Ее ярко-синие глаза в мягких длинных ресницах все время смеялись. Особенно сейчас, когда, слегка приоткрыв пухлые красные губы, касаясь кончиком языка белых и ровных зубов, закинув ногу на ногу, она смотрела на вышедшего из кабинета шефа Грега.
Он сразу почувствовал к ней какое-то смутное влечение и симпатию. Ему импонировала ее доброжелательная приветливость и то, как она заговорщицки подмигнула, когда он появился в дверях, и с лукавым видом спросила:
— Ну как? На коне? Принял?