— Да, но только пиво, и сейчас я абсолютно трезв.
— Хотите еще кофе?
— Вот что, Макс Эдерс. Или вы перестанете иронизировать, поверите, что я в своем уме и говорю здравые вещи, или я повернусь и уйду. Дело исключительное и требует полного доверия. — Он сделал попытку подняться.
— Сидите. Что вы такой обидчивый? — Доктор положил ему руку на плечо. — Извините меня. Вы же понимаете, чаще всего умалишенные или выдают себя за великих людей, или становятся обладателями каких-то секретов. Поневоле напросилась аналогия. Я прошу прощения, продолжайте, пожалуйста.
— По стечению обстоятельств или, если вам больше нравится, судьбы мне пришлось столкнуться с ученым. Даже не так — с гением. Да, да, самым настоящим, во всяком случае, в моем понимании. Я, так же как и вы теперь, сначала не поверил ему, потом начал сомневаться, а когда увидел некоторые вещи собственными глазами — их у меня тогда было два, а мы, криминалисты, доверяем лишь фактам, — понял: он говорил правду, как и я сейчас.
— А в чем суть изобретения или, как его там, открытия?
— Вам не стоит объяснять, что основа всего живого — энергия. Если бы ее было достаточно, люди жили бы в несколько раз лучше.
— Аксиома, — кивнул доктор.
— Того гения нет в живых, и я единственный человек на земле, который знает, как сделать, чтобы энергии было не только в достатке, но и в избытке, с минимальными материальными затратами, смехотворно минимальными, такими, о которых вы и не мыслите. Как если бы, допустим, все наши моря до краев наполнились нефтью.
— Это было бы ужасно! — Доктор поморщился. — Если приснится, станешь заикой.
— Да. Но я привел пример для сравнения — теперь принято все мерить на нефть. Мне известно, как ликвидировать энергетический кризис и стать обладателем неисчерпаемого источника энергии. Притом она очень дешева. Не нужны нефть, газ, уголь, гидро-, атомно- и термоядерные электростанции. Это решит массу проблем. Можно будет растапливать льды Антарктиды и Арктики, осушать моря, поворачивать реки, обводнять пустыни, сдвигать горы, менять климат и многое другое. Осуществлять все, на что способно людское воображение, вплоть до полетов в иные галактики.
— Многое мы уже натворили и, спохватившись, не знаем, как избавиться от бездушных деяний рук человеческих, — вставил доктор.
— Вы правы. Мы вторглись в природу, не познав и тысячной доли ее тайн. И жестоко поплатились за самоуверенность и снобизм. Слабый не может управлять сильным. Мы не могли стать не только ее господами, как говорили некоторые, а даже союзниками. Вмешиваться в эволюцию, подчинять и обуздывать стихии мы не имели права, так как не располагали источником энергии природы. У нее он есть — солнце, а у нас нет.
— Но сейчас сплошь и рядом слышишь: люди накопили столько атомного, водородного и прочего оружия, что можно все живое уничтожить тридцать раз, разве это не могущество? — Доктор прикрыл глаза.
— Правильно. Уничтожить, но не создать. Вспомните, во сколько человечеству обходится гонка вооружений. Становится страшно. А у меня такой источник есть. Это не мое открытие. Я всего лишь душеприказчик чужого наследства. Притом такого огромного, что цены ему нет. В моих руках то, что избавит человечество от тяжелого труда, накормит и напоит, оденет и обует, снабдит новым, не загрязняющим окружающую среду и быстрым видом транспорта, откроет пути в другие цивилизации, даст блага материальные и нравственные, приведет к небывалому развитию науки, техники, культуры и искусства. Возвысит морально, а следовательно, избавит от самого гнусного — от войн. Наконец, с помощью открытого гением Т-поля люди избавятся от ранее неизлечимых недугов, смогут вторгаться в святая святых всего живого — наследственность, а продолжительность жизни станет в четыре-пять раз больше, чем теперь.
— Однако, судя по вашему обличию, не подумаешь, что вы такой богатей, а? — усмехнулся Эдерс. — Я материалист и, как вы, верю фактам. Но слушать было занятно. Правда, о чем-то подобном я читал в детстве у некоторых фантастов. Может, лет через двести так и будет. Пока же, увы и ах.
— Было бы странным, если бы вы сразу мне поверили. Тогда бы уже я засомневался в ваших умственных способностях, хотя то, что вы слышали, истинная правда, клянусь вам. Но дело совершенно не в этом.
