Уборщик Густаво Чавез приехал из штата Мичоакан, Мексика. Седьмой ребенок в семье владельца крохотного кирпичного заводика, он в восемнадцать лет женился на местной девушке, тоже седьмой в своем семействе, а в двадцать уже перебрался в американский Окленд, к своему двоюродному брату (туда же направили свои стопы и многие другие его родственники), где вкалывал по двенадцать часов в день. Зарплаты разнорабочего хватало на жизнь, да и семье он посылал куда больше, чем если бы трудился на предприятии папаши. Ведь добропорядочный человек и хороший католик обязан кормить семью и обеспечивать любовниц (двух-трех, не больше). Отец был ему в этом примером. Каждый год, примерно за месяц до Рождества, Густаво пробирался через границу обратно в Мексику: надо же отметить праздник вместе с семьей, поцеловать новых детишек (ежели появились на свет) и исполнить супружеский долг (взаимное рвение было таково, что супруги потом с трудом передвигались). Где-то уже к концу октября видение бедер Марии начинало преследовать его неотступно, и горемыка-уборщик водил мыльной шваброй по полу (полторы тысячи квадратных метров!) в некоем полузабытьи.
Сегодня ночью Густаво один во всем магазине, и сладкие грезы его не посещают. Как-никак рождественская ночь, а он не исповедовался и не может причаститься. Густаво очень стыдно. Вот ведь даже Марии за столько времени ни разу не позвонил. Зато махнул за компанию с прочим Зверьем в Лас-Вегас, где и просадил все свои деньги на синюю шлюху.
В последний раз он звонил Марии, когда в руки к Зверью попала вампирова коллекция и они выручили за нее кучу денег. С тех пор Густаво пребывал в текилово-марихуановом чаду, не говоря уже о когтях разврата. Его, порядочного человека, который заботится о семье, пальцем не тронул жену, никогда не изменял ей с белой женщиной (троюродная сестра не в счет), сгубили злые чары манды Синей дьяволицы. La maldicion de la cocha Del Diablo Azul note 11 .
«Никогда еще мне не было на Рождество так грустно и одиноко», — думает Густаво, возя шваброй по полу у холодильного отделения, вход в которое прикрывает пластиковое полотнище.
«Я как тот козел-бедняк из книги «Жемчужина»: захотел хоть немного пожить, как человек, и потерял все. Ну правда, неделю не просыхал, а моей «жемчужиной» оказалась синяя прошмандовка, затрахавшая меня до полусмерти. Только все равно грустно». Густаво рассуждает по-испански, получается куда более романтично и даже с оттенком трагизма.
Из холодильника доносится какой-то шум. Густаво берет швабру наперевес. Что еще за черт? Густаво вообще-то не очень любит оставаться в магазине один. Но тут стекло высажено, кому-то надо сторожить, оплата двойная, да и вдали от дома куда подашься, вот Густаво сам и вызвался на ночную работку. Пришлет домой лишнюю сотню, глядишь, — Мария и забудет о тех ста тысячах, которые он ей обещал.
За пластиковым полотнищем мелькает неясный силуэт. Здоровяк мексиканец крестится и пятится назад, тыча перед собой шваброй. Со щетки льет, на линолеуме уже лужицы. Штабель пакетов с йогуртом в молочном отделе вдруг рушится вниз, будто кто-то нарочно спихнул их, чтобы не загораживали вид.
Густаво роняет швабру и мчится к выходу, бормоча слова молитвы к Богородице вперемешку с ругательствами. За его спиной слышится топот. Это кто-то преследует его или просто в магазине такое эхо?
Выскочить на улицу, и подальше, подальше от этого места, — стучит у Густаво в голове.
На крутом повороте у прилавка с мясопродуктами уборщик поскальзывается и чуть не падает. Одна его рука касается пола, вторая нашаривает на поясе ключи.
