Джин ВУЛФ
КHИГИ HОВОГО СОЛHЦА
КНИГА ВТОРАЯ
"КОГОТЬ МИРОТВОРЦА"
Шипы твои и ныне силу источают, из бездн твоих струится музыка сама. И сердце бедное в тенях, как в розах, утопает, и, точно крепкое вино, твоя ночная тьма.
Глава 1
Деревня Сальтус
Aдинственный луч света во мраке озарял лицо Морвенны, прекрасное, обрамленное волосами, почти такими же темными, как мой плащ. Кровь с ее шеи каплями падала на камень. Губы шевелились, но беззвучно. Зато в пространстве между ними я видел (словно был Предвечным Богом, приникшим глазом к некой прорехе в Вечности, дабы лицезреть Мир Времени) ферму, Стахиса, ее мужа, бьющегося в агонии на постели, и маленького Чада, который пытался охладить водой из пруда свое пылающее от лихорадки лицо. На улице визжала, как ведьма, Евсебия, обвинительница Морвенны. Я попытался дотянуться до решетки, чтобы велеть ей умолкнуть, но тут же мрак темницы поглотил меня. Когда наконец я увидел свет, он тянулся зеленой дорогой от Врат Скорби. Кровь струилась по щеке Доркас, и, несмотря на оглушительные вопли и визг множества людей, я слышал звук капель, падающих на землю. Столь велико было могущество Стены, что она разделяла мир надвое так же нерушимо, как простой линией между переплетами отделены друг от друга рядом стоящие книги. Теперь перед нами возвышался лес, существовавший, наверное, с самого рождения Урса. Его деревья быeи подобны скалам, закутанным в зеленое покрывало. Между ними пролегала дорога, вытоптанная в молодой траве, а по ней стремился людской поток. В воздухе стоял запах дыма от горящей одноколки. Навстречу людям продвигались пятеро всадников на боевых конях, чьи исполинские копыта были инкрустированы лазуритом. Головы всадников венчали небесно-голубые шлемы, с плеч ниспадали накидки того же цвета, а наконечники длинных копий источали синее сияние. Сходство воинов было еще разительней, чем у братьев. Встречаясь с ними, толпа расступалась, как разбивается волна прибоя о скалу. Доркас вырвали из моих объятий, и я обнажил "Терминус Эст", чтобы проложить к ней дорогу, и вдруг увидел, что заношу меч над головой мастера Мальрубиуса, который неподвижно стоял среди бегущих людей. Рядом с ним сидел мой пес Трискель. Тогда я понял, что сплю, и одновременно понял, что видения, в которых он мне являлся ранее, не были снами. Я отбросил одеяла. До моего слуха доносился перезвон с Колокольной Башни. Пора вставать, пора бежать на кухню, застегивая на ходу одежду, крутить вертел под присмотром Брата Кока и стянуть колбаску - сочную, аппетитную, еще почти пылающую - из кухонного очага. Время умываться, время прислуживать подмастерьям, время повторять задание к уроку мастера Палаэмона. Я проснулся в спальне учеников, но все было не на своих местах: плоская стена вместо ниши, квадратное окно вместо перегородки. Ряды узких, жестких коек исчезли, а потолок казался слишком низким. И тут я очнулся. Деревенские запахи - аромат цветов и листвы, так похожий на тот, которым всегда веяло из-за полуразрушенной стены некрополя, но теперь смешанный с жарким духом хлева, - проникали через открытое окно. Звенели колокола на какой-то звоннице, расположенной неподалеку, сзывая тех немногих, кто еще сохранил надежду узреть приход "Нового Солнца, хоть еще было и очень рано: старое солнце лишь слегка приподняло покрывало ночи с лица древнего Урса, и, кроме звона колоколов, ничто не нарушало покоя в деревне. Прошлой ночью Иона обнаружил, что в наших кувшинах для умывания не вода, а вино. Я прополоскал рот глотком вина, и его терпкость освежала лучше, чем вода, которая тем не менее была мне нужна, чтобы умыться и пригладить волосы. Перед сном я свернул плащ, спрятав Коготь внутри, и подложил его под голову. Теперь я развернул его и, вспомнив, как Агия однажды попыталась сунуть руку в кожаную ташку на моем поясе, опустил Коготь в голенище сапога. Иона еще спал. По моим наблюдениям, люди во сне выглядят моложе, но Иона казался старше или, вернее, - просто древним. Такие лица, с прямым носом и плоским лбом, мне приходилось видеть на старинных картинах. Я засыпал тлеющие угли пеплом и вышел, не потревожив его. Я умылся из колодезного ведра во дворе гостиницы. Улица уже не безмолвствовала - она была оживлена чмоканием множества копыт по лужам, оставленным вчерашним дождем, и глухими ударами рогов симитаров. Все животные были выше человеческого роста, черные или пегие, с глазами навыкате, почти скрытыми жесткой гривой, падавшей на морду. Отец Морвенны, вспомнил я, торгует скотом - может быть, это его стадо, хотя вряд ли. Я подождал, пока пройдет последний неуклюже переваливающийся зверь, и увидел людей, которые погоняли стадо. Их было трое - простолюдины в запыленной одежде, у каждого острое бодило длиной в человеческий рост, а с ними их злые, бдительные, беспородные псы. Вернувшись в гостиницу, я заказал завтрак, и мне подали горячий хлеб, свежее масло, яичницу из утиных яиц и взбитый шоколад с перцем. (Последнее было верным знаком того, что жители деревни вывезли свои обычаи с севера, но тогда я еще этого не знал.) Гномоподобный лысый хозяин, который, без сомнения, видел, как прошлым вечером я говорил с алькальдом, нависал над столом, утирал нос рукавом, осведомлялся о качестве каждого блюда (надо сказать, еда была очень вкусной), обещал гораздо лучший ужин и на чем свет стоит бранил кухарку, свою жену. Он обращался ко мне "сьер" не потому, что принимал меня, как бывало в Нессусе, за знатного господина, путешествующего инкогнито, а потому, что в этой глуши палач, будучи представителем власти, считался важной персоной. Как большинство пеонов, он не мог представить себе, сколь велико число сословий, занимающих более высокое положение, чем то, к которому принадлежал он сам. - Удобна ли постель? Одеял не маловато? Принести еще? Я кивнул, потому что рот мой был набит едой. - Будет исполнено. Трех хватит? Не тесно ли вам вдвоем с тем, другим господином? Я уже собирался сказать, что предпочел бы отдельную комнату (я не сомневался в честности Ионы, но все же опасался, что Коготь может оказаться слишком сильным искушением для любого человека, и, кроме того, я не привык спать вдвоем), но мне пришло в голову, что у Ионы не хватит денег, чтобы заплатить за целую комнату. - Ты там будешь нынче, сьер? Когда пробьют стену? Каменщик мог бы разобрать кладку, да поговаривают, что Барнох там, внутри, еще шевелится. Может, кой-какие силенки у него и остались. Возьмет да тяпнет за руку. - Как официальное лицо - нет. Но посмотреть приду, если смогу. - Все собираются. - Лысый человечек потер руки, которые скользили, словно смазанные жиром. - А ты знаешь, что у нас будет ярмарка? Алькальд объявил. Ну и голова наш алькальд! Возьми обыкновенного человека. Разве бы он до чего особенного додумался, если бы увидал вас здесь, в моей гостинице? Ну, может статься, подрядил бы твою милость покончить с Морвенной. А он - нет. Он свое дело знает. На шаг вперед видит. Можно сказать, вся ярмарка так и выскочила у него из головы: и разноцветные палатки, и ленты, и жареное мясо, и жженый сахар. Сегодня? Сегодня мы взломаем проклятый дом и вытащим оттуда Барноха, как старого барсука. Это подогреет народ, станут собираться со всей округи. Потом мы посмотрим, как ты управишься с Морвенной и этим парнем. А завтра примешься за Барноха. С каленого железа начнешь? Вроде так положено? Кто ж не захочет посмотреть? На следующий день ему конец, и сразу палатки долой. Нечего им тут шляться, когда деньги кончатся, а то начнут побираться, да драки затевать, да все такое. Все продумано! Вот каков наш алькальд! После завтрака я снова вышел на улицу и увидел, как идея алькальда воплощается в жизнь. Крестьяне стекались в деревню с корзинами фруктов и тюками домотканой одежды на продажу, вели скот. Несколько аборигенов тащили шкуры, связки черных и зеленых птиц, подстреленных ядовитыми стрелами. Теперь я жалел, что при мне нет накидки, которую продал мне брат Агии, потому что мой черный плащ привлекал любопытные взоры. Я уже собирался вернуться в гостиницу, как вдруг послышался знакомый звук. Я часто слышал его, когда в Цитадели маршировал гарнизон. Стадо, которое я видел раньше, уже спустилось к реке. Скоро его погрузят на баржи и отправят в последний путь к скотобойням Нессуса. Солдаты же, наоборот, шли от реки, то ли потому, что офицеры решили взбодрить их маршем, то ли отряд направлялся в места, удаленные от Гьолла. Когда они вклинились в густеющую толпу, раздался приказ "Запевай!", и сразу вслед за этим послышались удары кнута и вопли прибитых неудачников. Солдаты явно принадлежали к племени келау, каждый был вооружен пращой с ручкой длиной кубита в два, и у каждого на поясе висела сума из раскрашенной кожи с зажигательными снарядами. Лишь несколько человек казались старше меня, а почти все - моложе, но позолоченные кольчуги, богатые перевязи и ножны длинных кинжалов указывали на принадлежность к элитным войскам эрентариев. Повинуясь приказу, они запели, но не о войне или женщинах, как почти во всех солдатских песнях, а старинные народные куплеты, сложенные поколениями моряков и воинов. Мне в детстве говорила мать: "Сын, вытри слезы да в кровать. Еще немного, а потом Навек забудешь отчий дом. Ведь ты родился в миг, когда На землю падала звезда". Отец, давая тумака, твердил: "Жизнь будет нелегка. Учись терпеть. Как может сметь Из-за царапины реветь Тот, кто явился в мир, когда На землю падала звезда?" Один мудрец шепнул: "Юнец, В сраженье ждет тебя конец. Я вижу кровь, огонь и дым. Простишься с жизнью молодым, Коль ты родился в миг, когда На землю падала звезда". Пастух сказал: "Смиренен будь. Не сам ты выбираешь путь. Мы - те же овцы: нас ведет Пастух, что на небе живет, К Вратам Восхода, и туда На землю падает звезда". И так далее... Куплет за куплетом - то загадочные (во всяком случае, мне они казались загадочными), то шутливые, то явно состряпанные наспех только для того, чтобы сохранить рефрен. - Приятно на них взглянуть, верно? - Это был хозяин гостиницы, чья лысая голова едва доставала мне до плеча. - Сразу видать - южане. Заметил, как много рыжих и веснушчатых? Они там у себя привыкли к холоду, так что им в горах в самый раз будет. От этой песни так и хочется встать в строй. Сколько их, как ты думаешь? В поле зрения появились вьючные мулы, нагруженные запасами продовольствия. Их подгоняли остриями мечей. - Тысячи две. Может, две с четвертью. - Благодарствую, сьер. Люблю я провожать войска. Не поверишь, сколько таких парней уже мимо нас прошло. А назад - раз, два и обчелся. Ну, война есть война. Я все говорю себе, что они просто еще воюют, но все мы знаем многие остаются там на веки вечные. И все равно, когда мужчина слышит такую песню, ему хочется быть вместе с ними. Я спросил, известно ли ему что-нибудь о войне. - О да, сьер. Вот уж несколько лет мы тут следим, что да как и, по правде говоря, вроде бы все одно и то же, если вы понимаете, про что я толкую. Ни туда, ни сюда. Мне иной раз приходит в голову, что наш Автарх и ихний назначили место, где сражаться, а когда люди кончатся, оба разойдутся по домам. Жена моя, дурища, та и вовсе не верит, что война идет на самом деле. Толпа сомкнулась за последним погонщиком мулов. С каждым произнесенным нами словом она становилась все гуще. Плотники торопливо забивали в землю опоры, воздвигали шатры и палатки, сужая и без того готовую лопнуть под напором толпы тесную улицу. Оскаленные маски на высоких шестах, казалось, вырастали прямо из земли, как молодые деревья. - А куда же тогда, она думает, идут солдаты? - спросил я хозяина. - Она говорит, ищут Водалуса. Как будто Автарх - да источают его руки золото, да лижут враги его пятки - пошлет целую армию за одним жалким бандитом. Из этой речи до меня дошло только одно слово: "Водалус". Я отдал бы все на свете за возможность стать одним из вас - тех, кто жалуется, что с каждым днем воспоминания тускнеют. Мои не тускнеют. Они остаются со мной навсегда - столь же яркие, как изначальное впечатление, и до конца жизни держат меня в плену. Наверное, я отвернулся от хозяина и шагнул в толпу, где толкались нищие и старались перекричать друг друга торговцы, но я никого не видел. Я ощущал под ногами усыпанную костями дорожку некрополя и сквозь колышущийся речной туман видел высокую фигуру Водалуса. Видел, как он передает ружье своей подруге и вынимает из ножен меч. Тогда я об этом не думал, но теперь (вот что значит повзрослеть) меня поразила экстравагантная нелепость этого жеста: он, который в сотнях подпольных листовок клялся, что сражается за прошлое, за высокую древнюю цивилизацию, ныне утраченную Урсом, отвергает надежное оружие этой цивилизации. Может быть, мои воспоминания не гаснут именно потому, что прошлое существует только в воспоминаниях. Водалус, который хотел воскресить прошлое, сам пребывал в настоящем. То, что мы можем быть лишь тем, что мы есть, всегда останется нашим неискупимым грехом. Не сомневаюсь, что, если бы я был одним из вас, чья память меркнет, я не увидел бы его тем утром, когда локтями прокладывал дорогу в толпе, и, возможно, избежал бы той смерти при жизни, которая держит меня в тисках даже сейчас, когда я пишу эти строки. А может быть, и не избежал бы. Вернее всего, нет. В любом случае ожившие чувства были слишком сильны. Я не мог выбраться из ловушки памяти и снова восхищался тем, что меня восхитило когда-то. Так мушка, залетевшая в кусок янтаря, навек остается пленницей давным-давно погибшей сосны.