— А в чем же? Какая, собственно, роль уготована мне — невозражающего наивного и терпеливого слушателя? Считайте, вам повезло: внимал я серьезно и даже поддакивал иногда. Но я скромный эскулап, и мало толку, верю вам или нет. Что вы-то хотите от меня?
— Предлагаю быть компаньоном.
— Господи! Вот уж не ожидал. Уж не намерены ли выпустить дутые акции? Что-то вроде продажи участков на Луне или мест в раю? Облапошить простаков и, прихватив их деньги, исчезнуть за рубеж? Непохоже на вас, нет. Не такого склада вы человек. Тогда что же? Чем в конце концов могу быть полезен я, в каком качестве и деле? Да и капитала у меня нет.
— Мне нужен прежде всего друг и соратник. Один у меня есть. Честный и верный. Необходим другой. Мне кажется, вы подойдете. Кроме того, понадобятся ваши медицинские познания. Открытие касается не только математики, физики, механики, химии, но и биологии, медицины и других наук. Впоследствии придется привлечь специалистов многих направлений. Но это лишь тогда, когда все расчеты, формулы, дневники и описания приборов будут уже у нас.
— Так, значит, у вас их нет? — недоуменно спросил доктор.
— Сейчас нет, но я знаю, где они. Лишь я один и ни душа больше. Все у меня в голове, даже не существует записей или карт.
— И далеко этот тайник или, как там, клад?
— К сожалению, да. Придется отправиться в экспедицию миль эдак тысячи за четыре-пять.
— Далековато. Ну а деньги? Ведь на подобный вояж нужны немалые средства?
— Я упоминал, у меня есть хороший друг, у него в банке лежат кое-какие сбережения. Он их отдаст, на первый раз хватит, во всяком случае, чтобы добраться до места и достать документы. Он тоже поедет с нами. Надо решаться, иначе будет поздно — все мы, как говорят, под богом ходим.
— Это капля в море, необходим большой капитал. С парой-другой тысяч ничего не получится, только потеряете последние гроши. Сейчас бедные становятся нищими и лишь богатые крезами. Почему вы не хотите обратиться с предложением в какой-либо заинтересованный концерн?
— Потому что тогда открытия гения пойдут не на благо людям, а на обогащение магнатов. Больше того — могут быть использованы во вред всему человечеству, если станут достоянием помешанных на войне и мировом господстве.
— Вы были со мной откровенны, — начал Эдерс, — постараюсь отплатить тем же. Меня удивляет ваш альтруизм. Неужели жизнь вас ничему так и не научила? То, что вы хотите осуществить, — утопия и напоминает стремление, извините, козявки вскарабкаться на вершину Эвереста. Со своего козявочного росточка ома, бедненькая, и не помышляет, сколь это грандиозно, огромно и непостижимо. Я флегматик и скептик. Мой удел лечить людей, зарабатывая себе на жизнь, а не ломать голову над их социальными проблемами. Простите, но я пас. Мне думается, у вас ничегошеньки не выйдет, слишком велика ставка, чтобы ее упустили промышленные концерны и фирмы, а заодно и мафия. Всей этой братии гуманизм чужд. Идол один — золото. Заполучив расчеты и формулы вашего свихнувшегося гения, они его душеприказчика, то есть вас, в лучшем случае упрячут в психичку, а то просто — хлопот меньше — ухлопают. И получится, хотите ли вы того или нет, — командовать парадом будут они, весь этот гнусный симбиоз дельцов и бандитов. И мне думается, парад этот будет страшен, а столь любезное вашей душе человечество получит еще одну беду, Удивляюсь, как вы, юрист, не понимаете этого.
— Я понял. Вы отвергаете предложение?
— Да, Грег. Это не для меня. Не обижайтесь. — Он чуть помедлил — И знаете еще что?
— Что? — Фрэнк поднял голову.
— Я никогда не лезу с советами, если меня не просят, но в данных обстоятельствах хотел бы изменить своей привычке.
— И что же вы хотите мне посоветовать? — Грег скептически усмехнулся.
— Выкиньте все это из головы, во-первых, а во-вторых, никогда в тяжкую минуту не прибегайте к спиртному. Мне до боли в душе грустно видеть, как порой в считанные полчаса-час умница превращается в мутноглазого идиота, юная скромница — в развязную потаскуху, а джентльмен — в омерзительное животное.
