- Скорее! - завопил он, хватая меня за руку. - К собору! Там митинг!
Он развернулся и бросился обратно. Я едва поспевал за ним, стараясь не сбиваться на бег, чтобы не спровоцировать погоню.
- До "Девятки" добрался? - крикнул я ему в спину.
- Да, был там! - отмахнулся он.
- Ну и что?
- Там такое, такое..! Но сейчас это все чепуха! Потом расскажу! Тут интереснее!
Похоже, что площадь перед собором служила центром притяжения для всех, кто находился на улице. Уже издалека сквозь треск, крики, стрельбу доносился торжествующий мегафонный голос, заставляющий вспомнить старые добрые времена парадов на Красной площади. Напротив паперти в кузове грузовика стоял сам Курбатов. Он-то и выкрикивал в рупор призывы к крови и насилию, призывая добровольцев вставать под священные знамена русской идеи.
- За Орла и порядок! - вопил он.
- За Орла и порядок! - ревели в ответ.
- Дадим отпор ворью, снова пытающемуся поставить нас на колени! Они уже здесь, они идут - трусливые наймиты мирового сионизма! Армия и воры в законе против вашей свободы! Сплотимся под священным красным знаменем! Мафия не пройдет! Смерть кремлевским бандитам!
- Господи, - прошептал я. - Он хоть сам-то понимает, что говорит?!
Площадь запрудила огромная, хотя довольно разреженная толпа, заметно сгущавшаяся к центру, где с другого грузовика в протянутые руки напирающих, беснующихся, отпихивающих друг друга людей совали винтовки, патроны, гранаты, саперные лопатки, автоматные рожки. Над морем голов колыхались алыми струями лозунги, флаги - почему-то особенно много было красных знамен с белым кругом, как на курбатовских повязках, но не со скрещенными топорами, а с силуэтом Сталина. Собственно курбатовцев было не очень много, но с каждой минутой вся толпа приобретала все больше и больше сходства с ними - те же стеклянные ненавидящие глаза, те же резкие движения, тот же отрывистый лай вместо нормальной речи. Получивших оружие кое-как строили рядами на молебен, потом сажали в скопившиеся слева от собора грузовики и куда-то увозили. На ступенях собора поп ("Отец Вассиан, настоятель", шепнул мне Эстес. - "Колоритная личность. Всех валютных проституток исповедует") поднимал крест, благословляя нестройную рать, и та выкидывала вперед руки одновременно с коротким нечленораздельным ревом, звучавшим, как грохот тысяч сапог по брусчатке. Рядом с настоятелем угрюмый дьякон, совершенно неотличимый от курбатовцев, только в рясе, высокий, с застывшим холодным лицом, мерно размахивал кадилом, из которого на передние ряды летели капли освященной воды. И над всем этим, затягивая полупрозрачной сеткой и все пять маковок с золотыми крестами, и пестро раскрашенную колокольню, с которой поверх площади несся исступленный, сумасшедший трезвон, косыми линями сыпал снег.
Неподалеку от Курбатова крутились телевизионщики - деловито, без особой суеты они снимали выступление лидера национал-радикалов и все происходящее на площади. Похоже было, что Курбатова их присутствие не только не раздражает, а наоборот, они находятся под его покровительством: рядом с оператором стояли двое молодчиков с нарукавными повязками, явно выполняя функцию охранников.
- Это не Бричковский там выслуживается перед новой властью? - спросил я у Эстеса.
- Нет. Бричковский собирался снимать ввод войск. Он сейчас где-то на Стрелке.
Но совершенно неожиданно наш разговор приобрел эффект заклинания, правда, удавшегося лишь частично. За нашей спиной скрипнули тормоза, и меня окликнул знакомый голос:
- Виталий! И вы тут?!
Я обернулся. За моей спиной остановился глянцевый "Ниссан-Патрол". С высокого сиденья через открытую дверь на меня глядел Бричковский-старший. Под расстегнутым пальто на нем был дорогой костюм с белейшей рубашкой и модным галстуком, на ногах - блестящие штиблеты. Позади него на правом сиденье маячила шикарная блондинка с ярко-красными губами на надменном лице и длинными ногами, обтянутыми чулками. Одним словом - плейбой-джентльмен, неизвестно как затесавшийся в самую гущу кровавых беспорядков в глубине сибирских просторов.
- Такой же вопрос я бы мог задать и вам, - ответил я.
- А, это вы, Эстес... - кивнул он Сашке. - Я вас не узнал. Садитесь.
Мы залезли на заднее сиденье. От блондинки распространялся такой густой парфюмерный аромат, что дышать в салоне было почти нечем. Внедорожник фыркнул мотором, развернулся и помчался по проспекту на восток, сразу же взяв огромную скорость. Бричковский притормаживал только перед самыми крупными скоплениями людей, но так нагло и настойчиво сигналил, что даже самые отмороженные погромщики не пытались остановить его и вытащить из машины.
