Вампиры сидят рядышком на кровати и смотрят, как по оконному стеклу ползет хромой пятиногий жук.
Томми кажется, что лапки жука движутся в определенном танцевальном ритме, который можно даже положить на музыку (если бы он умел!).
Он уже и название придумал: «Сюита для хромого жука и кошек, скребущих на сердце».
— Красивый жук, — говорит Томми.
— Красивый, — соглашается Джоди. «Надо бы Эбби отблагодарить», — думает она.
Вот укусила девчонку, и теперь совесть мучает. И не потому, что применила силу, — Эбби и сама была не против. Самое противное, другого выхода не было. Выжить любой ценой — вот что двигало пробудившимся в ней зверем. Хищник подавил человека.
— Вот теперь-то Зверье за нас возьмется, — произносит Томми.
Он зол на бывших приятелей, ведь они его предали, и в то же время понимает свою обособленность от них. Да и со всеми прочими людьми у него теперь мало общего. Завтра Рождество, а ему даже не хочется звонить родителям. Зачем? Они теперь для него существа низшего порядка. Что таким подаришь?
— Руки коротки, — фыркает Джоди.
— Подумаешь, какое-то Зверье.
— Наверняка Илия тоже так думал. И попался им в лапы.
— Обязательно надо его разыскать.
Перед внутренним взором Джоди предстает Илия, жарящийся на солнышке у здания паромной переправы. Мимо идут туристы и удивляются, чего ради кто-то приволок сюда статую. Интересно, слой металла защитит его?
Томми смотрит на часы:
— Туда и обратно нам сегодня не успеть. Я вчера уже попробовал.
— Как ты мог так с ним поступить, Томми? Он же один из нас.
— Один из нас? Забыла, как он собирался нас убить? Впрочем, в определенном смысле он нас и убил. Как можно простить такое? Кроме того, если уж ты весь в бронзе, какая тебе разница, под водой ты или на суше? Я просто хотел убрать его с глаз долой, чтобы в будущем не путался у нас под ногами.
— Ладно, ладно. Извини.
В будущем? Она жила с полудюжиной парней, и никто из них и не заговаривал с ней о будущем. А для них с Томми грядущее — это такой огромный срок… Если, конечно, они не попадутся, пока спят.
— Может, нам и вправду уехать из города? — думает Джоди вслух.
— На новом месте никто не будет знать, кто мы такие.
— Пожалуй, нам надо купить елку, — брякает Томми.
Джоди уже не смотрит на жука.
— Вот это мысль. И еще нам надо украсить квартиру омелой, и нарядить елочку, и выйти на улицу, и подождать Санту. Пока солнце не встанет и не спалит нас. Звучит?
— Лапуля, твой сарказм оценить некому. Я просто пытаюсь расставить все по местам. Три месяца назад я работал в магазине в Индиане, собирался поступать в колледж, разъезжал на машине-развалюхе, мечтал о постоянной девушке и все ждал, вдруг случится что-нибудь, выходящее за рамки, только бы не тянуть всю жизнь лямку, как мой отец. Теперь у меня есть девушка и исключительные дарования и куча народу хочет меня убить… И я не знаю, что мне делать. Никак со следующим шагом не определюсь. А ведь передо мной вечность. Целая вечность! И что мне остается, бесконечно трястись от страха? Хороша перспектива.
Вот ведь орет! Крепись, Джоди, не выходи из себя. Ему же всего девятнадцать, не сто пятьдесят, он и взрослым-то быть еще не научился, что уж тут говорить о бессмертии!
— Все это мне известно. — Джоди совершенно спокойна.
— Завтра ночью мы перво-наперво берем напрокат машину и едем за Илией. На обратном пути покупаем елку. Звучит?
— Берем машину напрокат? Это ново.
— Покатаемся. Ну прямо заботливая матушка. Гляди не перестарайся.
— В принципе, можно и без елки обойтись, — дает задний ход Томми.
— Прости меня. Я вел себя как мальчишка.
— Ты и есть мой мальчишка, — мурлычет Джоди.
— Отнеси меня в постельку.
Некоторое время Томми стоит неподвижно, держа Джоди за руку, потом сгребает девушку в охапку.
— У нас все будет хорошо, правда?
Джоди кивает в ответ и целует его. Из хищника она превращается во влюбленную девчонку. На секундочку. Но этого достаточно, чтобы вернулся стыд.
Ну зачем она напилась крови Эбби? В дверь звонят.
— Ты знал, что у нас есть дверной звонок?
— Нет.
— Артель «Напрасный труд», утренняя смена, — острит Ник Кавуто.
Весело ему, заразе. Судя по всему, всем нравятся мертвые шлюхи, что бы там ни вякали некоторые писаки.
В сквере на углу Мишн-стрит Ник не один.
