— А любовь? — спросил Фрэнк.
— У человека с прекрасной душой и мыслями будет и прекрасная возвышенная любовь.
— Сомневаюсь — мне приходилось видеть изумительных людей, женатых на злющих и истеричных чудовищах.
— Я имел в виду, когда этими качествами обладают оба.
— Но это может привести к какому-то стандарту, патентованной аморфной семье.
— Вам не нравятся стандарты? — удивился Бартлет.
— В людях да.
— Мне кажется, стандарты хороши везде, но когда следуют им разумно. Стандарт — это скелет, прочный и надежный, а вот все остальное, так сказать, «человеческие слабости», придает лишь индивидуальность. Вы представляете, что такое генетика?
— Весьма смутно. Мне как-то не приходилось с этим сталкиваться. Вернее, меня подобные проблемы не волновали.
— А зря. Они должны волновать всех людей, ибо имеют к ним самое прямое отношение. Но, коротко, вот в чем суть. Наследственная информация организмов заключена в клеточном ядре, в нитевидных структурах — хромосомах. Они состоят из небольших участков — генов, каждый из которых отвечает за передачу по наследству определенного признака: цвета волос, глаз, роста, болезней и так далее. В хромосомах заключена «запись» всех признаков. Каждая клетка человека имеет 46 хромосом, или 23 пары. Правда, в половых клетках их лишь 23. Отцовские и материнские, сливаясь, образуют также 46.
Гены могут быть сильнее и слабее. Следовательно, будут превалировать или отцовские или материнские, в которые, в свою очередь, внесли определенную информационную лепту дедушкины и бабушкины, а также прочих далеких предков, вплоть до Адама и Евы. В зависимости от целого ряда причин — их очень много, в том числе даже загрязнение окружающей среды, климат и прочее — казалось бы, совершенно неожиданно могут «просыпаться» то те, то другие гены. А соответственно и появляются у людей разные признаки, в том числе и болезни, иногда весьма тяжкие. Этим и объясняется сейчас создание контроля над врожденными аномалиями со стороны медиков и генетиков. Они стараются выявить и по возможности предупредить наследственные заболевания. Врач-генетик пытается определить, насколько ребенок унаследует недуг родителей, и иногда не рекомендует супругам иметь детей.
Изучая родословные, удалось установить, например, откуда взялась гемофилия — низкая свертываемость крови — у царевича Алексея Романова, сына самодержца всея Руси Николая II. Выяснилось — виновница английская королева Виктория. Да, да, представьте себе. Гены ее клеток носили это заболевание, но как бы «дремали» — находились словно в летаргическом сне. Может быть, не было для этого каких-то определенных условий. Августейшая особа дожила до глубокой старости. А вот ее сыну Леопольду не повезло, он скончался от гемофилии молодым. Дочери королевы Алиса и Беатриче также унаследовали злосчастные гены и, как приданое, преподнесли их прусскому и испанскому принцам, за которых вышли замуж. Дочь Алисы, Александра Федоровна, стала супругой русского царя и, разумеется, матерью его сына, передав ему ген гемофилии.
Замечу, наследственность распространяется и на внешние признаки. Так, знаменитые выступающая нижняя челюсть и отвисшая губа династии Габсбургов прослеживается от императора Максимилиана, который жил в XV веке.
— А как же быть, если нет родословной? Чего греха таить, сейчас многие не только своих пращуров, но не помнят дедушки с бабушкой? — спросил Фрэнк.
— И на него я нашел ответ в одном научном журнале, прочитав статьи некоего Роберта Смайлса — молодого физика, химика или математика, точно уже и не помню. Он предложил весьма оригинальный выход из, казалось бы, безвыходного положения. Смайлс считает, что гены новорожденных надо просто-напросто «очищать» от всей их наследственной информации, а вместо нее «записывать» другую, абсолютно лишенную каких бы то ни было пороков и даже, наоборот, обогащенную наследственностью положительной, иммунитетной. То есть дитя, еще не родившись, вроде бы уже перенесло, скажем, корь, скарлатину, ну я не знаю, какие-то другие заболевания. Ему потом не надо болеть ими, чтобы получить против них защиту. Он, правда, не сообщал в статье, как это сделать, но, как мне показалось, весьма убедительно заявил: ему известен способ и результат обнадеживающий.