Глава 2
Человек во мраке
Aом разбойника ничем не отличался от остальных деревенских жилищ: сложенный из нетесаного камня, одноэтажный, с плоской массивной крышей из того же материала. Дверь и единственное окно, выходящее на улицу, закрывала грубая кладка. Около сотни зевак слонялись поблизости, переговариваясь и показывая на дом, но изнутри не доносилось ни звука, а из трубы не шел дым. - Так принято в этих местах? - спросил я Иону. - Да, такова традиция. Наверное, слышал пословицу: "Неправда, полуправда и немножко правды - это и есть традиция". - Мне кажется, он мог бы без труда выбраться оттуда. Можно было пробиться через окно или через дверь ночью или сделать подкоп. Если он действительно шпионил для Водалуса, то должен был знать, что его ждет, и мог заранее запастись едой, водой и инструментами. Иона отрицательно покачал головой. - Перед тем как заложить окна и двери, они всегда врываются в дом и забирают все, что найдут: продукты, инструменты, свечи. Ну и конечно, ценные вещи. Звучный голос произнес: - Да, обладая малой толикой здравого смысла, позволю я польстить себе самому и согражданам, именно так мы и делаем. Это был алькальд, который незаметно подошел к нам и встал позади. Мы обменялись приветствиями. Алькальд был приземистым, крепко сбитым человеком, чье открытое лицо несколько портили какие-то слишком уж умные глаза. - Я узнал тебя, мастер Северьян, хоть ты и сменил платье. Это новое? Похоже на то. Если оно тебя не устраивает, скажи мне. Мы хотим, чтобы у нас на ярмарке торговали честно. Пусть только кто-нибудь попробует тебе не угодить - утопим в реке, можешь быть уверен. Одного-двух в год утопить полезно, чтобы остальные не распускались. Он сделал шаг назад и осмотрел меня с головы до ног, потом кивнул сам себе, как бы одобряя мой вид. - Словно на тебя шито. Надо сказать, фигура у тебя прекрасная. И лицо красивое. Бледноватое немного, но наше жаркое северное солнце это скоро поправит. Как бы там ни было, одежда тебе к лицу и носиться будет долго. Если спросят, где купил, скажи: на ярмарке в Сальтусе. Нам на пользу пойдет. Я обещал, что скажу, хотя гораздо больше беспокоился о "Терминус Эст", который спрятал в своей комнате, чем о том, как выгляжу и как будет носиться платье, только что купленное у уличного торговца. - Я полагаю, ты и твой помощник пришли посмотреть, как мы будем выволакивать наружу этого негодяя? Сейчас начнем. Как только Месмин и Себальд принесут стенобитное орудие. Так у нас называется эта штука, хотя, честно говоря, это просто обыкновенное бревно. И не такое уж большое, иначе деревне пришлось бы слишком много платить тем, кто будет им орудовать. Так или иначе, оно свое дело сделает. Я думаю, вам еще не успели рассказать, что у нас тут произошло восемнадцать лет назад? Иона и я помотали головами. Алькальд выпятил грудь, как это принято у политиков, когда им представляется возможность произнести более двух фраз кряду. - Я все это хорошо помню, хотя и был тогда всего лишь подростком. Женщина. Имя забыл, но мы всегда называли ее Матушка Лихорадка. Ее тоже замуровали в доме. Вот точно так же, как Барноха, - занимаются-то этим всегда одни и те же люди. Но тогда был конец лета, время сбора яблок. Я точно помню: все пили свежий сидр, а сам я ел яблоко, пока смотрел. На следующий год, когда взошла пшеница, кто-то пожелал купить дом. Собственность преступника переходит деревне, как вам известно. Те, кто делает работу, получают вместо платы все, что найдут в доме, а сам дом и землю забирает деревня. Короче говоря, мы взяли стенобитное орудие и пробили дверь, думая вымести старушечьи кости и запустить в дом нового владельца. - Алькальд засмеялся, запрокинув голову. В этом смехе было что-то жутковатое, призрачное, а может быть, так казалось из-за того, что его почти заглушал гул толпы. Я спросил: - Она не умерла? - Это смотря что ты имеешь в виду. Женщина, так долго пробывшая в полной темноте, может превратиться в довольно странную тварь, вроде тех, что встречаются в гнилом дереве. Мы в Сальтусе почти все рудокопы и под землей многое повидали, но тут мы взяли руки в ноги да врассыпную, а потом вернулись с горящими факелами. Свет ей пришелся не по нраву, не говоря уж об огне. Иона коснулся рукой моего плеча и указал на толпу, которая пришла в движение. Несколько мужчин с деловитым видом расталкивали народ, прокладывая себе дорогу. На них не было ни шлемов, ни доспехов, но некоторые несли остроконечные пики, а остальные - палки с медными навершиями. Мне сразу вспомнился отряд охранников-добровольцев, который пропустил к некрополю Дротта, Роша, меня и Эату много лет назад. За этими вооруженными людьми четверо мужчин несли стенобитное орудие, о котором говорил алькальд, - грубое бревно примерно двух пядей в поперечнике и шести кубитов в длину. При их появлении толпа выдохнула в едином порыве, потом все оживленно заговорили, послышались одобрительные возгласы. Алькальд оставил нас и отправился отдавать распоряжения. Людям с пиками очистили место вокруг замурованного дома, а когда мы с Ионой стали проталкиваться поближе, алькальд велел им пропустить нас вперед. Я думал, что, как только все будет готово, они начнут ломать стену без предварительных церемоний. Однако я недооценивал алькальда. В последний момент он взобрался на крыльцо и помахал над головой шляпой, призывая к тишине. - Привет вам, гости и соседи! Прежде чем вы успеете трижды вздохнуть, мы взломаем заслон и вытащим разбойника Барноха. Мертвым или - как мы надеемся, потому что времени прошло еще недостаточно, - живым. Вы знаете, в чем он повинен. Он вошел в сговор с приспешниками предателя Водалуса. По его доносам они убивали честных людей. Все вы сейчас думаете, и справедливо, что столь подлое преступление надо карать без пощады. Да, говорю я! Да, говорим все мы! Сотни и тысячи покоятся ныне в могилах по вине Барноха. А скольких постигла еще более страшная участь! Прежде чем упадут эти камни, я призываю вас: задумайтесь! Водалус потерял шпиона. Он будет искать другого. Как-нибудь глухой ночью, и, как я думаю, уже скоро, к одному из вас придет незнакомец. Говорить он будет складно... - Совсем как ты! - раздался чей-то возглас, и все засмеялись. - Куда лучше, чем я. Я всего лишь простой рудокоп, как вам известно. Сладкая речь и, наверное, немного денег, вот что я думаю. Так вот, прежде чем сказать ему "да", вспомните дом Барноха таким, каким видите его сейчас - с каменной кладкой вместо двери. Представьте себе собственный дом без окон и дверей. Представьте в нем себя. А теперь представьте, какое зрелище вас ожидает. Говорю вам всем и особенно гостям: то, что вы сейчас увидите, - только начало. Ярмарка в Сальтусе сегодня только открывается. Мы наняли лучшего мастера в Нессусе, и в ближайшие дни вы станете свидетелями казни по меньшей мере двух человек. Казни по всем правилам искусства, когда голова человека летит с плеч долой от одного удара. Один из осужденных - женщина, и потому нам потребуется стул. Это то, что многие из вас, кичащиеся своей образованностью, никогда не видели и не увидят. Вы также полюбуетесь, как этого человека, - алькальд шлепнул ладонью по стене, - этого Барноха, поведет к смерти наиопытнейший проводник. Может, преступник сумел проделать дыру в стене, как это часто бывает, и тогда он сейчас слышит меня. Его голос поднялся до крика. - Барнох! Если можешь, перережь себе глотку! Потому что, если ты этого не сделаешь, скоро тебе придется пожалеть, что до сих пор не подох с голоду! На мгновение наступила полная тишина. Я был близок к отчаянию, поняв, что мне вскоре предстоит продемонстрировать свое ремесло на соратнике Водалуса. Алькальд поднял правую руку, а потом резко опустил. - Ну, молодцы, давайте! Четверо с бревном вслух произнесли "раз, два, три" и бегом ринулись на замурованную дверь. Однако, пока двое первых карабкались по ступенькам, они почти остановились, и бревно ударило в камень с громким стуком, но без какого-либо видимого результата. - Ничего, ребята, - ободрил их алькальд, - давайте еще разок. Покажите всем, какие силачи растут у нас в Сальтусе. Они повторили попытку. На этот раз те, что впереди, более ловко взбежали на крыльцо, и камни содрогнулись от удара. В воздух поднялось облачко пыли. К четверке присоединился доброволец из толпы - плотный парень с черной бородой, и они ударили снова. Звук от удара не стал громче, но с ним слился треск, похожий на треск ломаемой кости. - Еще разок, и готово, - сказал алькальд. Он оказался прав. От следующего удара кладка провалилась внутрь дома, оставив дыру размером с человеческую голову. После этого "молодцы" обходились без разбега: они молотили бревном о камни, раскачивая его на руках, пока не образовалось отверстие, в которое мог пройти человек. Кто-то еще раньше положил у двери факелы. Теперь мальчишка сбегал в соседний дом и зажег их от очага. Он передал их людям с пиками. Выказав гораздо больше храбрости, чем обещали его умные глаза, алькальд достал из-за пояса короткую дубинку и первым шагнул в дом. Зрители столпились за охранниками, а поскольку Иона и я стояли в первых рядах, мы оказались у самого отверстия. Из него шел зловонный дух, гораздо отвратительнее, чем я ожидал. Повсюду валялась разломанная мебель. По-видимому, перед приходом карателей Барнох запер комоды и шкафы, и они крушили мебель, чтобы добраться до содержимого. На кособоком столе я заметил свечу, сгоревшую до самого основания. Люди, стоявшие позади меня, старались протиснуться вперед, а я, пораженный увиденным, пятился назад. В глубине дома послышалось движение, торопливые нетвердые шаги, кто-то вскрикнул, потом раздался нечеловеческий вопль. - Взяли! - воскликнул мужчина, стоявший позади меня, и это известие прокатилось по толпе. Из темноты выбежал толстенький человечек с факелом в одной руке и пикой в другой. - С дороги! Все назад! Ведут! Не знаю, что я ожидал увидеть. Может быть, какое-нибудь омерзительное существо со свалявшейся гривой до пят. Но увидел я призрак. Барнох был большого роста; он и остался высоким, но сгорбился и совсем высох. Кожа его так побледнела, что, казалось, она светится, точно гнилое дерево. Ни на голове, ни на лице не осталось ни единого волоска. Позже я узнал, что он сам вырвал на себе все волосы. Но страшнее всего были его глаза: выпученные, явно незрячие и такие же черные, как провал рта. Когда он заговорил, я стоял к нему спиной, но понял, что это его голос. - Меня освободят. Водалус! Водалус придет за мной! Как бы я хотел, чтобы мне никогда не доводилось быть узником. Ибо голос его отбросил меня в те удушливые дни, что я провел в камере под Башней Сообразности. Я тоже мечтал, что меня освободит Водалус, грезил о начале восстания, которое сметет животную вонь и упадок нынешнего времени и вернет высокую, сияющую культуру былого Урса. Но спасли меня не Водалус и его призрачная армия, а заступничество Мастера Палаэмона и, несомненно, Дрот-та, Роша и еще нескольких друзей, которые убедили братьев, что убивать меня слишком опасно, а судить слишком неприлично. А Барноху спасения ждать было неоткуда. Я, которому надлежало быть его товарищем, стану пытать его раскаленным железом, вздерну на дыбу и отрублю ему голову. Я пытался убедить себя, что, возможно, он действовал только ради денег, но тут раздался звон - несомненно, это острие пики звякнуло о камень, - и мне показалось, я слышу звон монеты, которую вручил мне Водалус, а я уронил ее на каменный пол полуразрушенного мавзолея. Иногда, когда все наше внимание сосредоточено на воспоминаниях, зрение выходит из-под контроля рассудка и само по себе выделяет из массы деталей какой-либо предмет с ясностью, недостижимой в обычном состоянии. Так было и со мной. В надвигающейся волне лиц я видел лишь одно запрокинутое, озаренное солнцем. Лицо Агии.