- Откуда у вас все это? - спросил я с большим удивлением. - И как вы не боитесь разъезжать на такой машине здесь, среди этих толп?
- Я не боюсь, - ответил он, оборачиваясь ко мне и вовсе перестав следить за дорогой, - потому что законно пользуюсь плодами экспроприации неправедно нажитого! Сейчас такой момент, Виталий, когда у энергичных людей появился шанс достичь всего, к чему они стремились! И упускать этот момент никак нельзя!
- Иначе говоря, все дозволено?
- Вот именно. Раньше тоже было все дозволено - кучке проходимцев, выдававших себя за защитников закона. И они, конечно, не желали ни с кем делиться своей вседозволенностью.
- Но если всем все дозволено, вседозволенность одних будет упираться во вседозволенность других.
- Конечно. Разве я спорю? Потому-то я и говорю, что надо пользоваться моментом. Сейчас наступило время настоящих мужчин, которые плюют на условности так называемой цивилизации. Прав только тот, кто сильный, кто знает, что ему нужно от жизни.
- А я думал, что вам от жизни нужно переводить Малларме, а не разъезжать на джипах.
- Одно другому не мешает. Как вы думаете, почему мы наблюдаем все это? - он обвел рукой лобовое стекло со всем, что в него попадало - толпы людей, мечущиеся по перемешанной грязи, разбитые вывески, столб дыма из здания в конце проспекта. - Потому что сложилось трагическое противоречие: предметами роскоши могли пользоваться только те, кто был этой роскоши недостоин. Согласитесь, было несправедливо, когда на этой вот машине мог разъезжать только какой-нибудь тупой бандит, который бы не то что не мог оценить красоту её силуэта, изящество дизайна, но просто не понял бы, когда бы с ним об этом заговорили. Старая родовитая аристократия поколениями оттачивала свой вкус и чувство прекрасного. И она была носителем эстетического начала, привносившего в жизнь необходимую гармонию. А разве получится что-нибудь хорошее, когда вчерашняя чернь, плебеи, выгнав господ, напялят на себя их одеяния, даже не зная толком, что куда пристегивать? Они будут испражняться в фарфоровые вазы, а картины старых мастеров у них превратятся в мишени для стрельбы! Но вещи-то, вещи, дорогой Виталий, умеют мстить за непочтительное обращение с ними! Вот откуда все кровавые эксцессы нашего столетия, забывшего истинную иерархию ценностей и заменившего стройную сословную пирамиду одной отвратительной тусовкой, которую обозвали этим ужасным словом - "демократия". Власть народа! Что может быть гнуснее и противоестественнее? Раз вся эта шелуха демократии слетела, можно не кутаться в рубище обыденных условностей, а показывать все, на что ты способен. Именно в такие мгновения выявляются истинные гении - полководцев, художников, которые могут переступить через навязанные им обывательские табу! Только истинные ценители искусства во всех его проявлениях достойны стать новой аристократией, новой элитой!
Бричковский свернул на улицу Луначарского и эффектно затормозил перед старинным особняком, где располагался городской музей. Особняк был цел вероятно, помогло то, что он стоял за высокой оградой, а напротив находилась гораздо более притягательная цель в виде пивного бара, оформленного в стиле американского салуна. Обе распахивающиеся створки на его входе уже были сорваны, но резная балюстрада пока что уцелела. К одной из деревянных колонн прислонился мужчина и блевал; изнутри доносились шум и громкая матершина. Бричковский вышел, прихватив с собой "калашников", лежавший между сиденьями, обошел машину, открыл правую дверцу и помог выйти блондинке, подав ей руку.
- Идемте, господа! - позвал он нас. - Надо же и вам начинать свой путь в элиту!
Не дожидаясь нас, они с дамочкой направились ко входу в музей. Мы тоже вышли из машины, но я сказал Эстесу:
- Знаешь что, шел бы он куда... Нарвется рано или поздно на настоящую элиту, а я не хочу получить пулю с ним за компанию.
- Да я вообще не понимаю, чего мы с ним поехали, - отозвался Эстес. Пошли на стрелку, раз нас сюда занесло.