Сзади доносится топот, не эхо; босые ноги быстро шлепают по линолеуму — и все ближе, ближе. Он и дверь-то открыть не успеет, тут обернуться некогда: промедлишь секунду — и пропал. Густаво издает вопль и несется к кассам мимо стоек с конфетами и жвачкой, спотыкается и грохается на первый же аппарат, и его накрывает лавина из карамелек и журналов. Уборщик барахтается в заголовках вроде «Я вышла замуж за снежного человека», или «Космические пришельцы завоевывают Голливуд», или «Наши улицы — место охоты для вампиров» и тому подобной чепухе.
Стряхнув с себя груду цветной бумаги, Густаво ползет. По-пластунски, быстрыми движениями, словно ящерица по раскаленному песку. Но он уже обречен. Страшная тяжесть обрушивается ему на спину, отшибая дыхание. Густаво пытается вдохнуть, но что-то хватает его сзади за волосы и задирает голову. Слышится хруст, в нос ударяет запах гниющего мяса. Перед глазами мелькают огни, банки с мясными консервами и радостный эльф на коробке с печеньем. Неведомая сила волочит его по проходу.
В отделе деликатесов темно и жутко.
— Наше первое Рождество вместе. — Джоди целует Томми в щечку и слегка шлепает по заду.
— Ты приготовил для меня приятный подарочек?
— Привет, ма, — говорит Томми в телефонную трубку.
— Это Томми.
— Томми, милый. Мы тебе весь день названивали. Я-то думала, ты на Рождество приедешь домой.
— Ты знаешь, мама, я сейчас на руководящей должности в магазине. Дел — тьма.
— Устаешь на работе?
— Еще бы. Иногда вкалываю по десять-пятнадцать часов в день. Выматываюсь.
— Очень хорошо. А страховка у тебя есть?
— Самая лучшая, ма. Я весь такой несгораемый-пуленепробиваемый.
— Отлично. Ты уже не работаешь в этой отвратительной ночной смене?
— В определенном смысле работаю. Бакалея, вот где крутятся денежки.
— Ты бы перешел в дневную смену. Приличные девушки по ночам не работают.
Именно в этот момент, в ответ на предостережение матушки Флад, Джоди задирает блузку, сверкая голой грудью, и кокетливо хлопает ресницами.
— Но я уже повстречал приличную девушку, мама. Она учится на монахи… э-э-э, учительницу. Помогает бедным.
Джоди щиплет Томми и, хихикая, убегает в спальню. Томми кидается было за ней и чуть не грохается на пол.
— Ой.
— Что такое, сынок? Что стряслось?
— Ничего, ничего, ма. Я просто хватил с ребятами гоголя-моголя и поперхнулся.
— Милый, ты там наркотиками не увлекаешься?
— Нет, ничего подобного.
— А то папочке полагаются льготы на лечение сына от наркомании, но только пока тебе не исполнился двадцать один. Можем воспользоваться. Ты купи авиабилет подешевле и приезжай. Тетя Эстер всегда рада тебя видеть, даже если ты на «крэке» сидишь.
— И я всегда рад ее видеть. Мам, я звоню поздравить с Рождеством. Желаю тебе…
— Подожди, радость моя, с тобой папочка хочет поговорить.
— Привет, спиногрыз. Ты там во Фриско не приблатнился еще?
— Привет, пап. Счастливого Рождества.
— Наконец-то ты позвонил. Мама ужасно за тебя волновалась.
— Все дела. Бакалейный бизнес, сам понимаешь.
— Работаешь много?
— Стараюсь. Наш профсоюз не разрешает работать больше шестидесяти часов в неделю.
— Ну старайся, старайся. Как там старушка «вольво», на ходу?
— В лучшем виде.
«Вольво» сгорела дотла в первый же день, как только Томми прибыл в Сан-Франциско.
— Швейцарцы умеют делать машины, а? Перочинные ножи — фуфло, но автомобили у мерзавцев качественные.
— Шведы, не швейцарцы.
— Что ж, фрикадельки у них тоже вполне на уровне. Мама жарит мне во дворе индейку во фритюре. Что-то дыму больно много. Пойду гляну. Никак масло не закипало — сегодня всего градусов десять.
— Здесь тоже холодновато.
— Похоже, навес занялся. Бегу.
— Давай. Я люблю тебя, папа.
— Звони матери почаще, а то волнуется. Ого, и машина загорелась. Пока, сынок.