Глава 3
Балаган
Aремя остановилось, как будто мы двое и окружавшие нас люди превратились в фигуры на картине: поднятое лицо Агии, мои широко раскрытые глаза, а вокруг крестьяне в ярких одеждах с узлами и котомками. Потом я шевельнулся, и она тут же пропала из виду. Я было бросился за ней, но мне пришлось пробиваться сквозь плотную толпу зевак, и сердце мое успело ударить не меньше сотни раз, прежде чем я добрался до места, где она стояла. Она исчезла. Только толпа бурлила, как вода под веслом, вокруг Барноха, а он вопил от боли, не в силах выдержать солнечных лучей. Я тронул за плечо одного из рудокопов и выкрикнул свой вопрос ему прямо в ухо, но оказалось, что он не обратил внимания на стоявшую рядом с ним женщину и не имел представления, куда она могла подеваться. Некоторое время я шел за теми, кто сопровождал Барноха, пока не убедился, что ее нет среди зрителей, потом, не придумав ничего лучшего, стал заглядывать во все палатки и ларьки, расспрашивая крестьянок, торговавших ароматными хлебцами с кардамоном, и продавцов жареного мяса. Когда я описываю происходившее, неторопливо сплетая пунцовую вязь чернил в Обители Абсолюта, складывается впечатление, что я действовал спокойно и методично. Это совсем не так. Я задыхался и обливался потом, выкрикивал вопросы и устремлялся дальше, не успев выслушать ответ. Подобно образу, что мы видим во сне, стояло перед моим мысленным взором лицо Агии: широкое, с плоскими щеками и мягким округлым подбородком, веснушчатая, бронзовая от загара кожа и раскосые, веселые и дерзкие глаза. Я не мог представить себе, почему она здесь оказалась, знал только, что она здесь, и единственного взгляда на нее было достаточно, чтобы оживить во мне боль, которую я испытал, когда услышал ее крик. "Вы не видели тут женщину вот такого роста с каштановыми волосами?" Я повторял этот вопрос снова и снова, подобно тому дуэлянту, что без конца выкрикивал: "Кадро из Семнадцати Камней", пока эта фраза не стала столь же бессмысленной, как пение цикады. - Да тут все девушки такие. - Как ее зовут? - Женщину? Конечно, я могу достать тебе женщину. - Где вы ее потеряли? - Не беспокойся, скоро отыщется. Ярмарка-то не так уж велика - не заблудится. А вы не назначили место встречи? Попробуй моего чаю - у тебя такой усталый вид. Я вынул монету. - Угощу бесплатно. У меня сегодня дела идут неплохо. Ну, если уж ты так настаиваешь... Стоит всего один аэс. Вот, держи. Пожилая женщина пошарила рукой в кармане передника, подцепив пригоршню мелких монет и снова высыпав их в карман, потом налила почти кипящий чай в глиняную чашку и предложила мне соломинку из какого-то блестящего металла. Я отстранил ее. - Да она чистая. Я все мою после каждого покупателя. - Я к ним не привык. - Тогда осторожнее - очень горячо, - продолжала она. - А ты смотрел на выставке? Там полно народу. - Там, где скот? Смотрел. Я пил чай, пряный и слегка горьковатый. - Она знает, что ты ее ищешь? - Не думаю. Даже если она меня заметила, то вряд ли узнала. Я.., одет не так как всегда. Старуха фыркнула и заправила выбившуюся седую прядь под косынку. - На ярмарке-то? Конечно, не как всегда. На ярмарку все надевают самое лучшее, и любая девушка, если у нее есть хоть капля разума, об этом вспомнит. Может, поискать ниже по реке, где приковали преступника? Я покачал головой, - Похоже, она просто исчезла. - Однако ты все еще надеешься, правда? Это заметно, потому что ты все смотришь по сторонам, а не на меня. И правильно. Думаю, ты ее найдешь, хотя, говорят, в последнее время здесь творятся удивительные вещи. Ты знаешь, что поймали зеленого человека? Прямо здесь, вон на том месте, где сейчас стоит балаган. Говорят, зеленые люди знают все на свете, если, конечно, удается заставить их говорить. А потом собор. Ты слышал о соборе? - Собор? - Говорят, по городским меркам это ненастоящий собор. А что ты из города, я сразу поняла - по тому, как ты пьешь. Но мы здесь, в окрестностях Сальтуса, других не видывали, а этот был красивый, с висячими лампадами. А окна были затянуты цветным шелком. Я сама-то неверующая, то есть мне сдается, что если Панкреатору до меня нет дела, то и мне до него дела нет, ведь правда? И все равно то, что они сделали, это просто позор. Знаешь, они его сожгли. - Ты говоришь о Храме Пелерин? Старуха с глубокомысленным видом покачала головой. - Ну вот, ты ошибаешься, так же как они. Не Храм Пелерин, а Собор Когтя. То есть они не имели никакого права поджигать его. - Они снова раздули пожар, - пробормотал я себе поднос. - Что ты сказал? - насторожилась старуха. - Я не расслышала. - Я говорю, они его подожгли. Наверное, бросили факел на соломенный пол. - Именно так. А потом стояли поодаль и смотрели, как он полыхает. А ты знаешь, что он вознесся к Вечным Полям Нового Солнца? На другом конце прохода загремел барабан. Когда он на мгновение затих, я ответил: - Я знаю, что есть люди, которые будто бы видели, как собор поднялся в воздух. - В том-то и дело, что поднялся. Когда об этом услышал мой внучатый племянник, он полдня ходил как пришибленный. Потом смастерил что-то вроде шляпы из бумаги и стал держать над плитой. Она поднялась в воздух, и тогда он решил, что нет ничего особенного в том, что собор вознесся - никакого чуда. Вот что значит быть глупцом. Он никогда не поймет, что все на свете имеет причину и что собор вознесся, потому что так и должно было быть. Ему не дано видеть Руку, правящую природой. - А сам он его видел? - спросил я. - Я имею в виду собор? Она не поняла. - А как же. Он там не раз бывал. Наш разговор прервали выкрики человека с барабаном. Так обычно зазывал народ доктор Талое, только голос барабанщика был куда грубее, а ему самому, без сомнения, было далеко до изощренности безошибочного расчета доктора. - Все знает! Все про всех! Зелен, как крыжовник! Убедитесь сами! (Настырный бой барабана: бум! бум! бум!) - Как ты думаешь, может зеленый человек знать, где Агия? Старуха улыбнулась. - Так вот, значит, как ее зовут. Запомню - вдруг кто-нибудь о ней заговорит. Может, и знает. Деньги у тебя есть - почему не попробовать? "Действительно, почему не попробовать?" - подумал я. - Привезен из джунглей Севера. Никогда не ест! Ближайший родич кустов и трав! Бум! Бум! Предсказывает будущее и видит прошлое! Увидев, что я приближаюсь к его палатке, хозяин перестал бить в барабан. - Один аэс посмотреть. Два аэса - поговорить. Три - побыть наедине. - Как долго наедине? - поинтересовался я, отсчитывая три аэса. Барабанщик криво ухмыльнулся. - Сколько пожелаешь. Я отдал ему деньги и шагнул внутрь. Очевидно, хозяин был уверен, что долго я там не пробуду, поэтому я ожидал вони или чего-либо подобного. Но в палатке стоял лишь легкий запах, похожий на аромат сухих лекарственных трав. В центре, в пыльном солнечном луче, пробивавшемся через дыру в полотняной крыше, сидел прикованный человек цвета бледного нефрита. На нем было нечто вроде юбочки из увядающих листьев. Рядом с ним стоял глиняный кувшин, до краев наполненный прозрачной водой. Мы довольно долго молчали. Я разглядывал его, а он смотрел в землю. - Это не краска, - заговорил я. - Не похоже на краску. И волос у тебя не больше, чем у человека, которого вытащили из замурованного дома. Он взглянул на меня, потом снова опустил взгляд. Даже белки глаз его имели зеленоватый оттенок. Я попытался поддеть его. - Если ты и вправду растение, у тебя должна быть трава на голове. - Нет, - произнес он мягко. Если бы голос не был таким глубоким, можно было бы подумать, что говорит женщина. - И все-таки ты - растение? Говорящее растение? - Ты не сельский житель. - Несколько дней назад я покинул Нессус. - И немного образован. Я вспомнил мастера Палаэмона, потом мастера Мальрубиуса и мою бедную Теклу и пожал плечами. - Я умею читать и писать. - И тем не менее мало что знаешь. Я не говорящее растение, как тебе следовало догадаться сразу. Даже если бы растение встало на тот единственный из миллиона путей эволюции, который ведет к появлению разума, совершенно невероятно, чтобы растительная форма повторила внешний облик человека. - То же самое можно сказать и о камне, но ведь существуют же статуи. Несмотря на "то что лицо зеленого человека выражало тихое отчаяние (оно было даже более печальным, чем лицо моего друга Ионы), уголки его рта дрогнули. - Неплохо сказано. Тебе не хватает научного подхода, но ты образован лучше, чем думаешь. - Напротив, мы занимались именно науками, хотя в них не было ничего похожего на твои загадочные умствования. Кто ты? - Великий провидец. И великий лжец, как каждый, кто попал в ловушку. - Если скажешь, кто ты, я попробую помочь тебе. Он посмотрел на меня, и мне показалось, словно на вершине высокого стебля вдруг открылись глаза и появилось человеческое лицо. - Я тебе верю, - медленно проговорил он. - Почему же из сотен людей, которые входили в эту палатку, одному тебе ведома жалость? - Как раз жалость мне неведома, но я воспитан в уважении к справедливости и хорошо знаком с алькальдом этой деревни. Зеленый человек остается человеком, и если он попал в рабство, то его хозяин обязан объяснить, почему и как он им завладел. Зеленый человек продолжал: - Должно быть, с моей стороны глупо доверять тебе, но я почему-то доверяю. Я свободный человек и прибыл из будущего изучать ваше время. - Не может быть. - Зеленый цвет, который повергает вас в такое изумление, всего-навсего то, что вы называете ряской. Мы видоизменяли речные водоросли, пока у них не появилась способность существовать в организме человека, и тогда, наконец, окончилась наша вечная битва с солнцем. Эти крошечные растения живут и умирают в нас. Живые и мертвые - они питают наше тело, никакой другой пищи нам не требуется. Покончено с голодом, а людям не надо больше трудиться, чтобы добыть пищу. - Но тогда вам не обойтись без солнечного света. - Правильно, - согласился зеленый человек. - Здесь мне его не хватает. В моей эпохе солнце светит ярче. Эти простые слова вызвали во мне волнение, которого я не испытывал с тех пор, как увидел снесенную крышу часовни в Разбитом Дворе нашей Цитадели. - Выходит, пророчество о том, что взойдет Новое Солнце, сбудется? И значит, Урс ждет вторая жизнь? Если, конечно, ты не лжешь. Зеленый человек рассмеялся, запрокинув голову. Позже мне довелось услышать хохот альзабо, рыщущих по плато высокогорья: их смех страшен, но смех зеленого человека был еще ужасней, и я отшатнулся. - Ты не человек, - сказал я. - Может, когда-то и был им, но не теперь. Он снова засмеялся. - Подумать только, я на тебя надеялся. Жалкое я создание. Я уже смирился с мыслью, что погибну здесь, среди людей, которые есть не что иное, как ходячий прах, но при малейшем проблеске надежды все мое смирение исчезло. Я настоящий человек, друг мой. А вот ты - нет, и через несколько месяцев я умру. Я подумал о его родичах. Как часто видел я замерзшие стебли цветов под зимним ветром у стен мавзолея в некрополе. - Я понимаю. Еще немало будет теплых солнечных дней, но когда они уйдут, ты сгниешь вместе с ними. Разбросай свои семена, пока не поздно. Он вздохнул: - Не веришь, что я такой же человек, как и ты, не можешь меня понять и все-таки жалеешь. Может быть, ты прав, к нам действительно пришло другое солнце, но мы об этом забыли. Если мне удастся вернуться в свое время, я расскажу о тебе. - Если ты и вправду из будущего, почему ты не можешь вернуться туда и спастись? - Потому что я прикован. Он вытянул ногу, и я увидел браслет, который стягивал ее под коленом. Его бледно-зеленая плоть набухла вокруг браслета, подобно тому как древесина обрастает вокруг железного кольца. Полог палатки поднялся, внутрь заглянул хозяин. - Ты все еще здесь? Там другие ждут. Он бросил многозначительный взгляд на зеленого человека и исчез. - Он хочет сказать, что мне пора тебя выпроваживать, а то он закроет дыру в крыше. Все, кто платит за то, чтобы посмотреть на меня, сразу уходят, как только я предсказываю их будущее, и я открою тебе твое. Сейчас ты молод и силен. Но прежде чем этот мир десять раз обернется вокруг солнца, ты потеряешь силу, и она к тебе больше не вернется. Если ты вырастишь сыновей, то знай, что взрастил врагов. Если... - Довольно, - перебил я. - Все, о чем ты говоришь, это судьба каждого человека. Ответь честно на один вопрос, и я уйду. Я ищу женщину по имени Агия. Где я найду ее? На мгновение его глаза закатились под лоб, так что видна была лишь узкая полоска зелени под ресницами. Тело мелко задрожало. Он встал и вытянул руки с растопыренными пальцами, похожими на тонкие ветки. Потом раздельно произнес: - На земле. Дрожь прекратилась, он снова сел. Казалось, он разом постарел и побледнел. - Ты просто мошенник, - бросил я, поворачиваясь лицом к выходу. - А я глупец, что тебе хоть сколько-нибудь верил. - Нет, - прошептал зеленый человек. - Послушай. По дороге сюда я прошел через все ваше будущее. И кое-что осталось со мной, хотя и многое туманно. Я сказал тебе правду, и если ты действительно в ладах с алькальдом, можешь ему передать: вооруженные люди ищут человека по имени Барнох, чтобы освободить его. Я вынул из сумки точильный камень, переломил его о верхушку кола, державшего цепь, и протянул половину зеленому человеку. С минуту он не мог понять, что это значит. Потом я увидел, что его охватывает великая радость, словно он уже купался в свете своего дня. Свете, который был ярче нашего.
Глава 4
Букет