Дороти Чин — маленькая, хорошенькая и сметливая — подавляет смешок и смотрит на градусник, который вытащила откуда-то из закоулков мертвого тела.
— Мертва уже часа четыре.
Ривера потирает виски. Книжный магазин явно ускользает от него, уплывает все дальше, как и женитьба. Ладно, бог с ней, с женитьбой, может и подождать. Но вот магазин оставляет в душе разверстую рану.
На всякий случай (ему и так все ясно) Ривера спрашивает:
— Причина смерти?
— Подавилась, — бурчит Кавуто.
— Так точно, господин сутенер, — на голубом глазу подтверждает Дороти.
— Целиком согласна с детективом Кавуто. Она подавилась.
— Непрофессионализм какой, — с укоризной произносит Кавуто.
— Вот уж клиент был недоволен.
— До того недоволен, что свернул ей шею и выгреб все денежки, — усмехается Дороти.
— Значит, шея свернута. — Ривера мысленно машет ручкой первому изданию полного собрания сочинений Реймонда Чандлера, рабочему дню с девяти до шести и гольфу по понедельникам.
На этот раз лыбится Кавуто.
— Только не в ту сторону. Что бы это значило, как думаешь, Ривера?
— Ну а если серьезно, — произносит Дороти Чин, — тут и без вскрытия все понятно. Ей еще повезло. Похоже, у нее СПИД по полной программе.
— Откуда ты знаешь?
— Глянь на ноги. Саркома во всей красе.
Чин снимает с трупа туфлю. На ступне и на колене открытые язвы.
Ривера вздыхает. О дальнейшем можно и не спрашивать.
Но Ривера все-таки спрашивает:
— А как обстоит с кровопотерей?
Дороти Чин вскрывала две предыдущие жертвы вампира и сейчас поеживается. Серия налицо. Все были смертельно больны, у всех свернута шея, у всех колоссальная кровопотеря — и ни единой ранки на теле. Даже следы от уколов отсутствуют.
— Вскрытие покажет.
С Кавуто вмиг слетает вся веселость.
— Значит, нам все Рождество вшивоту опрашивать?
У выхода из сквера полицейские в форме еще не закончили беседу с замызганным зевакой, зарулившим на огонек. Бродяга клянчит на бутылку — Рождество все-таки.
Домой Ривере не хочется, но не хочется и терять день на выяснение того, что ему и так известно.
Детектив смотрит на часы:
— Когда солнце встает?
— Погоди-ка, — Кавуто хлопает себя по карманам, — сейчас в календаре посмотрю.
Дороти Чин опять фыркает. И тихонько смеется.
— Доктор Чин, — тон у Риверы официальный, — не могли бы вы уточнить время смерти?
— Разумеется. — Чин оставляет хиханьки-хаханьки и докладывает по всей форме:
— Существует алгоритм, сколько времени уходит на то, чтобы тело остыло. Мне нужно знать, какая вчера была погода, мне нужно забрать ее в морг и взвесить. И через десять минут я назову вам точную цифру.
— Ты чего? — спрашивает Кавуто у Чин; та молча улыбается.
— Что еще? — На этот раз вопрос Кавуто обращен к Ривере.
— Зимнее солнцестояние, Ник, — поясняет Ривера.
— Рождество изначально приходится на самый короткий день в году. Сейчас одиннадцать тридцать. Часа четыре назад был восход, точно тебе говорю.
— Угу, — мычит Кавуто.
— Хочешь сказать, у проституток сейчас застой?
Ривера приподнимает бровь.
— Я хочу сказать, наш приятель никуда не выходит после восхода солнца. Так что он хоронится где-то неподалеку.
— Так и знал, что у тебя всякие гадости на уме, — морщится Кавуто.
— А как же наш книжный магазин?
— Скажи служивым, пусть пороются в темных местах: мусорных баках, подвалах, на чердаках — всюду.
— Фиг ты получишь ордера в Рождество.
— Если есть разрешение от домовладельца, ордера нам ни к чему. Это ведь не облава. Мы просто разыскиваем подозреваемого в убийстве.
Кавуто указывает на восьмиэтажное кирпичное здание:
— Не меньше восьми сотен укромных уголков.
— За дело, ребята.
— А ты куда?
— Имеется заявление о пропавшем без вести. Пожилой человек из Норт-Бич, последняя стадия рака. Уж дня два прошло, пора и расследование начать.
— Просто не хочешь ковыряться в помойках в поисках вам…
— Просто, — прерывает Ника Ривера, — он был тяжело болен.
Его жена предполагает, что он вышел из дома и потерялся. Что-то меня сомнения берут. Позвони мне, если обнаружишь что-нибудь.
— Угу. — Кавуто поворачивается к трем полицейским в форме, которые допрашивали бродягу.