— Вы считаете, что то, что я вам сказал, алкогольный бред, и не поверили мне?
— Отнюдь нет. К счастью, вы еще не в той стадии, когда начинают проявляться навязчивые идеи. Я сказал к слову. Вы мне нравитесь, больше того, меня восхищает ваше стремление помочь людям, и поэтому не ваш удел кончать жизнь под забором, вы достойны лучшей участи. Во всяком случае, желаю вам всего самого доброго. Прощайте и не сердитесь на меня. — Доктор положил на столик мелочь и встал.
— Прощайте Эдерс. Считайте, что никакого разговора не было. Я провожу вас немного. — Фрэнк тоже поднялся.
Он родился весной, в тот день, когда все человечество праздновало победу над фашизмом. С лязгом и скрежетом, эхом, разнесшимся по всей планете, рухнула огромная, настроенная на перемалывание людей машина. Рожденная на крови, она и при кончине погребла миллионы жизней под обломками. И вот теперь наступил мир. Правда, в семье торжество было омрачено — накануне они лишились отца, он командовал отделением десантников при высадке в Европу. Его товарищи сообщили в письме: подорвался на мине, да так, что и хоронить-то вроде бы было нечего. Это случилось в ту войну, которая, как теперь казалось, отгремела давным-давно. Так давно, что и воспоминания о ней почти стерлись в памяти.
Получив извещение о смерти мужа, мать, служившая секретаршей в солидном финансовом офисе, перебралась на юг, где располагался филиал учреждения.
Когда Фрэнк заканчивал школу, она, в то время еще молодая и привлекательная женщина, вышла замуж за процветающего букмекера — он-то и стал первым и духовным и деловым наставником пасынка. Мальчишка рано познал тот мир, где можно было, не затрачивая особенно ни физических, ни моральных сил, действуя хитро и ловко, загребать солидные куши, где обман и махинации вызывали не только одобрение, но и возводились в принцип. Учиться у опекуна-отчима было чему. В результате такой опеки пасынок едва не угодил в тюрьму, выполняя одно из его поручений. На этой почве произошел крупный разговор с отчимом. Захватив немудреные пожитки, Фрэнк покинул семью и перебрался в портовый город. Правда, еще не успев оглядеться на новом месте, пришлось вернуться. Мать и отчим погибли во время наводнения. Мальчишка, забыв об обидах, поспешил домой, вернее, туда, где когда-то стоял дом, а теперь вся улица, сбегающая к уже спокойной реке, напоминала огромную свалку заилившегося мусора с вкривь и вкось торчащими стропилами, обвалившимися подмытыми стенами, придавленными крышами, грудами битого кирпича, стекла, поваленными изгородями, с корнем вырванными тунговыми деревьями. Среди этого хаоса копошились, как муравьи, люди, извлекая из-под развалин то, что еще могло пригодиться в хозяйстве.
Родных похоронили городские власти, наследства от них никакого не осталось, и делать тут ему было нечего.
Фрэнк возвратился в город. Несколько недель он как неприкаянный слонялся в поисках хотя бы какой-нибудь работы, но везде получал отказ. Ночуя на чердаках, в сараях, а то и под открытым небом на скамейке сквера, с первыми лучами солнца он, дрожа от утреннего холода, снова пускался в путь. Таяли деньги, таяли и надежды. Как-то в порту, когда давно уже кончились последние медяки и два дня у него не было ни крошки во рту, к нему подошел невысокого роста худощавый парень, стриженный под бокс, темноглазый, одетый в линялые джинсы и белую трикотажную рубашку с короткими рукавами, на спине и груди которой были намалеваны сценки из «Микки Мауса». Уперев руки в бока, склонив голову набок, он стоял против Фрэнка рассматривая его в упор, перекатывая во рту жевательную резинку.
Оба молчали.
Наконец незнакомец выплюнул жвачку и доброжелательно спросил:
— Жрать хочешь?
— Очень, — простодушно признался Фрэнк.
— Пойдем, — коротко бросил паренек, сплюнул и повел его в самый дальний конец гавани, за заброшенные склады, где на отшибе стоял старый пароход с длинной трубой, очевидно, давно списанный в металлолом, обшарпанный, в разводах ржавчины, с вмятинами на бортах. От всей этой груды железа среди маслянистой воды веяло запустением и безысходной тоской.