Aыйдя из балагана, я взглянул на небо. Горизонт на западе уже поднялся почти до половины небесного купола: скоро мой черед. Агия пропала, как пропали все мои надежды отыскать ее, пока я метался из одного конца ярмарки в другой. Однако меня несколько утешало пророчество зеленого человека, которое я истолковал как обещание на встречу с ней раньше, чем она или я умрем. Мелькнула и мысль, что раз она пришла посмотреть, как Барноха выволакивают на свет, то придет посмотреть и на казнь Морвенны и конокрада. Эти мысли волновали меня по дороге в гостиницу. Но не успел я дойти до комнаты, которую занимали мы с Ионой, как их вытеснили воспоминания о Текле и о том, как я достиг звания подмастерья. И те и другие были вызваны простой необходимостью сменить новую одежду на черное платье, которое носят члены нашей гильдии. Так сильна во мне сила ассоциаций, что они возникли еще до того, как я увидел плащ и меч: плащ висел на вешалке в комнате, а "Терминус Эст" был спрятан под матрацем. Еще когда я прислуживал Текле, меня удивляло, как легко я предугадываю, о чем она поведет разговор. Это зависело просто-напросто от того, с чем я приходил к ней в камеру. Если, например, это была какая-нибудь любимая ее еда, украденная с кухни, я уже ждал, что последует описание пиршества в Обители Абсолюта. Вид пищи точно определял тему ее рассказа. Мясо - обед после охоты, писк и крики пойманной живьем дичи в подвалах, ищейки, охотничьи соколы и леопарды. Сладости - угощение, которое устраивала одна из великих шателен для нескольких избранных друзей, изысканно интимный ужин, полный очаровательных сплетен. Фрукты вечер под открытым небом, сумерки в огромном парке Обители Абсолюта, освещенном тысячами светильников, жонглеры, лицедеи, танцовщицы, огни фейерверка. Часто она ела стоя - не реже, чем сидя, - и расхаживала из одного угла камеры в другой, что составляло ровно три ее шага, держа тарелку в левой руке и жестикулируя правой. - Представь себе, Северьян: они все взлетают и трещат в небе, рассыпаются зелеными и пунцовыми искрами, а бураки бухают, как гром! Бедняжка, она не могла поднять руку выше головы, чтобы показать, как взлетают ракеты, потому что голова ее почти доставала до потолка. - Но я вижу, тебе со мной скучно. Еще минуту назад, когда ты принес эти персики, у тебя был такой счастливый вид, а сейчас ты даже не улыбаешься. Мне просто становится лучше, когда я вспоминаю все это. Как будет прекрасно снова побывать на таком празднике! Мне не было скучно. Мне просто было больно видеть ее, молодую женщину, наделенную поразительной красотой, в этой темнице... Иона доставал "Терминус Эст", когда я вошел в комнату. Я налил себе стакан вина. - Ну, как ты? - спросил он. - А ты? Ведь для тебя это в первый раз. Он пожал плечами. - Я всего лишь подручный. Тебе уже приходилось делать это раньше? Я спрашиваю потому, что ты так молод. - Да, приходилось. Правда, с женщиной ни разу. - Как ты думаешь, она невиновна? Я снял рубашку. Вынув руки из рукавов, я обтер полой лицо и покачал головой. - Уверен, что невиновна. Я говорил с ней прошлой ночью - они приковали ее у самой воды, где больше всего комаров. Я же тебе рассказывал. Иона потянулся за вином, его железная рука звякнула о стакан. - Ты говорил, что она красива и что у нее черные волосы, как у... - Как у Теклы. Но у Морвенны прямые, а у Теклы вились. - Как у Теклы, которую ты, кажется, любил, как я полюбил твою подругу Иоленту. Надо признаться, у тебя было гораздо больше времени, чтобы влюбиться, чем у меня. Ты говоришь, Морвенна сказала, что ее муж и ребенок умерли от неизвестной болезни - может быть, от дурной воды. Муж был намного старше ее. Я сказал: - Думаю, примерно твоего возраста. - И там была женщина, старше ее, которая хотела его заполучить, и теперь она терзает пленницу. - Только словами. В гильдии лишь ученикам позволено носить рубахи. Я натянул штаны и опустил плащ (цвета сажи - чернее, чем сама темнота) на обнаженные плечи. - Обычно в подобных случаях преступников побивают камнями, прежде чем передать властям. И когда они попадают к нам в руки, они уже изувечены: зубы выбиты, иногда даже кости переломаны. Женщин обычно насилуют. - Ты говоришь, она красива. Может, люди считают ее невиновной. Может, ее пожалеют. Я поднял "Терминус Эст", вынул из ножен и отбросил тонкий футляр в сторону. - И у невиновных есть враги. Они боятся ее. Мы вместе вышли из комнаты. Когда я входил в гостиницу, мне пришлось проталкиваться сквозь толпу выпивох. Теперь они расступались, освобождая нам дорогу. На мне была маска, а на плече я нес обнаженный "Терминус Эст". Лишь только мы показались на улице, ярмарочный шум стал затихать, пока не стихло все, кроме приглушенного шепота, словно мы пробирались через лес. Казнь должна была состояться в самом центре ярмарки, где уже собралась толпа. Причетник в красном стоял у помоста, сжимая в руке требник. Это был старик, как большинство людей его звания. Подле него ждали оба преступника, окруженные теми же вооруженными людьми, что вели Барноха. На алькальде была желтая мантия для торжественных случаев и золотая цепь. По древнему обычаю, палач не должен касаться ступеней (хоть я и видел, как Мастер Гурло с трудом, опираясь на меч, взбирается на помост во дворе перед Колокольной Башней). Вряд ли здесь кто-нибудь, кроме меня, знал об этой традиции, но я не стал ее нарушать. Толпа издала рев, подобный звериному, когда я прыжком взлетел на помост, а за моей спиной, как крылья, взметнулись полы плаща. - Создатель, - вещал причетник, - мы знаем: те, кто сейчас умрет, не более греховны в глазах твоих, чем все мы. Их руки обагрены кровью. Наши тоже. Я внимательно осмотрел плаху. Обычно все подобные приспособления, не принадлежащие самой гильдии, бывают из рук вон плохи. "Широкая, как табурет, твердая, как лоб дурака, и вогнутая, как тарелка". Моя вполне отвечала двум первым определениям из нашей старинной присказки, но, по милости Святой Катарины, была хотя бы слегка выпуклой. Хотя глупая твердая древесина наверняка должна была затупить мужскую сторону клинка, мне повезло в том, что предстояло иметь дело с двумя клиентами разного пола, и я мог, использовать оба лезвия. - ..воля твоя очистит в сей час дух их, дабы удостоиться им благодати. Мы узрим их там, хоть ныне здесь терзаем их плоть... Я стоял, широко расставив ноги, опершись на меч, как будто распоряжаюсь всей церемонией, хотя на самом деле не знал даже, который из преступников вытащил короткую ленточку. - Ты, о герой, что сокрушит черного червя, пожирающего солнце, ты, для кого небеса расступаются, подобно завесе, ты, обретающийся в морской пучине, где плещутся великие Эребус, Абайя и Сцилла, ты, живущий и в самом крохотном семечке дальнего леса, во тьме, где не зрит человеческое око... Женщина - Морвенна - поднималась по ступеням. Перед ней шел алькальд, а сзади человек с железной пикой, которой он подгонял ее. В толпе кто-то выкрикнул непристойную фразу. - Возымей жалость к тем, кто не ведал жалости. Возымей жалость к нам, которые не изведают жалости ныне. Причетник закончил, и вступил алькальд: - Самое омерзительное и противоестественное... Голос его срывался на крик. То было совсем не похоже ни на его обыденную речь, ни на риторический тон, которым он вещал у дома Барноха. Некоторое время я рассеянно слушал (выискивая в толпе Агию), и только потом до меня дошло, чего он боится. Ему ведь придется стоять совсем рядом с осужденными. Я улыбнулся под маской. - ., уважения к твоему полу. Но тебе выжгут клеймо на правой и левой щеке, отрубят ноги и отделят голову от тела. (Я надеялся, что у них хватит ума не забыть о требующейся мне жаровне с углями.) - Силой высочайшей справедливости, облекающей мою недостойную руку по милости Автарха, чьи мысли звучат в сердцах подданных подобно музыке, я объявляю.., я объявляю... Дальше он забыл. Я шепнул: - Я объявляю, что твой час пришел. - Я объявляю, что твой час пришел, Морвенна. - Если ты желаешь вознести мольбы Миротворцу, выскажи их в сердце своем. - Если ты желаешь вознести мольбы Миротворцу, выскажи их. - Если ты желаешь говорить с детьми человеческими, говори, ибо это будут твои последние слова. Алькальд овладел собой и произнес всю фразу целиком: - Если ты желаешь говорить с детьми человеческими, говори, ибо это будут твои последние слова. Негромко, но отчетливо Морвенна произнесла: - Я знаю, что большинство из вас считает меня виновной. Я невиновна. Я не совершала и никогда не совершила бы тех ужасных дел, в которых меня обвиняют. Толпа придвинулась ближе. - Здесь немало свидетелей тому, что я любила Стахиса. И любила ребенка, которого он подарил мне. Мой взгляд привлекло цветное пятно - темно-пурпурное, казавшееся почти черным при свете яркого весеннего солнца. Это был огромный траурный букет роз, какой обычно несут наемные участники похоронной процессии. Женщина, державшая его, была Эвсебией, той самой, что мучила Морвенну у реки. Я видел, как она исступленно вдыхала аромат роз. Унизанные острыми шипами стебли помогли ей проложить дорогу в толпе, и она оказалась у самого основания помоста. - Это тебе, Морвенна. Умри, прежде чем они увянут. Я постучал по доскам кончиком меча, призывая народ к тишине. Морвенна продолжала: - Добрый человек, который читал для меня молитвы и который говорил со мной, прежде чем меня привели сюда, умолял меня простить тебя, Эвсебия, если я раньше тебя обрету блаженство. До сих пор не в моей власти было исполнять просьбы, но на его мольбу я откликнусь. Я уже простила тебя. Эвсебия собиралась что-то сказать, но я взглядом заставил ее замолчать. Ухмыляющийся беззубым ртом мужчина, стоявший рядом с ней, помахал мне рукой, и я, вздрогнув, узнал в нем Гефора. Иона поставил на помост пылающую жаровню. Из нее торчала, по-видимому, рукоятка клейма с каким-нибудь приличествующим случаю знаком, но стула нигде не было. Я бросил на алькальда многозначительный взгляд. С таким же успехом можно было взглянуть на столб. Наконец я сказал: - Ваша честь, у нас есть стул? - Я послал за ним. И за веревкой. - Когда? (Люди уже начали переминаться с ноги на ногу и переговариваться.) - Только что. Накануне вечером он уверял меня, что все будет готово вовремя, но напоминать ему об этом сейчас не имело смысла. С тех пор я не раз убеждался, что никто так не теряется на помосте, как среднего ранга чиновник. Он разрывается между страстным желанием находиться в центре внимания (что явно невозможно во время исполнения казни) и вполне обоснованным опасением, что ему не хватает опыта и воспитания, дабы вести себя надлежащим образом. Самый трусливый клиент, карабкающийся на помост в полной уверенности, что ему сейчас выколют глаза, в девяти случаев из десяти ведет себя достойнее. Даже на монаха, не привыкшего слышать людские голоса и застенчивого до слез, и то можно положиться с большим основанием. Кто-то выкрикнул: - Ну давайте начинайте! Я посмотрел на Морвенну. С осунувшимся от голода лицом, чистым румянцем, со своей печальной улыбкой и огромными темными глазами - она была как раз тем типом осужденного, который может пробудить нежелательное сочувствие в зрителях. - Можно посадить ее на плаху, - сказал я алькальду и, не удержавшись, добавил: - Тем более что эта плаха ни для чего больше не пригодна. - Связать нечем. Я уже и так позволил себе слишком много лишних замечаний и потому подавил желание высказать свое мнение о тех, кто нуждается в том, чтобы осужденных привязывали. Вместо этого я положил "Терминус Эст" плашмя на помост за плахой, посадил Морвенну, воздел руки в древнем жесте приветствия и, сжав ее запястья левой рукой, приложил клеймо к обеим щекам, потом поднял над головой все еще раскаленное почти добела железо. От вопля Морвенны толпа на мгновение застыла - теперь народ разом взревел. Алькальд приободрился, словно стал другим человеком. - Пусть они увидят ее, - сказал он. Я надеялся избежать этого, но мне пришлось помочь Морвенне встать. Рука об руку, как в деревенском танце, мы медленно совершили круг по помосту. Гефор был вне себя от восторга, и, хотя я старался не внимать ему, все равно слышал, как он хвастается своим знакомством со мной всем, стоящим вокруг. Я взглянул на алькальда, и после паузы, вызванной его явным желанием найти повод для отсрочки, он дал сигнал продолжать. Морвенна прошептала: - Скоро конец? - Все уже почти позади. Я снова усадил ее на плаху и взялся за меч. - Закрой глаза. Старайся думать о том, что все, кто жил, умерли. Даже Миротворец, который восстанет, как Новое Солнце. Ее бледные веки с длинными ресницами опустились, и она не видела поднятого меча. Взмах стального клинка снова заставил всех умолкнуть, и, когда наступила полная тишина, я бросил острие меча на ее ноги выше колен. Сочный звук от соприкосновения стали с рассекаемой плотью слился с треском сломанных костей, таким же явственным, как молниеносные удары кулачного бойца, добивающего соперника. Еще мгновение Морвенна сидела на плахе, потеряв сознание, но не падая, и в тот же миг я сделал шаг назад и срезал ее шею мягким горизонтальным взмахом, требующим гораздо больше сноровки, чем обычный удар сверху вниз. Честно говоря, только увидев фонтан крови и услышав, как ее голова упала на помост, я понял, что мне это удалось. До этого, сам не осознавая, я волновался почище алькальда. Настала минута, когда - также в соответствии с древней традицией членам гильдии позволяется забыть об обычной, неприступной манере держаться. Мне хотелось смеяться и прыгать. Алькальд тряс меня за плечо и что-то лепетал. Я не слышал, что он говорил - какой-то радостный вздор. Я поднял меч и голову, взяв ее за волосы, и торжественно обошел помост. На сей раз не один круг, а снова и снова, три, четыре раза. Порыв ветра окрасил мою маску, руку и обнаженную грудь алыми брызгами. В толпе выкрикивали неизбежные шуточки: "А моей жене (мужу) волосы не укоротите?" "Плачу полмеры колбасы!" "Можно мне взять ее шляпку?" Я рассмеялся им в ответ и уже собирался швырнуть им голову, когда кто-то схватил меня за колено. Это была Эвсебия, и прежде чем она успела произнести хоть слово, я уже знал, что она охвачена неудержимым стремлением выговориться, которое я часто наблюдал у клиентов в нашей башне. Ее глаза горели от возбуждения, а лицо исказилось от стараний привлечь мое внимание, поэтому она казалась одновременно и моложе и старше, чем раньше. Я не слышал, что она кричит, и наклонился к ней. - Невиновна! Она была невиновна! Сейчас было не время объяснять, что не я судил Морвенну. Я только кивнул. - Она отняла у меня Стахиса. И теперь она мертва. Понимаешь? Она ни в чем не виновата, но я так рада! Я снова кивнул и сделал еще один круг по помосту, высоко подняв голову. - Это я убила ее! - прокричала Эвсебия. - Я, а не ты! Я крикнул ей в ответ: - Считай как хочешь! - Невиновна! Я ее хорошо знала. Она всегда была такой хитрой. Я боялась, что она припасет яду и умрет раньше. Гефор схватил ее за руку, показывая на меня: - Это мой хозяин! Мой! - Их убил кто-то другой! Или болезнь... Я воскликнул: - Истинное правосудие в руках Творца! Толпа все еще бурлила, хотя и начала понемногу успокаиваться. - Но она украла моего Стахиса, и теперь ее нет! - И громче, чем прежде: - Какое счастье! Ее нет! - С этими словами Эвсебия погрузила лицо в цветы, словно желая, чтобы ее легкие разорвались, заполненные до отказа пьянящим ароматом. Я бросил голову в корзину и вытер лезвие меча куском алой фланели, которую мне подал Иона. Когда я снова взглянул на Эвсебию, она лежала бездыханной в кругу зевак. Тогда я не особенно задумывался над происшедшим, решив, что ее сердце не выдержало радостного потрясения. Но тем же вечером алькальд велел аптекарю осмотреть ее букет, и тот обнаружил в цветах сильный неведомый яд без запаха. Вероятно, он был у Морвенны в руке, и она бросила его в букет, когда после клеймения я проводил ее по помосту. Позвольте мне прервать повествование и обратиться к вам как разумное существо к себе подобным, хоть мы и разделены, быть может, множеством эонов. События, что уже описаны мною - от запертых ворот до ярмарки в Сальтусе, - охватывают почти всю мою взрослую жизнь, а то, что осталось, занимает по времени едва ли больше нескольких месяцев. И все же я не добрался еще и до половины рассказа. И дабы мой труд не переполнил впоследствии хранилища, подобного библиотеке старого Ультана, я буду опускать некоторые подробности. Я останавливался на казни Агилюса - брата Агии, - потому что Агия играет немаловажную роль в моем повествовании, а на казни Морвенны, поскольку ей сопутствовали необычные обстоятельства. Но я не стану описывать другие подобные события, если только они не имели особого интереса. Ежели вы находите удовольствие в описании чужой боли и смерти, вас ждет разочарование. Достаточно будет сказать, что я совершил предписанные законом процедуры над конокрадом и казнил его. В дальнейшем, когда я буду говорить о своем путешествии, вам следует помнить, что я совершал таинства нашей гильдии, когда того требовали соображения выгоды, хотя отдельных случаев я упоминать не стану.