— А это не имеет отношения к высказываниям какого-то чудака о том, что преступников надо не наказывать, а лечить? Удалять с их коры головного мозга какие-то там бугорки, содержащие различные пороки?
— Разумеется, нет. Речь шла о новой отрасли науки — генной инженерии, вмешательстве в тайны клеток животных и растений. Люди на свое усмотрение могут выводить необходимые их виды, заменять отдельные органы, создавать в лабораториях совершенно новые, не существующие в природе экземпляры.
Признаюсь, удивить меня нелегко, но статья потрясла. Смайлс утверждал: его исследования в области ДНК — дезоксирибонуклеиновой кислоты — язык сломаешь — и генной инженерии сулят успехи в создании человека с запрограммированными качествами, и дело это уж не такого далекого будущего. Больше того, он намекал: даже при нынешнем уровне науки и техники добился весьма обнадеживающих результатов. Мысль такова — зачем ломать голову над искусственным мозгом из миллиардов клеток для биоробота, когда он уже создан природой и требует лишь легких изменений и совершенствования: улучшения памяти, сообразительности, развития способностей, скорости восприятия информации и еще чего-то.
— И как же это представляется?
— Элементарно: ученый берет сосуд с генами особо отличающегося, допустим, красотой индивида, другой сосуд — с генами человека с завидным здоровьем и третий — с генами интеллектуала. Вводит их в яйцеклетку женщины-инкубатора или во что-то подобное ей и создает эмбрион, обладающий суммой этих качеств, причем не механической, а генной, гармонической.
— А не получится ли это слишком скучным?
— Вы имеете в виду «заказных» людей? Если их появится много, не будут ли они выглядеть стадом гениев?
— Именно, — подтвердил Фрэнк.
— Мне кажется, нет, ибо их разнообразят те небольшие слабости, о которых вы упоминали. Ну не велика беда, если сильный, как Геракл, прекрасный, как Аполлон, и мудрый, словно Хирон, молодой человек станет заикаться или ковырять пальчиком в носу. Меня настораживает не медицинский или этический вопрос, а скорее юридический.
— Юридический? Но с какой стороны? — удивился Фрэнк.
— Разумеется, с правовой. Имеем ли мы право создавать такие формы? Надо ли стремиться к управлению имунной системой таким образом, чтобы трансплантация любых качеств и органов стала повседневной практикой с учетом чуть ли не бесконечного продолжения жизни отдельных людей. Должны ли мы столь решительно вмешиваться в изменение собственного облика? Достигли ли мы того нравственного уровня, при котором это возможно? И кто, в конце концов, будет судить, каким должен быть человек будущего, а также не приведет ли это к катастрофе — мы же вступаем на территорию, экологию которой представляем весьма туманно — природа жестоко мстит, когда с ней обращаются неосмотрительно.
Вы, очевидно, помните, как в июле 1974 года одиннадцать крупнейших ученых Америки в области молекулярной биологии и генной инженерии во главе с лауреатом Нобелевской премии Джеймсом Уилсоном направили призыв к ученым мира с просьбой временно приостановить исследования в этой области, пока не будут оценены и изучены возможные отрицательные последствия. Поэтому меня очень заинтересовали мысли и эксперименты Роберта Смайлса, чувствуется также, что он весьма доброжелательно настроен по отношению к людям. Об этом хотя бы говорит его концепция на проблему старения.