Мы снова оказались на проспекте Революции и здесь стали свидетелями ещё одной драмы из тех, что происходили по всему городу. Несколько человек сосредоточенно пытались вздернуть на фонарь солидного человека, вероятно, бизнесмена. Кто он по национальности, я не мог определить - его лицо было совершенно залито кровью. Вероятно, его вытащили из дома напротив, на котором ещё сохранилась золоченая вывеска: "Светлоярский индустриальный банк". Мужчина был без верхней одежды, рубашка вылезла из брюк, и между ней и ремнем проглядывал упитанный животик. Рядом с ним валялся раскрытый дипломат и ворох рассыпанных бумаг. Вешатели очень старались, но видно было, что они с трудом представляют, как это делается. Один из них, взобравшись на фонарь, тянул наверх веревку, петлей затягивавшуюся на шее жертвы, но ему конечно, не хватало сил, и мужчина при каждом рывке чуть-чуть приподнимался и снова оседал на землю - ноги его больше не держали, а по промежности и внутренней стороне штанин расплывалось темное пятно.
Мы обогнули их по большой дуге и буквально за углом квартала, в улице, спускавшейся к реке, обнаружили, наконец, силы правопорядка. Здесь стоял оранжевый "пазик", и около него - довольно большая группа милиционеров, главным образом офицеров, одетых в обыкновенные форменные куртки и фуражки. Они стояли в полном бездействии и вообще не были экипированы для подавления каких-то беспорядков.
Эстес устремился к ним и ещё издали начал кричать:
- Там идет самосуд! Остановите погромщиков!
Ближайший милиционер, куривший к нему спиной, обернулся, смерил Сашку взглядом, прищурился и процедил:
- А, ещё один жид! Проваливай! Правильно ваших режут, и всяких черножопых! - и с полной невозмутимостью отвернулся.
- Пошли, - потянул я Сашку за локоть. - Не связывайся с ними.
Сашка пытался вырваться, все время, пока я тащил его прочь, вызывающе оглядывался, но менты просто не удостаивали его своим вниманием. Только на проспекте он отнял у меня руку и, втянув голову в плечи, зашагал вперед.
Похоже, на Стрелке происходило что-то серьезное, поскольку людей к концу проспекта становилось заметно меньше - собственно, кроме отдельных фигур в отдалении и кое-где в подворотнях, мы вообще никого не видели. Мы. старались держаться поближе к стенам домов, что было непросто, так как тротуар перед многими из них уже успел покрыться битым стеклом и обломками, а иные горели, распространяя вокруг жар.
Проспект выходил к мэрии. Она была окружена широкими пустыми пространствами, частично выложенными фигурной плиткой, частично занятыми газонами с редкими деревцами. Вокруг мэрии, за линией кое-как расставленных железных заграждений, стяли цепочкой омоновцы в бронежилетах и с щитами, пытаясь сдержать натиск агрессивной толпы. Из неё в милиционеров летели камни, бутылки, раздавались отдельные выстрелы, по большей части в воздух. Затем, будто повинуясь неслышимому сигналу, толпа сплотилась и ринулась на омоновцев, навалилась, смяла... Но турникеты выдержали натиск, милиционеры только чуть-чуть отступили, и тут же сами перешли в атаку, молотя поверх турникетов по головам нападающих резиновыми дубинками. Толпа отхлынула, оставляя шапки, железные прутья, двух или трех раненых. Одного из них схватили за плечи, поволокли по земле к своим, другой так и остался лежать ничком, вытянув вперед правую руку. Турникеты мешали милиционерам преследовать толпу, а может, это не входило в их намерения, поскольку часть решеток повалилась, образовав в обороне бреши. Некоторые омоновцы, подбирая щиты, поднимались с колен, кого-то пострадавшего с запрокинутой окровавленной головой уносили к мэрии, в то время как оставшиеся в строю ещё теснее сдвинули щиты, прикрывая отход. Из убегавшей толпы вдруг вырвался мужчина, метнулся у милиционерам, швырнул в них камень и так же торопливо догнал толпу и нырнул в нее.
Но затем соотношение сил изменилось не в пользу милиции. На площадь выехала пара грузовиков с митинга у церкви. С них посыпались люди, открыв по омоновцам частую беспорядочную пальбу. Те, почти не отстреливаясь, отступили к мэрии, укрылись за колоннами у входа, и вскоре оттуда и из окон мэрии началась ответная стрельба. Теперь уже все попрятались, пользуясь любыми прикрытями - турникетами, бетонными обломками, деревьями, машинами. Площадь опустела. Пространство между мэрией и универмагом, из которого тоже валил дым, перебежал человек, метнул бутылку с воткнутой в горлышко горящей тряпкой и плюхнулся за поваленные решетки, отмечавшие ещё недавно проходившую линию фронта. К этому моменту мы с Эстесом тоже лежали на пузе за углом дома, время от времени отваживаясь поднять голову.
- Я ничего не понимаю, - прошептал Эстес. - Кто кого и от кого защищает? Если эти бандиты за Орла, то за кого милиция?
- Попробуем выяснить ... - отползя чуть дальше за угол, я прислонился к стене, достал сотовый и набрал номер Эльбиных.
Услышав мой голос, Марина зарыдала.
- Витя! Андрея убили!