Глава 5
Ручей
Oем вечером мы с Ионой ужинали в своей комнате одни. Я познал сладость популярности, хотя, надо замерить, через некоторое время становится довольно утомительным отвечать на одни и те же простодушные вопросы и вежливо отклонять приглашения выпить. У нас с алькальдом возникло некоторое недоразумение по поводу вознаграждения за мои труды. Я-то считал, что помимо четверти всей суммы, которую мне выплатили вперед при найме, я должен получать плату за каждого клиента после его смерти, но алькальд рассчитывал расплатиться со мной лишь после того, как будет покончено со всеми тремя. Я никак не хотел принимать это условие, тем более - после предупреждения зеленого человека (которое я из верности Водалусу и не подумал передать алькальду). Но после того, как я пригрозил, что на следующий день им придется обходиться без меня, все благополучно утряслось, и мне заплатили. И вот теперь мы с Ионой сидели за бутылкой вина. На столе стояло большое блюдо с дымящейся едой, дверь была заперта на засов, а хозяину было велено отвечать, что меня нет. И было бы совсем славно, если бы вино в чаше не напоминало бы мне то, другое, гораздо лучше, которое Иона обнаружил в нашем кувшине для умывания накануне. А случилось это сразу же после того, как я проверил, на месте ли Коготь, и на миг достал его. Наверное, Иона наблюдал за мной и видел, что я не могу оторвать взгляда от бледно-красной жидкости в его чаше, потому что он сказал: - Ты должен помнить, что не отвечаешь за приговор. Если бы тебя здесь не оказалось, их все равно убили бы, а в менее искусных руках они страдали бы больше. Я спросил, почему он заговорил об этом. - Я вижу, что ты расстроен.., тем, что творилось сегодня. - Почему расстроен? Мне казалось, все прошло неплохо, - удивился я. - Знаешь, что сказал осьминог, когда вылез из постели русалки? "Не могу упрекнуть тебя в недостатке мастерства - совсем наоборот. Только почему бы тебе не быть малость повеселее?" - Нас всегда потом охватывает тоска. Так говорил мастер Палаэмон, и в отношении меня это вполне справедливо. Он считал это обычным явлением, просто чем-то вроде похмелья, и тогда его слова казались мне чудовищными, но теперь я не уверен, что он был не прав. Ты все видел или был слишком занят? - Я почти все время стоял позади тебя, на ступеньках. - Значит, тебе было хорошо видно. После того как мы решили не ждать, пока принесут стул, все шло очень гладко. Я показал свое искусство в полной мере, все мною восхищались. А потом наступает расплата. Мастер Палаэмон говаривал, что бывает "похмелье от публики" и "похмелье от ответственности". Некоторые из нас подвержены обоим видам, другие - одному из двух, а бывает, что и никакому. Вот у меня похмелье от толпы точно есть. Не думаю, что в Траксе мне представится случай удостовериться насчет второго. - А что это такое? - Иона опустил глаза на вино в чаше. - Палач, скажем, мастер в Цитадели, иногда имеет дело с экзультантами очень высокого ранга. Предположим, имеется какой-либо особо чувствительный заключенный, который, возможно, располагает важными сведениями. Как правило, на допрос такого заключенного отряжают высокопоставленного чиновника. Очень часто он не имеет представления о наиболее тонких процедурах, поэтому начинает задавать вопросы мастеру и делиться с ним своими опасениями по поводу здоровья или (характера подопечного. В таких обстоятельствах палач (чувствует, что играет видную роль в особо важных событиях... - А потом, когда все кончается, ощущает душевный упадок. Да, кажется, я понимаю. - Тебе приходилось когда-нибудь видеть неудачную казнь? - Нет. Ты будешь есть это мясо? - Мне тоже не приходилось, но я слышал рассказы (других, и это ужасно. Например, когда клиент от удара летит в толпу. Или же когда приходится несколько раз рубить голову. Или когда палач теряет уверенность в себе и не может продолжать. Вспрыгивая на тот помост, разве я мог знать наверняка, что со мной не произойдет ничего (подобного? А если бы такое случилось, я был бы конченым человеком. - И все-таки это жуткий способ добывать пропитание, как сказала лягушка аисту. - На самом деле я не... - Я замолчал, потому что уловил какое-то движение у стены. Сначала я подумал, что это крыса, а я их не выношу. Слишком уж часто я видел искусанных ими узников в подземелье. - Что там? - Что-то белое. - Я обошел стол, чтобы разглядеть (получше. - Листок бумаги. Подсунули под дверь. - Очередная женщина, которая жаждет спать с торой, - предположил Иона. Но я уже разворачивал записку. Она была начерчена бледной тушью на куске пергамента. Несомненно - женским почерком. Я придвинулся к свече и стал читать:
Дорогой мой Северьян! От одного из добрых людей, которые помогают мне, я узнала, что ты находишься в деревне Сальтус, недалеко отсюда. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но я так хочу узнать, можешь ли ты простить меня. Клянусь, не в моей воле было облегчить страдания, что ты вынес из-за меня. Сначала я жаждала все тебе рассказать, но они и слышать об этом не хотели. Они считают, что никто не должен об этом знать, кроме тех, кто имеет на это право (то есть никто, кроме них самих). Наконец, они прямо объявили, что, если я не стану повиноваться им во всем, они откажутся от этого плана и оставят меня умирать. Я знала, что ты готов умереть за меня, и потому смеяла надеяться, что при случае ты предпочел бы свои страдания моей смерти. Прости меня. Но теперь я уже не в темнице и почти свободна. Я могу распоряжаться собой до тех пор, пока повинуюсь простым и гуманным приказам доброго Отца Инира. И сейчас я расскажу тебе все в надежде, что ты простишь меня. Ты помнишь, как меня арестовали. Вспомнишь, наверное, и о том, как заботился твой мастер Гурло о моих удобствах, как часто приходил он ко мне в камеру и говорил со мной или приглашал к себе, где меня допрашивали другие. Все потому, что мой покровитель. Отец Инир, просил его быть особенно внимательным ко мне. Наконец, когда стало ясно, что Автарх не собирается выпускать меня на свободу, Отец Инир сам решил способствовать моему вызволению. Я не знаю, чем он пригрозил мастеру Гурло или как подкупил его. Но этого оказалось достаточно, и за несколько дней до моей смерти - ты думал, что это смерть, дорогой Северьян, - он поведал мне о своем плане. Разумеется, мало было просто освободить меня. Все следовало организовать таким образом, чтобы меня не преследовали. Итак, нужно было разыграть мою смерть; и в то же время Отец Инир получил строгий наказ ни в коем случае не допустить моей кончины. Теперь ты, наверное, сам можешь догадаться, как нам удалось распутать этот узел. Было решено, что мастер Гурло даст мне какое-то снадобье, чтобы казалось, будто я близка к смерти, но настолько безвредное, чтобы не представлять для меня реальной угрозы. Потом ты бы увидел меня в агонии, а я попросила бы у тебя нож, дабы самой прервать свои мучения. Все вышло, как было задумано. Ты оставил мне нож, и я сделала неглубокий надрез на руке, сидя на корточках под дверью, чтобы кровь вытекла наружу; потом сделала такой же надрез на горле и легла ничком на кровать, чтобы ты увидел меня, если заглянешь в камеру. Ты приходил? Я лежала неподвижно, как мертвая. Глаза мои были закрыты, но, казалось, физически чувствовала твою боль. Я с трудом сдерживала рыдания и до сих пор помню, как боялась, что ты увидишь слезы, струившиеся по моим щекам. Наконец, я услышала твои удаляющиеся шаги, встала, перевязала руку и умылась. Вскоре пришел мастер Гурло и забрал меня. Еще раз прости. Теперь я хотела бы с тобой увидеться, и если Отцу Иниру, как он торжественно обещал, удастся добиться моего помилования, мы могли бы никогда больше не разлучаться. Но приезжай немедленно - я жду гонца, и если он прибудет, мне придется сразу же отправиться в Обитель Абсолюта, чтобы упасть в ноги Автарху, чье имя подобно трижды благословенному бальзаму, окропляющему недостойные души его рабов. Обо всем этом никто не должен знать. Поезжай на северо-восток от Сальтуса, пока не наткнешься на ручей, впадающий в Гьолл. Двигайся вверх по течению, и ты увидишь, что ручей вытекает из каменоломни. Здесь я должна поделиться с тобой величайшим секретом, и эту тайну ни в коем случае никому нельзя открывать. Каменоломня эта - сокровищница Автарха, где спрятано несметное множество монет, золота, серебра и драгоценных камней на случай, если его когда-нибудь лишат Трона Феникса. Сокровищницу охраняют люди Отца Инира, но тебе не надо их бояться. Им приказано подчиняться мне, и я велела им пропустить тебя. Когда войдешь в каменоломню, снова иди вверх по ручью, пока не увидишь место, где он изливается из каменной стены. Здесь я буду ждать тебя, и здесь я пишу это письмо в надежде, что ты простишь меня. Текла.
Iевозможно описать, какая неистовая радость охватила меня. Я снова и снова перечитывал послание. Иона, глядя на мое лицо, сначала вскочил со стула, решив, что я вот-вот лишусь чувств, потом отшатнулся от меня как от помешанного. Когда наконец я сложил письмо и спрятал его в ташку, он не стал задавать вопросов - ибо Иона был истинным другом, - но весь его вид выражал готовность прийти на помощь. - Мне нужен твой скакун, - сказал я. - Можно его взять? - Конечно, но... Я уже отпирал дверь. - Я не могу взять тебя с собой. Если все будет в порядке, позабочусь, чтобы его тебе вернули. Пока я бежал по лестнице и по двору, письмо звучало у меня в голове, как будто я слышал голос самой Теклы, и на подходе к конюшне, я и вправду был уже в состоянии помешательства. Я искал мерихипа Ионы и вдруг вместо него увидел перед собой громадного боевого коня, выше человеческого роста в холке. Трудно представить, откуда он мог взяться в этой мирной деревне, да я и не задумывался об этом. Без колебаний я вскочил ему на спину, выхватил "Терминус Эст" и одним взмахом перерубил повод, державший коня на месте. В жизни не встречал лучшего скакуна. Одним прыжком он вылетел из конюшни и понесся по улице. Я с замиранием сердца ждал, что он вот-вот споткнется об одну из натянутых повсюду веревок, но конь ступал с уверенностью профессионального танцора. Улица вела на восток, к реке. Когда дома кончились, я повернул налево. Он перемахнул стену играючи, как сорванец - через жердочку, и вот мы уже на всем скаку пересекали пастбище, где в изумрудном лунном сиянии удивленно поднимали рога быки. Я и ныне не бог весть какой наездник, а тогда был еще хуже. Думаю, что, хотя и сидел в высоком седле, я уже через пол-лиги вывалился бы из него, попадись мне животное похуже, но мой украденный конь, несмотря на поразительную резвость, двигался плавно, как тень. Наверное, мы и были похожи на тень - вороной конь и я - в своем черном плаще. Он не замедлял бега до тех пор, пока мы, подняв тучу брызг, не пересекли ручей, о котором говорилось в письме. Здесь я заставил его остановиться - поводом, а больше - словами, которые он понимал не хуже человека. Ни на том, ни на другом берегу не было тропы, и нам так и не удалось отыскать ее - дальше деревья подступали к самой воде. Тогда я направил коня прямо в русло ручья (хотя животное слегка заупрямилось), и мы стали продвигаться вверх, карабкаясь на пенные перекаты, как человек взбирается по ступеням, и переплывая глубокие омуты. Так мы шли вверх по ручью более одной стражи. Нас обступал лес, совсем как тот, через который ехали мы с Ионой, после того как расстались с Доркас, доктором Талосом и остальными у Врат Скорби. Постепенно берега становились все выше и каменистей, а низкорослые деревья на них начали пригибаться к земле. Из воды торчали камни. По прямым углам я понял, что их касалась рука человека, а мы находимся вблизи шахт и каменоломен, и под нами - развалины какого-то великого древнего города. Ручей стал глубже. Несмотря на всю свою сноровку, мой конь иногда оступался на скользких камнях, поэтому мне пришлось спешиться и вести его в поводу. По обе стороны открывались узкие дремлющие ущелья. Каждое из них казалось совсем черным меж отвесных склонов, но оживлялось то тут, то там зеленоватыми пятнами лунного света, и в каждом негромко пела водяная струя - но то был единственный звук, и ничто больше не нарушало окутывавшую их тишину. Наконец мы вступили в самое узкое и глубокое из ущелий, и в конце его, в чейне или около того от места, где лунный свет скользил по крутой стене, я увидел темный проем. Здесь ручей брал свое начало, словно слюна, изливающаяся из отверстого рта обращенного в камень титана. Я нашел на берегу клочок суши, где мог уместиться мой конь, и привязал его повод к карликовому дереву. Когда-то, без сомнения, ко входу в каменоломню поднимались по деревянной лестнице, но она уже давно сгнила и обрушилась. Хоть древняя стена казалась неприступной, я все же сумел отыскать на ней несколько точек опоры и медленно пополз наверх. Я уже дотянулся руками до края провала, когда услышал (или же мне показалось, что услышал) какой-то звук внизу. Я замер и оглянулся. Грохот водопада мог перекрыть любой шум, кроме разве что сигнала военной трубы или взрыва. В нем потонул и этот звук, но все же что-то проникло в мое сознание - может, удар камня о камень или всплеск, раздавшийся при падении в воду какого-то предмета. Долина казалась мирной и сонной. Потом я увидел, как мой конь тронулся с места - на мгновение в лунном свете появилась его гордая голова и настороженные уши, - поэтому я решил, что это он бьет подкованным копытом о землю, недовольный слишком короткой привязью. Я подтянулся и перевалился в каменный лаз, и это, как я понял впоследствии, спасло мне жизнь. Любой человек, сохраняющий хоть каплю разума и знающий, куда ему предстоит попасть, запасся бы лампой и свечами. Но я был настолько потрясен известием о воскрешении Теклы из мертвых, что мне это и в голову не пришло. Я двинулся вперед, в темноту. Через дюжину шагов лунный свет, проникавший из долины, совсем померк. Я брел по воде - как раньше, когда вел коня вверх по ручью. "Терминус Эст" висел у меня на левом плече, но я не опасался намочить его - свод был так низок, что мне приходилось идти, согнувшись вдвое. Так я продвигался довольно долго, не переставая тревожиться, что выбрал не ту дорогу, и Текла будет тщетно ждать меня где-нибудь в другом месте.