Через полчасика, когда они пьют кофе, сдобренное кровью Уильяма, в дверь опять звонят.
— Это начинает действовать на нервы, — замечает Джоди.
— Позвони своей маме, — предлагает Томми.
— Я открою.
— Снотворное, что ли, ему давать, чтобы не так сильно надирался перед кровопусканием?
Звонок опять дребезжит.
— Просто надо дать ему ключ. — Томми подходит к пульту у двери и нажимает кнопку.
Слышен зуммер и щелчок замка внизу. Входная дверь открывается, с улицы вваливается Уильям и укладывается прямо на лестнице.
— Как он только может спать на ступеньках?
— Он не спит. Он отключается, — поясняет рыжеволосая красавица.
— Как ты думаешь, если напоить его мятным шнапсом, у кофе тоже будет особенный привкус?
Томми пожимает плечами, распахивает дверь и кричит вниз:
— Уильям, ты любишь мятный шнапс? Бродяга подозрительно шевелит бровями.
— А шотландское виски чем вас не устраивает?
— Нет, нет. Мы не собираемся нарушать твои привычки. Только, может быть, тебе перейти на более сбалансированную диету? Как ее там… раздельную, что ли?
— Сегодня у меня были суп и пиво отдельно, — сообщает Уильям.
— Тогда хорошо.
— А после шнапса я как перну, так идет сплошная мята. Чет сильно пугается.
Томми поворачивается к Джоди и качает головой:
— Не пойдет. Мятой пукает. — И снова к Уильяму:
— Мне пора к моей крошке. Тебе еще что-нибудь нужно? Жратва, одеяло, зубная щетка, влажное полотенце, чтобы освежиться?
— Не, у меня все есть, — отвечает Уильям.
В руке у него бутылка виски «Джонни Уокер».
— Как там Чет?
— Напуган до смерти. Нашего друга Сэмми пригрохали в номерах на Одиннадцатой.
Чет печально смотрит на Томми. Впрочем, с тех пор как его побрили, в глазах у кота вечная скорбь.
— Печальная новость, — произносит Томми.
— И ведь все на Рождество, — продолжает Уильям.
— Тут еще шлюху замочили на улице прошлой ночью. Шею свернули. Сэмми нехорошо вдруг стало, он даже на гостиницу решил потратиться. Праздник все-таки. Прямо в кроватке его и кокнули. И весь сказ.
— Прискорбно, — говорит Томми.
— А почему Чет напуган, а ты нет?
— Чет ведь не пьет.
— Ну да. Ладно. Счастливого Рождества вам.
— Вам тоже. — Уильям прикладывается к бутылке.
— А как насчет рождественской премии, я ведь теперь на полной ставке?
— Что ты имеешь в виду?
— Глянуть бы на голые сиськи рыжей.
Томми смотрит на Джоди, та качает головой, выражая решительное несогласие.
— Извини, — говорит Томми.
— Как насчет нового свитера для Чета?
— Ну разве можно торговаться с настоящим мужиком? — сердится Уильям, отпивает из бутылки и поворачивается к Томми спиной, словно собираясь обсудить с бритым котом нечто важное, не для господских ушей.
— Ладно, давай. — Томми закрывает дверь и возвращается к стойке бара.
— Я — настоящий мужик. — На лице у Томми широкая ухмылка.
— Мамочка бы обрадовалась, — ехидничает Джоди.
— Давай-ка сначала займемся Илией.
— Нет, сначала ты позвони своей маме. Илия никуда не денется.
Джоди поднимается, обходит стойку и берет Томми за руку.
— Котик, повтори еще раз, что тебе сказал Уильям. Только медленно и четко.
— Он сказал, что я настоящий мужик.
— Не то. Его приятелю свернули шею, когда он плохо себя почувствовал, а прошлой ночью еще и шлюху замочили, тоже башка на сторону. Один почерк, правда? И тебе он знаком.
— О господи… — выдавливает Томми.
— Угу. — Джоди целует ему костяшки пальцев.
— Пойду надену куртку. А ты протри хорошенько мозги перед выходом в город.
— Ты на все готова, лишь бы не звонить маме.
11