Тут мне, правда, показалось — его слегка занесло, но, как говорят, все равно здорово, рассуждения если и не убеждают окончательно, то дают пищу для размышлений в положительном аспекте. Ссылаясь на огромные скрытые резервы человеческого организма, на способность приспосабливаться к тем или иным обстоятельствам, на его восстановительные процессы, обмен веществ и так далее, наконец, не регулирующий механизм, который дает различные команды: расти, развиваться, остановиться, рассасываться. Он говорит, что и здесь преуспел и открыл вроде бы способ, как этим механизмом управлять.
Вы представляете? Мы можем делать карликов и великанов. То есть я не имел в виду людей. Допустим, курицу со страуса, а крокодила с ящерицу. Можем заставить рассосаться раковую опухоль и многое другое. Своеобразна его мысль о биологическом стимулировании, восстановлении сил, или, конкретнее, о сне. Действительно, четверть жизни человек спит. Бездарно тратит столь дорогое время, отпущенное ему судьбой. Так вот, тот стимулятор, который якобы открыл Смайлс, восстанавливает силы, дает полную возможность всему организму отдохнуть, в том числе и сердцу. Да, да, не удивляйтесь. Во время этого сна под стимулятором, который продолжается всего один час, сердце работает с нагрузкой в двадцать раз меньшей. Получается — человеку не только перепадает лишних двадцать лет активной жизни, но ученый утверждает — применение биостимулятора еще и способствует продлению ее как минимум вдвое.
Смайлс, основываясь на той же генетике, говорит об управлении ее «памятью», воссоздании регенерации, которую в процессе эволюции утратили млекопитающие и, естественно, человек. Он считает: этот процесс можно восстановить, то есть заставить сработать память, заложенную в генах еще миллионы и миллионы лет назад. Действительно, чем, скажем, лучше нас ящерица, у которой отрастает оторванный хвост, или дождевой червь — если его разорвать напополам, вообще будет два новых. Он предлагает после соответствующего облучения каким-то то ли полем, то ли еще чем кусочка взятого у человека органа — сердца, легких или печени — в соответствующем растворе выращивать целый орган, как, скажем, это делают сейчас с некоторыми растениями. Причем орган берется у самого больного, а потом вставляется ему же вместо порочного, но уже молодой и абсолютно лишенный изъянов своего «прародителя».
Касаясь проблемы трансплантации органов, молодой человек заявляет, что хотя он и разработал полностью метод преодоления барьера несовместимости тканей и, разумеется, не имеет ничего против пересадки органов от людей умерших, но подчеркивает — от умерших по-настоящему.
— Странно. Разве можно умереть как-то по-другому? — удивился Фрэнк.
— Оказывается, можно, мой друг. Дело в том, что мы с развитием науки потеряли точную градацию смерти, может быть, это и закономерно — с увеличением нашего объема знаний стирается грань между жизнью и небытием. Сошлюсь на небольшой пример. В Тайстауне, в клинике, лежит девушка. Она попала в автомобильную катастрофу и получила смертельную травму — перелом основания черепа. Мозг ее поврежден необратимо, но медики, подключив к ней различную аппаратуру, поддерживают в теле жизнь. Налицо нелепица. С одной стороны, она, несомненно, мертва: мозг не работает, отсутствуют все чувства, она никогда, как мы говорим, не придет в себя. Но с другой — ее тело продолжает жить, пусть с посторонней помощью, но живет, почти все основные органы, естественные или подключенные, функционируют. И это длится уже два года. Так считать ее трупом или нет?
— Ваш вопрос поставил меня как юриста в тупик. Могу сказать лишь, что мне ее очень жалко.