Глава 6
Синий свет
? настолько привык к звуку струящейся воды, что, спроси меня кто-нибудь в тот момент, я предположил бы, будто иду в полной тишине, но когда узкий туннель внезапно открылся в просторную пещеру, я сразу догадался об этом по изменившемуся тону журчания воды, хотя меня по-прежнему окружала все та же непроглядная тьма. Я сделал шаг вперед, потом другой и смог распрямиться - теперь над головой не нависал каменный свод. Я поднял руки - ничего; взял "Терминус Эст" за ониксовую рукоять, не вынимая его из ножен, и пошарил вокруг клинком - ничего. Тогда я совершил то, что вы, читающие эти строки, сочтете невообразимой глупостью. В свое оправдание должен напомнить: в письме было сказано, что стража предупреждена о моем появлении и не причинит мне вреда. Я стал выкрикивать имя Теклы. И эхо откликнулось: - Текла... Текла... Текла... Потом снова тишина. Я вспомнил, что мне следовало найти место, где вода вытекает из стены, а я его до сих пор не обнаружил. Может быть, этот ручей так же долго вьется здесь, по подземным галереям, как снаружи - по долинам. Я снова двинулся вперед, но, опасаясь падения, ощупывал при каждом шаге землю ногой. Я прошел не более десяти шагов, когда услышал отдаленный, но явственный шум, который не заглушала плавно текущая вода. Еще шагов через десять я увидел свет. Этот свет не был изумрудным сиянием сказочных лунных лесов, как не был и красноватым пламенем факелов или золотистым отблеском свечей, которыми могли бы освещать путь стражники, он не походил даже на пронзительно-белый луч, тот, что я иной раз видывал в ночи, когда флайеры Автарха кружили над Цитаделью. Скорее он представлял собой нечто вроде светящегося тумана, то бесцветного, то зеленовато-желтого. Невозможно было оценить, далеко ли он или близко. Казалось, он вообще не имеет источника. Мгновение он колебался перед моими глазами, и я рванулся к нему по воде. Потом появилось еще одно мерцающее пятно. Мне нелегко сконцентрироваться на том, что произошло в несколько следующих минут. Вероятно, у каждого из нас в подсознании таится что-либо ужасное - так в нашем подземелье, на самом нижнем его уровне, обитали узники, чей разум давно подвергся разрушению или трансформировался в сознание, не имеющее ничего общего с человеческим. И точно так же, как эти узники, наши воспоминания о пережитом ужасе вопят и молотят о стену своими цепями, но их почти никогда не извлекают из бездны на божий свет. То, что я пережил под землей, всегда неотступно следует за мной. Иногда мне удается надежно запереть подспудные глубины памяти, но время от времени они вторгаются в сознание. (Не так давно, когда ночью "Самру" проходил вблизи устья Гьолла, я смотрел за борт. Я видел, что каждый раз, когда весло погружается в воду, появляется пятно фосфоресцирующего света, и на миг мне показалось, что те, из-под холма, все-таки пришли за мной. Теперь я обладаю властью над ними, но и это не умалило моего страха.) Как я уже говорил, к первому источнику света присоединился второй, потом третий, четвертый, но я все равно шел вперед. Скоро их стало бесчисленное множество, но, поскольку я не знал, что это такое, они успокаивали и вселяли надежду. Я думал, что каждый из этих приглушенно сияющих огней, должно быть, исходит от какого-то неизвестного мне источника в руках тех самых стражей, о которых говорилось в письме. Пройдя еще дюжину шагов, я увидел, что отдельные вспышки собираются воедино, образуя нечто вроде стрелы, острие которой было обращено в мою сторону. Потом я услышал рев, хоть и весьма неотчетливый, напоминавший тот, что обычно доносился из башни, называемой Медвежьей, когда там начинали кормить зверей. Даже тогда, наверное, мне удалось бы спастись, если бы я немедленно бросился бежать от этого света Но я медлил. Рев приближался. Теперь он уже не был похож на звериное рычание - скорее такие звуки могла бы издавать совершенно обезумевшая от ярости толпа. Я увидел, что отдельные световые пятна не бесформенны, как мне казалось раньше. Каждое из них имело очертание звезды с пятью неравными лучами. И вот тогда - слишком поздно - я рванулся назад. К этому времени неверный свет, исходивший от звезд, стал достаточно сильным, и я увидел расплывчатые контуры предметов, которые окружали меня. По обеим сторонам громоздились прямоугольные глыбы, наводя на мысль, что они - создания рук человеческих. Казалось, я попал в пределы погребенного града (только здесь не было разрушений, вызванных тяжестью многих слоев почвы), где рудокопы Сальтуса добывают свои сокровища. Меж этих глыб стояли группы невысоких узких колонн, объединенных той же беспорядочной регулярностью, что я не раз отмечал, глядя на поленницы дров - когда каждое полено торчит, и все же вместе они образуют единое целое. Колонны излучали мягкое сияние, отражая мертвенный свет движущихся звезд, превращая его в менее зловещий или по крайней мере - более красивый. С минуту я гадал, что это за колонны, потом снова перевел взгляд на звездные фигуры и в первый раз разглядел их по-настоящему. Играла ли когда-нибудь с вами дурную шутку ночь - когда вы стремитесь к тому, что кажется освещенным оконцем деревенского домика, а вместо этого упираетесь в бойницу могучей крепости? Или, быть может, вам приходилось карабкаться, оступаясь, скользя и едва не падая, по круче, а потом взглянуть вниз и увидеть под ногами невообразимо глубокую бездну? Если да, вы поймете, что я почувствовал в ту минуту. Звезды являлись не просто вспышками света, они имели человеческую форму и казались маленькими лишь потому, что пещера была огромной. Я даже не мог представить, что могут существовать столь обширные помещения. И эти люди, не похожие на людей - со слишком широкими плечами, пригнувшиеся к земле, - двигались прямо на меня. Это они издавали неописуемый рев. Я повернулся и тут же почувствовал, что не могу бежать по воде. Тогда я вскарабкался на берег, где возвышались темные громады. К тому времени преследователи находились уже совсем близко. Часть из них стала обходить меня с обеих сторон, дабы отрезать мне выход из пещеры. Вид их вселял ужас, но я даже не могу толком объяснить, чем именно. Тела их были похожи на обезьяньи - волосатые, приземистые, с короткими ногами, длинными руками и толстой шеей. Такие клыки я видел раньше только у смилодонов - загнутые, с зазубренными краями, и каждый - на палец выступал из-под верхней челюсти. Но даже не это и не призрачный свет, исходивший от их шерсти, вызывали обуявший меня ужас. Кошмарными были их лица, может быть, именно огромные белые глаза. И эти глаза говорили, что передо мной именно люди - такие же, как я. Как старость заключена в разлагающуюся плоть, как женщина, принужденная весь век обитать в своем слабом теле и потому становящаяся беззащитной жертвой грязных домоганий, так и эти люди существовали в обличье мерзких тварей и знали об этом. Взгляд каждого из них кричал о сем знании, когда они окружили меня, и самое страшное - глаза были единственной частью их тела, которая не источала свет. Я набрал воздуху, чтобы снова выкрикнуть "Текла!", но в тот миг я понял все и обнажил "Терминус Эст". Один из них, крупнее или, быть может, смелее, чем прочие, приближался ко мне. В руке он держал короткую булаву, рукоять которой когда-то служила бедренной костью. Он стоял вне досягаемости меча и угрожал мне, издавая грозное рычание и ударяя себя в грудь булавой. Позади меня раздался плеск. Я обернулся как раз вовремя, чтобы заметить обезьяночеловека, подбиравшегося ко мне по руслу ручья. Я взмахнул мечом, и он отшатнулся, но конец острия полоснул его по груди ниже подмышки. И столь совершенен был мой клинок, столь прекрасно закалена его сталь и заточено лезвие, что одного легкого касания хватило, чтобы рассечь грудину врага. Он упал в ручей, а вода унесла прочь его труп. Но еще до удара я успел заметить, что он ступает по воде с явным страхом, и вода точно так же тормозит его движения, как мои. Я повернулся лицом к нападающим, ступил в ручей и начал пятиться по течению к выходу из пещеры. Я знал, что спасение мое - в жерле узкого туннеля, куда эти твари никогда не дадут мне добраться. Они все теснее смыкались вокруг меня, их собралось уже не меньше нескольких сотен. Свет, исходивший от них, стал таким ярким, что теперь я явственно видел: прямоугольные глыбы - это и впрямь здания, очевидно, весьма древние, возведенные из серого камня и испещренные пометою летучих мышей. Колонны неправильной формы оказались штабелями болванок, в которых каждый следующий слой был уложен поперек предыдущего. По цвету я определил, что это серебро. В каждом штабеле было не меньше сотни болванок, и не менее нескольких сотен таких колонн скрывал в себе подземный город. Все это я успел рассмотреть, пока сделал по воде полдюжины шагов. На седьмом они догнали меня - по меньшей мере два десятка, подступавшие со всех сторон. У меня не было времени на отдельные удары, чисто срезающие противнику голову: мой меч чертил безостановочные круги, и его песня наполняла подземелье, эхом отражалась от свода и стен, отчетливо слышалась даже сквозь рев и визг. В "такие минуты чувство времени теряется. Я хорошо помню, как они нападали, а я яростно отбивался, но теперь мне кажется, что все это произошло в одно мгновение. Вот рухнули двое, пятеро, целый десяток. Вода вокруг меня казалась черной от крови в мертвенном свете, а они все наступали. Я почувствовал удар по плечу, подобный удару кулака великана. "Терминус Эст" выскользнул из руки, и на меня навалилась груда тел, пока под ее тяжестью я не ушел с головой под воду. В плечо, как два кинжала, вонзились клыки врага, но, я думаю, он слишком боялся утонуть, и не мог драться под водой, как на суше. Я воткнул пальцы в его широкие ноздри и свернул ему шею, хотя она была куда прочнее, чем человеческая. Я ушел бы от них, если б мог задержать дыхание настолько, чтобы проплыть под водой до выхода. Обезьянолюди потеряли меня из виду, но мои легкие уже разрывались, и мне удалось проплыть по течению совсем немного. Я поднял голову над поверхностью воды. В то же мгновение они снова набросились на меня. Без сомнения, для каждого наступает минута, когда он, по всем законам, должен умереть. Так вот для меня это был тот самый миг. Всю жизнь, отпущенную мне сверх этой минуты, я расцениваю как незаслуженный дар. Я лишился оружия, правая рука кровоточила и онемела. Теперь обезьянолюди осмелели. Это дало мне шанс выиграть еще несколько мгновений жизни, ибо, стремясь прикончить меня, они сбились в такую кучу, что мешали друг другу. Я ударил одного ногой в лицо. Второй вцепился в мой сапог. В тот же миг брызнула искра синего пламени. Не знаю, что мною руководило инстинкт или озарение, - но я схватил ее. В руке я держал Коготь. Он словно вобрал в себя весь мертвенный свет и окрасил его цветом жизни; он изливал поток чистого сапфирового сияния, наполнившего пещеру. Обезьянолюди вдруг отпрянули прочь, будто услышали удар грома, а я поднял камень высоко над головой. Чего я ожидал, на что надеялся (если я еще мог на что-то надеяться), я теперь и сам не знаю. Случилось невероятное. Обезьянолюди не бросились наутек, вопя от ужаса, и не возобновили нападения. Они стали медленно приближаться, пока первый не оказался в нескольких шагах от меня, потом опустились на четвереньки, касаясь лицом пола. Было совсем тихо - точно я только что вошел в пещеру. Я слышал лишь плеск воды, но теперь видел все - от серебряных штабелей рядом со мной до разрушенной стены в самом конце пещеры, по которой, как пятна бледного света, спустились ко мне обезьянолюди. Я стал пятиться назад. Обезьянолюди смотрели на меня, и лица их были человеческими лицами. И тогда я понял, откуда эти звериные клыки, огромные круглые глаза, плоские уши. Зоны и зоны борьбы за жизнь во мраке подземелий - вот что это было. Мудрецы говорят, когда-то мы были обезьянами и резвились в лесах, поглощенных затем пустынями. И так давно это было, что в нашем языке не сохранилось названия этим лесам и пустыням. Старики снова становятся детьми, когда прожитые годы затуманивают их разум. Разве не может случиться так, что человечество, подобно старику, вернется в свое забытое детство, если умрет старое солнце и нам придется сражаться с сородичем за кость в темноте? Я видел перед собой наше будущее - по крайней мере, возможное - и сожалел о тех, кто одерживал победу в подземных схватках больше, чем о тех, кто пролил их кровь нынешней бесконечной ночью. Итак, я сделал шаг назад, потом другой - никто из них не пытался "препятствовать мне. И тут я вспомнил о "Терминус Эст". Я клял бы себя всю жизнь, если бы оставил меч даже ради спасения собственной жизни в самой жестокой битве. Выйти отсюда безоружным - нет, этого я не мог вынести. Я начал осторожно продвигаться вперед, надеясь в сиянии Когтя заметить отблеск клинка. При моем движении лица странных уродливых людей просветлели. По их выражению я понял: они надеются, что я останусь с ними, и Коготь с его синим сиянием тоже останется с ними навсегда. Сколь ужасным все это кажется теперь, когда я вывожу слова на бумаге, но тогда я не испытывал никакого ужаса. Несмотря на их звериный облик, на каждом лице я узрел выражение благоговения и подумал тогда (да и теперь так думаю), что если эти люди подземных городов Урса в чем-то и уступают нам, то во многом другом они, наделенные благодатью животного простодушия, лучше, чем мы. Я шарил взглядом по всему ручью, от берега до берега, но ничего не видел, хотя мне казалось, что Коготь разгорается все ярче и ярче, пока, наконец, каждый острый выступ на своде пещеры не стал отбрасывать четкую угольно-черную тень. В конце концов я крикнул скорчившимся фигурам: - Мой меч... Где мой меч? Кто из вас взял его? Мне не пришло бы в голову заговорить с ними, если бы я не был вне себя от страха потерять меч, но, казалось, меня поняли. Они начали что-то бормотать друг другу и, не поднимаясь, показывать мне жестами, что не собираются больше нападать на меня. Многие протягивали свои дубинки и копья с костяными наконечниками. Потом, заглушая журчание воды и бормотание обезьянолюдей, послышался новый звук, и в мгновение ока все затихли. Если бы великан-людоед вгрызался в самое основание мира, скрежет его зубов не отличался бы от этого звука. Русло ручья под моими ногами задрожало, а вода, такая прозрачная прежде, замутилась от ила, будто по ней пролегла дымчатая лента. Далеко внизу кто-то шагнул - так могла бы тронуться с места башня в Судный День, когда, как сказано, все города Урса двинутся в путь, чтобы встретить восход Нового Солнца. И еще один шаг. Обезьянолюди тут же поднялись и, пригнувшись к земле, бросились в дальний конец пещеры, беззвучно и быстро, как стая летучих мышей. С ними ушел и свет. Казалось, как я в глубине души и подозревал, Коготь светил для них, но не для меня. Из недр земли донесся третий шаг, а вместе с ним погас последний луч, но в это мгновение, в последнем отблеске, я заметил на дне "Терминус Эст". Я нагнулся, сунул Коготь обратно в сапог и поднял меч. И вдруг осознал, что моя рука вновь обрела былую силу. Послышался четвертый шаг. Я повернулся и бросился бежать, нащупывая дорогу концом меча. Думаю, теперь я могу сказать, что за существо, обитающее в сердцевине мира, проснулось подо мною. Но тогда я этого не знал, как не знал и того, что его пробудило: рев ли обезьянолюдей, свет Когтя или еще что-нибудь. Я понял только, что глубоко под нами есть нечто, обратившее в бегство обезьянолюдей, невзирая на их ужасный облик и огромную численность, так же легко, как ветер уносит искры костра.