— Эй, ребята, у меня тут для вас приятный сюрприз на Рождество!
Устроим небольшие поминки, решило Зверье. В китайском квартале удобнее всего.
Трой Ли — вот он, ехать никуда не надо. Леш тоже на месте — поклялся, что ноги его не будет в собственной квартире, пока тело там. Еврей Барри обещал прийти на поминки со всей семьей — как принято у иудеев. К тому же в китайском квартале винные магазины на Рождество открыты, а из-под прилавка тебе еще и фейерверк продадут. Зверье убеждено, что Синь была бы рада фейерверку на собственных похоронах.
С бутылками пива в руках парни полукругом выстроились на детской площадке на задах Грант-стрит. Сама покойница отсутствует — ее замещает слегка надкусанная пара съедобных дамских трусов. Издали сборище смахивает на компанию приколистов, которым взбрело в голову похоронить кусок яблочного рулета.
— Начну, с вашего разрешения, — говорит Дрю.
На нем плащ до пят, длинные волосы подвязаны сзади черной лентой, на лбу след от бутылки, которой запустила в него Джоди.
Дрю сует в рот косяк размером с тенор-саксофон, прикуривает от громадной каминной спички и изо всех сил затягивается. Набрав полные легкие, он кропит землю водой и хрипит:
— Покойся с миром, Синь.
Вместе со словами изо рта у Дрю вылетают клубы дыма. У всех на глаза наворачиваются слезы.
— Покойся с миром, Синь, — повторяет каждый, вынимает изо рта косяк и запивает пивом.
— Тя Тинь, моя терномадяя, — сообщает Трой Ли бабушке, которая, узнав про фейерверк, изъявила настойчивое желание участвовать в церемонии.
— Мы отомстим за тебя, — обещает Леш.
— И вернем наши денежки, — подхватывает баскетболист Джефф.
«Аминь!» — откликается Зверье хором.
Церемония получилась гражданская, не церковная, как и было задумано. Ведь Барри — еврей, Трой Ли — буддист, Клинт — протестант, Густаво — католик, а Леш и Джефф — закоренелые язычники.
Впрочем, Густаво все равно вызвали в магазин — побыть на посту, пока не вставят стекло, так что ничья вера не подверглась поруганию, когда вокруг съедобных трусов были воскурены благовония. Для Троя и бабушки курильницы с палочками оказались даже в тему, и Леш высказался в том смысле, что хоть верования у всех и разные, но благоухают божества приятно. Как ухоженная баба.
«Аминь!» — отзывается Зверье.
— И от них удобно зажигать фейерверки. — Джефф запаляет шнур.
— Аллилуйя! — вопит Зверье.
Поделиться воспоминаниями о покойной не получилось — все почему-то сразу сворачивали на сиськи-письки, что в присутствии бабушки Троя как-то не катило.
Ограничились тем, что покидали фейерверки в Клинта, читающего двадцать третий псалом.
Прежде чем приступить ко второму ящику пива, условились, что, когда стемнеет, трое из них — Леш, Трой Ли и Барри — заберут Синь из Лешевой квартиры, погрузят в «универсал» Барри и утопят посреди залива (Барри увлекался дайвингом, и вся нужная снасть была у него под рукой. Ружья для подводной охоты в свое время очень пригодились для поимки старого вампира.)
Леш заставляет себя открыть дверь. Но в квартире, к его удивлению, никакого запаха. Троица проходит в спальню и вынимает из шкафа скатанный ковер.
— Легкий какой-то, — замечает Барри.
— Блин, блин, блин… — Трой Ли лихорадочно пытается раскатать ковер.
Леш берется за конец свертка, дергает вверх и резким толчком переворачивает. На пол что-то валится. Слышится глухое плюханье и металлический звон. Словно монеты рассыпали.
Глаза у всех расширяются.
— Что это? — интересуется Барри.
— Серьги, — поясняет Трой.
На полу и вправду лежат семь сережек.
— Да не это! Вот что! — Барри кивает на две прозрачные желатиноподобные блямбы, каждая с хорошую дыню.
Они подрагивают на полу, словно выброшенные на берег медузы.
Леша передергивает.
— Я такое уже видел. У меня брат раньше работал на фабрике в Санта-Барбаре.
— Что это за херня? — Желе плывет у Троя перед глазами.
— Эндопротезы, — говорит Леш.
— Искусственные груди.
— А это что за червяки? — спрашивает Барри, указывая на две какие-то бесцветные кляксы вроде слизней, прилипшие к краю ковра.
— На оконную замазку похоже. — Леш замечает, что ковер покрывает тонкий слой синей пудры, проводит по синему пальцем и подносит к носу.
Никакого запаха.
— А она-то куда делась? — недоумевает Барри.
— Без понятия, — говорит Леш.