— И не только вам. Родители обратились к врачам с просьбой отсоединить стимуляторы и, как они выразились в своем письме, дать ей возможность умереть спокойно. Но тут возникла новая проблема: медик не имеет права давать пациенту эту самую возможность умирать спокойно, он должен биться до конца за его жизнь, иначе действия врача можно квалифицировать как непринятие мер для спасения больного, а в данном случае даже как убийство, причем человека, находящегося в беспомощном состоянии, что, как вам отлично известно, отягощает вину. Видите, куда мы зашли? Мне думается, медики сейчас проклинают тот час, когда они сами сделали из нее живую мумию. Вот поэтому Смайлс и оговаривается — умерших по-настоящему, термин не имеет значения, со временем, очевидно, найдут более приемлемый. Он имеет в виду проблемы этические, чтобы кто-то с нетерпением не ждал смерти другого ради своего спасения, и юридические. Вы, конечно, помните «Дело Губера», о нем писали очень много и даже сделали художественный фильм. Он организовал фирму, которая похищала людей, прятала их и заключала договора с частными клиниками о поставке, так сказать, запасных частей для человека от живых доноров. Их останки потом, разумеется, уничтожали.
— Что только не творит с человечеством «желтый дьявол» и жадность, вероятно, правы коммунисты, когда говорят, что одна из их конечных целей — уничтожение денег.
— Ну сначала надо ликвидировать и кое-что другое, мой друг, — глубокомысленно заметил Бартлет. — А человека основательно переделать, подготовить к этому хотя бы так, как предлагает Роберт Смайлс.
— И какова была реакция на его высказывания со стороны специалистов?
— Чисто современная, в духе наших уже устоявшихся традиций. Интеллигентные и умные сказали, что он романтик и фантазер, а хамоватые и глупые объявили авантюристом и бессовестным шарлатаном. По этому поводу хотелось бы мне добавить: стоило бы в мемуарной и библиографической литературе упоминать не только о том, как такой-то дружил с Ньютоном, ценил Гёте, помогал Бору, выручил из беды Шиллера и дал в долг Эдисону. Нет. Стоит упоминать бы и то, как кто-то издевался над Беконом, травил Менделеева, писал доносы на Чайковского и не вернул вдове какого-нибудь Людовика… позаимствованные деньги.
Когда Грег, тепло распрощавшись с гостеприимным хозяином и его слугой, садился в свою расхлестанную машину, было немногим более семи вечера. Он, находясь все еще под впечатлением проведенного дня, неторопливо выехал на шоссе, миновал мост, свернул к обочине и остановился у первой попавшейся на глаза кабины телефона-автомата, чтобы позвонить О'Нейли.
Взглянув на циферблат часов, он набрал домашний номер. Ровные продолжительные гудки привели в изумление. Где она может быть? Грег, немного подумав, на всякий случай позвонил в бюро и тотчас услышал в трубке до боли родной голос:
— Бюро «Гуппи», у телефона мисс О'Нейли.
— Джин, милая, — заорал Фрэнк так, что стоящая неподалеку с сумкой в руках пожилая женщина шарахнулась, выронила пакет и, пугливо оглядываясь, засеменила прочь. — Это я. Как хорошо, что застал тебя, не уходи, пожалуйста. Мы закончили дела с шефом, и я свободен аки горный орел.
— Где ты, Фрэнк? Откуда звонишь? — донесся ласковый и радостный голос. — Ты совсем освободился?
— Неподалеку, у съезда с моста, я примчу минут через десять. А ты почему не спрашиваешь, о чем был разговор и что произошло?
— Приедешь расскажешь, ведь ты не можешь о таком серьезном деле поведать в двух словах, а я желаю знать все до мельчайших подробностей, — засмеялась девушка. — Кстати, надеюсь, мы отметим это знаменательное событие не в каком-нибудь пропахшем снобизмом клубе?
— Ну конечно же, милая, — начал Фрэнк.
— Тогда жду, раз ты орел — лети над светофорами, не теряй время зря. — В трубке забились частые гудки.
И опять у Грега мелькнула мысль: О'Нейли что-то известно. Почему она сказала: о столь серьезном деле не расскажешь вдруг? Значит, знает: разговор был о серьезном деле. Чепуха все это. Она могла просто догадаться. Ведь его Джин умница, с нежностью подумал он и направился к машине. «Как она обрадовалась, моя пушинка. Теперь-то уж можно будет осуществить их планы и наконец пожениться».