Глава 7
Наемные убийцы
Eогда я вспоминаю, сколько времени мне потребовалось, чтобы вернуться по туннелю к выходу, мне кажется, что прошло больше стражи. Полное спокойствие - не мой удел, ибо душу мою непрерывно терзает безжалостная память. Но тогда я, несомненно, находился в том состоянии предельного возбуждения, когда кажется, будто три шага тянутся полжизни. И, уж конечно, я был напуган. С той поры как я вышел из мальчишеского возраста, меня никогда не называли трусом, и многие отдавали должное моей храбрости. Я не колеблясь выполнял долг служения нашей гильдии, бился один на один и участвовал в массовых сражениях, взбирался на неприступные горные вершины, несколько раз едва не утонул. Но я уверен - разница между теми, кого называют храбрецами, и теми, на ком поставлено клеймо трусости, заключается лишь в том, что последние испытывают страх заранее, перед опасностью, а первые - после. Очевидно, никто не может испытывать страха непосредственно в минуты большой и неотвратимой опасности: разум слишком сосредоточен на действиях, необходимых, чтобы встретить ее или избежать. Таким образом, трус является трусом, поскольку осознает свой страх слишком рано. Люди, которых считают трусливыми, могут поражать своей храбростью, если не предупредить их об опасности заранее. Например, мастер Гурло, которого в детстве я считал человеком беззаветной храбрости, был, без сомнения, трусом. В то время, когда Дротт был капитаном учеников, мы с Рошем по очереди прислуживали мастеру Палаэмону и мастеру Гурло. Однажды вечером мастер Гурло отдыхал в своей келье. Он велел мне остаться, чтобы наполнять его чашу, и разоткровенничался: - Эй, парень, ты знаешь эту клиентку по имени Ия? Дочь армигера, довольно хорошенькая. Будучи учеником, я почти не имел дела с клиентами. Я покачал головой. - Она приговорена к поруганию. Я не имел никакого понятия, о чем он говорит, и потому ответил: - Да, мастер. - Это самая оскорбительная кара, которой можно подвергнуть женщину. Или мужчину. Половой акт с палачом. - Он постучал себя в грудь и, вскинув голову, взглянул на меня. По сравнению с туловищем его голова была непропорционально маленькой, и если бы он носил рубашку или сюртук (чего, конечно, никогда не делал), то казалось бы, будто его одежда с подкладными плечами. - Да, мастер. - Почему бы тебе не проделать это вместо меня? Ты молодой парень, в самом соку. Только не говори мне, что ты еще не оброс шерстью где следует. Наконец я понял, о чем идет речь, и сказал, что вряд ли такое разрешается, ведь я всего лишь ученик, но если он прикажет, я готов повиноваться. - Еще бы ты не повиновался. Она не так плоха, знаешь ли. Только долговяза, а я не люблю высоких. Наверняка в этой семейке замешался какой-нибудь экзультант. Как говорят, кровь делает свое дело, хотя только нам, пожалуй, известно, что это значит на самом деле. Ну как, хочешь это сделать? Он протянул чашу, а я наполнил ее вином. - Если изволишь приказать, мастер. На самом деле, при мысли об этом я чувствовал величайшее возбуждение - я еще никогда не обладал женщиной. - Да нет, тебе нельзя,. Придется мне. Ведь все узнают. Да и потом, я должен засвидетельствовать наказание - подписать бумагу. Вот уже двадцать лет я - мастер гильдии и подделывать бумаги не стану. Может, ты думаешь, мне это не под силу? Подобное предположение у меня никогда не возникало, как никогда не возникало обратное (о том, что он еще сохранил мужскую силу) относительно мастера Палаэмона, чьи седые волосы, согбенные плечи и линзы на глазах наводили на мысль, что он так и родился дряхлым стариком. - Вот, смотри, - сказал мастер Гурло и стал приподниматься со стула. Он принадлежал к тем людям, которые могут держаться на ногах и внятно говорить даже в состоянии сильного опьянения. Он уверенно направился к комоду и достал оттуда синий фарфоровый сосуд. Мне на мгновение показалось, что он вот-вот его уронит. - Это редкое и сильное средство. - Он снял крышку и показал мне темно-коричневый порошок. - Никогда не подводит. Рано или поздно тебе придется его попробовать, так что знай. Надо брать ровно столько, сколько уместится у тебя под ногтем, понимаешь? Если возьмешь больше, два дня не сможешь показываться на людях. Я сказал: - Буду помнить, мастер Гурло. - Конечно, это яд. Все снадобья - яд, а это самое лучшее. Если проглотишь вот столько, прощайся с жизнью. И нельзя принимать второй раз, пока не сменится луна, ясно? - Может, вам попросить Брата Корбиниана отмерить дозу, мастер? Брат Корбиниан был нашим аптекарем. Я боялся, что мастер Гурло возьмет и проглотит столовую ложку порошка прямо у меня на глазах. - Мне? Мне это ни к чему. Он с презрительным видом закрыл крышку и сунул сосуд на полку. - Это хорошо, мастер. - Кроме того, - он подмигнул мне, - у меня кое-что есть. - Он достал из сумки железный фаллос в полтора вершка длиной. Наверное, вам покажется странным, но некоторое время я не мог понять, для чего предназначена эта вещь, несмотря на несколько преувеличенный реализм в ее оформлении. У меня возникла дикая мысль, что от вина мастер впал в детство и ведет себя как мальчишка, который не видит большой разницы между своим деревянным скакуном и настоящей лошадью. Мне стало смешно. - "Поругание" - вот как они говорят. Тут-то и есть для нас лазейка. Он похлопал железным фаллосом по ладони, и теперь мне кажется, что этот жест был сродни угрозе обезьяночеловека, который бил себя в грудь булавой. Наконец, я все понял и содрогнулся от отвращения. Окажись я в подобных обстоятельствах сейчас, я испытывал бы иные чувства. Мое отвращение никак не было связано с сочувствием к девушке, я о ней даже и не думал. Скорее я испытывал нечто вроде презрения к мастеру Гурло, который, несмотря на свое могучее телосложение и силу, вынужден полагаться на бурый порошок или, того хуже, на железный фаллос. Этот предмет выглядел так, будто его отпилили от какой-нибудь статуи, и не исключено, что так оно и было. И в то же время я видел мастера Гурло в другой ситуации, когда нужно было действовать быстро, дабы не дать клиенту умереть раньше времени, и он все проделал как следует без всякого порошка или железного фаллоса и без каких-либо затруднений. Значит, мастер Гурло был трусом. Тем не менее, может статься, его трусость гораздо лучше той храбрости, что мог бы проявить я, окажись на его месте, ибо смелость не всегда является добродетелью. По общепринятым понятиям, я проявил чудеса храбрости, сражаясь с обезьянолюдьми, но ведь храбрость эта на деле была не чем иным, как следствием глупости, отчаяния и внезапности. Теперь, в туннеле, когда никакой реальной причины для страха не существовало, я дрожал от ужаса, и хоть едва не раскроил череп о низкий свод, не мог заставить себя замедлить шаг, пока не увидел впереди отверстие, в которое проникал благословенный свет луны. Я сделал последний рывок и, решив, что наконец-то в безопасности, вытер клинок меча полой плаща и вложил его в ножны. Потом я повесил меч на плечо и стал спускаться, нащупывая носками мокрых сапог выбоины в скале, служившие мне ступеньками при подъеме. Едва я успел поставить ногу на третью, как две стрелы ударили в камень прямо у меня над головой. Одна из них, наверное, была с наконечником старинной работы, потому что она вонзилась в скалу и осталась там, сияя белым пламенем. Помню, какое изумление охватило меня, и как я надеялся - те несколько мгновений, пока следующий выстрел едва не выжег мне глаз, - что у их арбалетов нет приспособления, которое само подает новую стрелу на тетиву после каждого выстрела и не требует долго и" перезарядки. Когда в скалу вонзилась третья стрела, я понял, что надеялся зря, и прыгнул вниз, не дожидаясь, пока промазавший стрелок исправит свою ошибку. Я помнил, что под скалой, где водопад переходит в ручей, есть глубокая яма. И снова я с головой погрузился в воду, но, поскольку одежда моя все равно была мокра до нитки, это не имело особого значения, даже наоборот: вода успокоила боль от искр, попавших на лицо и руки. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы затаиться под водой. Поток подхватил меня как щепку и выбросил на поверхность. К счастью, я вынырнул довольно далеко от скалы и потому, когда выбрался на берег, оказался у них за спиной. Двое мужчин и женщина смотрели в другую сторону. Обнажив - в последний раз за сегодняшний день - "Терминус Эст", я крикнул: - Сюда, Агия! Я уже и раньше подозревал, что это она, но когда женщина обернулась (быстрее, чем оба ее спутника), я явственно увидел ее лицо в лунном свете. Лицо это внушало мне ужас (несмотря на его красоту, хотя Агия никогда не считала себя красивой), ибо видеть его - означало, что Текла все-таки мертва. Ближайший ко мне мужчина оказался настолько глуп, что попытался поднять арбалет к плечу, вместо того чтобы стрелять сразу, не целясь. Я бросился вперед и подсек ему ноги, и в ту же секунду стрела другого, как метеор, пронеслась у меня над головой. Пока я выпрямлялся, второй бросил арбалет и вынул кинжал. Агия действовала быстрее: тот еще не успел достать оружие из ножен, а она уже рассекла мне кожу на шее коротким мечом. Я уклонился от ее первого удара и парировал второй, хоть клинок "Терминус Эст" не годится для фехтования. Потом я стал наступать. - Заходи сзади! - крикнула она второму стрелку. - Я его удержу! Тот не отвечал. Рот его широко открылся, он замахнулся кинжалом. Прежде чем я успел понять, что смотрит он вовсе не на меня, что-то блестящее пронеслось мимо моего уха. Потом я услышал омерзительный треск черепа. Агия мгновенно обернулась, грациозно, как кошка, и ее меч поразил бы обезьяночеловека, если бы я не успел выбить отравленный клинок из ее руки и швырнуть его в воду. Тогда она попыталась спастись бегством, но я, схватив ее за волосы, рывком бросил на землю. Обезьяночеловек невнятно бормотал над телом убитого: хотел ли он взять что-нибудь или просто дивился его внешности - не знаю. Я наступил Агии на горло, а обезьяночеловек выпрямился и обернулся ко мне, потом пригнулся к земле, как тогда, в пещере, и протянул ко мне руки. Одной не было. Я узнал чистый срез, который мог сделать только мой меч. Он снова забормотал что-то непонятное. Я попытался ответить: - Да, это моя работа. Прости. Теперь мы в мире. Его лицо сохраняло умоляющее выражение, и он снова заговорил. Кровь все еще сочилась из обрубка. Я подумал, что, наверное, у обезьянолюдей есть особый внутренний механизм, зажимающий вены, какой, говорят, есть у тилакодонов, ведь обычный человек без вмешательства врача давно бы умер от такой раны. - Я отрубил ее, - сказал я, - но тогда мы сражались. Это было до того, как твой народ увидел Коготь Миротворца. Потом мне пришло в голову, что он, должно быть, последовал за мной наружу, чтобы еще раз взглянуть на камень, превозмогая невыносимый страх перед существом, дремавшим под землей и разбуженным нами. Я сунул руку за голенище, вынул Коготь и тут же понял, как глупо было с моей стороны, что сапог с его драгоценным содержимым оказался так близко от Агии: при виде камня ее глаза загорелись алчностью. Обезьяночеловек все так же на коленях пополз ко мне, протянув к Когтю свой жалкий обрубок. На минуту мы все застыли и, наверное, являли собой весьма странную скульптурную группу при столь жутком освещении. Но тут изумленный возглас - то был голос Ионы - "Северьян!" раздался с высоты, и, как звук трубы в конце пьесы уносит прочь вымышленную жизнь, этот крик положил конец нашей немой сцене. Я опустил Коготь и сжал его в ладони, обезьяночеловек исчез за скалой, а Агия начала извиваться и корчиться под моей стопой. Легким ударом меча плашмя я заставил ее успокоиться, но не отпускал ногу, пока Иона не присоединился ко мне. От нас двоих ей уже было не уйти. - Я решил, что тебе может понадобиться помощь, - сказал Иона. Теперь вижу, что ошибался. - Он окинул взглядом трупы помощников Агии. Я ответил: - Это нельзя назвать настоящей битвой. Агия уже сидела, потирая шею и плечи. - Их было четверо, и мы бы тебя взяли. Только вдруг течение вынесло трупы этих огненных людей-тигров. Тогда двое испугались и сбежали. Иона почесал затылок железной рукой. Звук вышел, будто кто-то скребет щеткой по блюду. - Так, значит, мне и вправду не показалось. Я уже начал сомневаться. Я спросил, что он видел. - Светящееся существо в меховой мантии, поклонявшееся тебе. А у тебя в руке - чаша с горящим вином. Или то был ладан? Что это? Он нагнулся и поднял что-то с земли на том месте, где стоял на коленях обезьяночеловек. - Булава. - Да, я вижу. - На конце костяной ручки была жильная петля. Иона продел в нее кисть. - Кто эти люди, что пытались убить тебя? - И убили бы, - вмешалась Агия, - если бы не этот плащ. Мы заметили, как он выбирается из дыры, а потом, во время спуска, плащ совсем скрыл его. Мои люди не видели цели - только руки. Я в общих чертах поведал Ионе о том, как судьба свела меня с Агией и ее братом-близнецом, и о смерти Агилюса. - Стало быть, она пожаловала сюда, чтобы присоединиться к брату. Иона перевел взгляд с нее на окрашенный пурпуром клинок "Терминус Эст" и слегка пожал плечами. - Я оставил там моего мерихипа, надо за ним приглядеть. Тогда смогу потом сказать, что ничего не видел. Значит, письмо написала эта женщина? - Мне следовало сразу догадаться. Я говорил ей о Текле. Ты о ней почти не знаешь, а она знала. Помню, я рассказывал ей, когда мы проходили через Ботанические Сады в Нессусе. В письме были ошибки, да и многое другое, чего Текла никогда бы не написала, но я не обратил на это внимания, пока читал. Я шагнул в сторону и засунул Коготь поглубже в сапог. - Тебе и вправду лучше заняться своим животным. Мое, видно, сорвалось с привязи, значит, нам придется ехать по очереди. Иона кивнул и стал карабкаться вверх по склону. - Ты ждала меня здесь, правда? - спросил я Агию. - Я услышал что-то, и конь насторожился. Это была ты. Почему ты не убила меня сразу? - Мы были там, наверху. - Она показала на обрыв. - Я хотела, чтобы эти люди, которых я наняла, стреляли, когда ты будешь подниматься вверх по ручью. Но они оказались такими же тупыми и упрямыми, как все мужчины, и заявили, что нечего зря тратить стрелы, потому что эти твари, которые живут там, внутри, и так тебя убьют. Тогда я столкнула вниз камень, самый большой, какой только могла сдвинуть, но было уже поздно. - Это они рассказали тебе о каменоломне? Агия пожала обнаженными плечами, которые в лунном свете превратились в нечто более драгоценное и прекрасное, чем человеческая плоть. - Ты сейчас меня убьешь - так какая разница? Все местные жители рассказывают разные истории об этом месте. Говорят, в ненастные ночи эти твари выходят наружу и крадут скот из коровников, а иногда врываются в дома и уносят детей. Ходят еще слухи, что они охраняют сокровища, которые спрятаны внутри. На всякий случай в письме я упомянула и об этом. Подумала, что если ты не захочешь прийти за своей Теклой, то, может, придешь за сокровищами. Северьян, позволь мне встать к тебе спиной. Не хочу это видеть. При этих словах я почувствовал, что у меня словно гора упала с плеч. Я не был уверен, что смогу нанести удар, глядя ей в лицо. Я занес мой "железный фаллос" и подумал, что хотел спросить Агию еще о чем-то, но теперь не мог вспомнить, о чем именно. - Давай, - сказала она. - Я готова. Я покрепче уперся ногами в землю, а пальцы нащупали на конце рукоятки голову женщины, которой отмечена женская сторона клинка. Чуть позже она повторила: - Давай! Но в это время я уже выбирался из ущелья наверх.
Глава 8
Похитители
Iы возвращались в гостиницу в полном молчании. Продвигались так медленно, что небо на востоке посветлело, прежде чем мы добрались до деревни. Иона расседлывал мерихипа, когда я произнес первые слова: - Я не убил ее. Он, не глядя на меня, кивнул: - Знаю. - Ты что, подсматривал? А говорил, что не хочешь этого видеть. - Я услышал ее голос, когда ты уже почти нагнал меня. Она не оставит тебя в покое? Я подождал, пока он отнесет небольшое седло в кладовку, и потом ответил: - Уверен, что не оставит. Я не взял с нее слова, если ты это имеешь в виду. Все равно она бы его не сдержала. - Тогда на твоем месте я бы все-таки ее убил. - Да, - подтвердил я, - это было бы правильно. Мы вместе вышли из конюшни. Стало уже почти светло, и мы без труда нашли колодец и широкие двери гостиницы. - Не думаю, что это было бы правильно - просто говорю, что именно так бы и поступил на твоем месте. Представил бы себе, как в меня втыкают кинжал во сне и я умираю на какой-нибудь грязной постели, и тогда опустил бы ей на голову эту штуку. Но это было бы неправильно. Иона поднял булаву обезьяночеловека и взмахнул ею, грубо пародируя удар меча. Навершие булавы сверкнуло в луче солнца, и мы оба затаили дыхание. Оно было из чистого золота. Ни у кого из нас не было ни малейшего желания участвовать в ярмарочных развлечениях, которые еще ждали тех, кто бражничал всю ночь напролет. Мы прошли к себе в комнату и приготовились ко сну. Иона предложил поделить золото пополам, но я отказался. У меня и без того денег было в избытке, да еще те, что уже заплатил алькальд. До сего времени Иона жил за мой счет, поэтому теперь я радовался, что ему больше не придется чувствовать себя в долгу передо мной. А еще мне стало стыдно, что он полностью доверяет мне, а я так старательно скрывал (и до сих пор скрываю) от него Коготь. Я решил, что Должен все рассказать ему, но вместо этого постарался осторожно вытащить ногу из мокрого сапога, так чтобы Коготь провалился в носок. Проснулся я около полудня и, удостоверившись, что Коготь на месте, разбудил Иону, который сразу же спросил: - На ярмарке наверняка есть золотых дел мастера, и они дадут мне за эту штуку неплохую цену. По крайней мере, с ними можно будет поторговаться. Пойдешь со мной? - Надо сперва поесть, а потом мне уже будет пора на помост. - Тогда за дело. - Да. Я поднял плащ - он был сильно порван, а сапоги сморщились, но все еще не просохли. - Кто-нибудь из прислуги зашьет. Конечно, как новый он не станет, но все же будет куда лучше, чем сейчас. - Иона распахнул дверь. - Пойдем, если голоден. А почему у тебя опять такой задумчивый вид? В большом зале гостиницы, управляясь с отменным кушаньем, пока жена хозяина приводила в порядок мой плащ, я рассказал Ионе обо всем, что произошло со мной в пещере, закончив на том, как услышал шаги неведомого существа под землей. - Странный ты человек, - только и сказал Иона. - Между прочим, на мой взгляд, ты куда более странный. Ты, похоже, чужестранец, хоть и не слишком афишируешь это. Он улыбнулся. - Какоген? - Нет, чужестранец. Иона сначала покачал головой, затем кивнул: - Да, может быть. Но ты! У тебя есть талисман, с помощью которого ты можешь повелевать ночными кошмарами, и ты обнаружил настоящий клад. И рассказываешь об этом, будто треплешься о погоде. Я взял кусок хлеба. - Да, это странно, согласен. Но тайна - в Когте, а не во мне. Что до моей откровенности с тобой... А почему бы и нет? Если бы, например, я похитил твое золото, то мог бы продать его и выручить деньги, но не думаю, что кому-нибудь пойдет на пользу, если он завладеет Когтем. Не знаю, почему я так думаю, но это - факт. И, несомненно, Агия украла его. А серебро... - Украла и положила тебе в карман? - В ташку, которая висела у меня на поясе. Понимаешь, она же думала, что ее брат убьет меня. Потом они собирались предъявить права на мое тело - не впервой - и получить "Терминус Эст" и все, что при мне было. Она завладела бы моим мечом, одеждой и камнем. Но если бы меня стали обыскивать и нашли Коготь, то виноват был бы я, а не она. Я помню... - Что? - Пелерин. Они задержали нас, когда мы пытались выбраться. Иона, как ты думаешь, правда ли, что есть люди, которые могут читать мысли другого человека? - Конечно. - Не все так думают. Мастер Гурло говаривал, будто это возможно, а вот мастер Палаэмон и мысли об этом не допускал. Но все-таки мне кажется, что верховная жрица Пелерин читала чужие мысли, по крайней мере, до некоторой степени. Она словно знала, что в отличие от меня Агия что-то скрывает. Она заставила Агию раздеться, чтобы они могли обыскать ее, а меня не тронули. Потом они уничтожили храм, и, думаю, это случилось потому, что Коготь был утрачен. Ведь если на то пошло, это был храм Когтя. Иона задумчиво кивнул. - Но я хотел тебя спросить совсем о другом, - продолжал я. - Что ты думаешь об этих шагах? Всем известно об Эребусе и Абайе и других морских существах, которые когда-нибудь выйдут на сушу. Но мне почему-то кажется, ты знаешь о них больше, чем другие. Лицо Ионы, такое открытое минуту назад, вдруг стало замкнутым и настороженным. - Почему ты так думаешь? - Потому что ты был моряком и из-за истории о семенах - ты рассказывал ее у ворот. Ты, наверное, видел книгу в коричневом переплете. Я в нее часто заглядывал. В ней заключены все тайны мира. По крайней мере, так говорят мудрецы. Я не прочел и половины, хотя мы с Теклой обычно каждые несколько дней читали по кусочку, а потом спорили о прочитанном. Но я успел заметить, что все объяснения в этой книге очень незамысловатые. Они даже кажутся ребяческими. - Как моя история? Я кивнул. - Может, твоя история как раз из этой книги. Когда я впервые принес ее Текле, то подумал, что это книга для детей или же для взрослых, которые любят все детское. Но когда мы стали обсуждать некоторые мысли, я понял, что их можно выразить либо таким способом, либо вообще никак. Если бы тот же автор хотел описать новый рецепт приготовления вина или лучший способ любовного соития, он мог бы пользоваться точным и сложным языком. Но в этой книге он должен был выражаться именно так: "В начале всего был только гексамерон". Или же: "Созерцать недвижный образ - не то же самое что созерцать саму недвижность". Тот, кого я слышал под землей.., был один из них? - Не знаю. - Иона поднялся. - Я собираюсь выйти и продать булаву, но сначала хочу сказать тебе то, что рано или поздно все жены говорят своим мужьям: прежде чем расспрашивать дальше, подумай хорошенько, а вправду ли ты хочешь узнать ответы? - Еще один вопрос, - остановил я его, - последний. Обещаю, что не стану больше спрашивать. Когда мы проходили сквозь Стену, ты сказал, что существа, которых мы в ней видели, - воины и что они поставлены там против Абайи и прочих. А обезьянолюди такие же воины? И если да, то что толку в воинах человеческого роста, если наши противники размером с гору. И почему у древних автархов не было воинов-людей? Иона завернул булаву в тряпку и теперь стоял, перекидывая ее из одной руки в другую. - Это целых три вопроса, а точный ответ я знаю лишь на второй. Попробую ответить и на два остальных, но требую, чтобы ты сдержал слово: обо всем этом мы с тобой говорим в последний раз. Начнем с последнего. Прежние автархи, которые звались иначе, да и автархами-то не были, держали людей-воинов. Но воители, созданные благодаря очеловечиванию зверей или, быть может, посредством преображения людей в зверей, более надежны, они были необходимы, потому что народ, ненавидевший правителей, ненавидел этих прислужников-нелюдей еще больше. Следовательно, от них можно было требовать того, чего люди терпеть не стали бы. Возможно, поэтому их и поставили в Стену. Могут быть и другие объяснения. - Иона замолчал и отошел к окну. Он смотрел не на улицу, а в небо. - Не знаю, кто твои обезьянолюди - такие же помеси или нет. Тот, кого я видел, выглядел вполне по-человечески, за исключением шкуры, и потому я склонен с тобой согласиться: это люди, но они сильно изменились в результате жизни под землей, среди останков древнего города. Урс теперь очень стар, и, конечно, за все прошедшие времена люди накопили немало сокровищ. Золото и серебро не меняются, но их стражи могли Претерпеть метаморфозы более удивительные, чем те, что Превращают виноград в вино и песок в жемчуг. Я заметил: - Но ведь мы тоже каждую ночь живем в темноте, и IBM приносят сокровища из подземных городов. Почему же мы не изменились? Иона не ответил, и я вспомнил о своем обещании не давать больше вопросов. Но когда он обернулся ко мне, его глазах я увидел нечто, говорившее мне, что я сказал страшную глупость. Мы изменились. Он отвернулся и снова посмотрел в небо. - Хорошо, - сдался я, - на этот вопрос можешь не отвечать. Но еще один. Как могут люди противостоять морским чудовищам? - Ты прав: Эребус и Абайя огромны, как горы. Признаюсь, я даже удивился, что тебе это известно. У большинства людей не хватает воображения, чтобы представить себе что-нибудь действительно огромное, больше, Чем, скажем, корабль или дом. Истинные размеры этих существ таковы, что пока они находятся в этом мире, они Никогда не смогут покинуть воду: их собственный вес сокрушит их. Не думай, что они станут молотить о Стену Кулаками или швыряться в нее булыжниками. Но с помощью своих мыслей они вербуют рабов и заставляют их Восставать против всех неугодных им законов. Иона открыл дверь и выскользнул в уличную суету. Я остался на месте, сидел, опираясь локтями на стол, и вспоминал сон, который видел, когда мне пришлось делить ложе с Балдандерсом. "Земля не в силах носить нас", говорили гигантские женщины. Теперь я подошел к той части моего повествования, где не могу не сказать о том, о чем прежде избегал упоминать. Читатели мои не могли не заметить, что я, не опасаясь утомить их, со всеми подробностями описываю происходившее много лет назад и передаю каждое слово своих тогдашних собеседников, как, впрочем, и каждое слово, вылетавшее из моих собственных уст. Наверное, вы сочтете, что это всего лишь прием, избранный мною, дабы пригладить сие повествование. Но истинная причина заключается в том, что я отношусь к кругу людей, которым ниспослано проклятие так называемой абсолютной памяти. "Нельзя помнить все" - много раз мне приходилось слышать это нелепое утверждение. Действительно, я не смогу воспроизвести порядок книг на полках в библиотеке мастера Ультана. Но я помню в сотни раз больше, чем вы могли бы поверить: положение каждого предмета на столе, мимо которого я проходил в детстве, и то, что я уже вызывал в памяти определенную сцену, и даже чем этот памятный эпизод отличается от последующих воспоминаний о нем. Именно эта способность сделала меня любимым учеником мастера Палаэмона, и, я думаю, именно ей обязано своим появлением на свет данное повествование, ибо, если бы он не благоволил ко мне, я бы не отправился в Траке, унося с собой его меч. Говорят, слишком сильно развитая память обычно неразрывно связана с недостатком здравого смысла - что ж, не берусь судить об этом. Но в том, что она таит в себе другую опасность, я не раз убеждался на собственном опыте. Когда мой разум погружается в прошлое, как сейчас или же как в тот раз, когда я вспоминал свой сон, сидя за столом в гостинице, он достигает таких глубин, что я словно заново живу в давно ушедшем дне, во времени, где прошлое соприкасается с настоящим. Всякий раз память выносит это прошлое из бездны неизмененным, а видения становятся такими же реальными, как я сам. И сейчас я могу закрыть глаза и войти в камеру Теклы, как тем зимним днем, и скоро мои пальцы ощутят тепло ее одежды, а запах ее проникнет в мои ноздри, как аромат увядающих от пламени очага лилий. Я снимаю с нее платье и обнимаю это тело цвета слоновой кости, чувствуя, как лицо мое прижимается к ее соскам... Теперь вы, наверное, понимаете, как легко можно проводить целые часы, а то и дни, предаваясь воспоминаниям. Иногда я так глубоко погружаюсь в них, что пьянею, как от вина или дурмана. Так было и теперь. Поступь, которую я слышал в пещере обезьянолюдей, все еще раздавалась у меня в ушах. В поисках объяснения я вернулся в один из своих снов, уверенный, что теперь я знаю, кем он был послан, и надеясь раскрыть в нем нечто большее, чем предвидел отправитель. Снова я мчался верхом на увенчанном митрой коне с перепончатыми крыльями. Под нами пролетали пеликаны, разрезая воздух ритмичными, жесткими взмахами крыльев, кружились и пронзительно кричали чайки. Снова я падал в бездну, со свистом рассекая воздух, и все же в какой-то миг словно завис между волной и тучей. Я выгнулся, опустил голову, вытянул ноги, вошел в воду, и там, в чистой голубизне, передо мной предстала голова со змеями вместо волос, многоголовый зверь, а потом колеблемые водоворотом песчаные сады далеко внизу. Великанши воздели руки, подобные стволам сикамор, с длинным амарантовым ногтем на каждом пальце. Потом внезапно я, который был слеп раньше, прозрел и понял, зачем Абайя послал мне этот сон и почему стремился вовлечь меня в великую и последнюю битву Урса. Тирания воспоминаний сковала мою волю. Я видел гигантских одалисок, смотрел на их сад и понимал, что это всего лишь сон, вернувшийся благодаря ухищрениям памяти, но не мог вырваться за его пределы. Чьи-то руки подхватили меня как куклу, и, пока я бродил меж прислужницами Абайи, меня вытащили из глубокого кресла в гостинице Сальтуса. И все равно еще сотню ударов сердца я не мог освободить разум из плена моря и его зеленовласых женщин. - Он спит. - Глаза у него открыты. Третий голос: - Меч принести? - Тащи. Без дела не останется. Великанши растаяли. Мужчины в одеждах из оленьих шкур и грубой шерсти схватили меня с двух сторон, а третий, с исполосованным шрамами лицом, приставил короткий нож к моему горлу. Тот, что стоял справа, держал мой "Терминус Эст". Это был тот самый доброволец с черной бородой, который помогал взламывать замурованный дом. - Кто-то идет. Человек со шрамами скользнул прочь. Я услышал, как отворилась дверь и возглас Ионы, когда его рывком втащили внутрь. - Это твой хозяин, верно? Так вот, дружище, попробуй только двинуться или закричать - убьем обоих.
Глава 9
Повелитель листьев
Iни поставили нас лицом к стене, связали руки. Плащи накинули нам на плечи, так чтобы пут не было видно, поэтому, когда нас вели через двор, казалось, будто мы прогуливаемся заложив руки за спину. Во дворе огромный балушитер переминался с ноги на ногу под тяжестью паланкина. Один из мужчин ударил животное по передней ноге рукоятью бодила, чтобы заставить его опуститься на колени, и нас водрузили к нему на спину. В Сальтус мы с Ионой ехали по дороге, пролегавшей между горами отходов из шахт и каменоломен, холмами, сложенными в основном из обломков шлака и битого камня. Получив поддельное письмо, я проскакал другой дорогой - большая часть моего пути тогда шла по лесу, прилегавшему к деревне. Теперь, игнорируя наезженные тропы, мы лезли напролом через груды отбросов. Сюда рудокопы сваливали весь хлам, извлеченный из недр погребенного под землей прошлого, все то, что в глазах жителей деревни считалось совсем уж неприглядным мусором. Отходы громоздились огромными грудами, в десятки раз выше могучей спины балушитера. Сюда сносили непристойные статуи, теперь валявшиеся вповалку, замершие в наклонном положении или разваливавшиеся на куски, а также - человеческие кости, на которых еще сохранились лохмотья высохшего мяса и пучки волос. И еще там были десятки тысяч мужчин и женщин - из тех, что в надежде на грядущее возрождение пожелали навек уберечь свои тела от тления. Теперь они валялись, как пьяницы после попойки, их хрустальные саркофаги были разбиты, руки и ноги раскинуты в гротескных позах, одежда истлела, а остекленелый взор устремлялся в небо. Сначала мы с Ионой пытались хоть что-нибудь выведать у наших похитителей, но они ударами заставляли нас молчать. Теперь, когда балушитер прокладывал себе путь сквозь этот хаос, они немного оттаяли, и я снова спросил, куда нас везут. Человек со шрамами ответил: - В дикие места, где живут свободные мужчины и прекрасные женщины. Я подумал об Агии и спросил, не ей ли он служит. Он засмеялся и замотал головой. - Я служу Водалусу из Леса. - Водалусу! - А-а, - проговорил он, - так ты его знаешь. - Он толкнул локтем в бок парня с черной бородой, который сидел в паланкине рядом с нами. - Не трусь, Водалус обойдется с тобой, как с лучшим другом. Он знает, что ты с радостью согласился расправиться с одним из его людей. - Конечно, я его знаю, - сказал я и уже собирался поведать человеку со шрамами о своей встрече с Водалусом, чью жизнь я спас в тот памятный год, перед тем как стал капитаном учеников. Но потом я засомневался, вспомнит ли меня Водалус, и сказал только, что если бы я знал, что Барнох - его человек, то ни за что не согласился бы пытать беднягу. Конечно, я солгал. Я знал, кто такой Барнох, и, приняв предложение алькальда, успокаивал свою совесть мыслью, будто смогу избавить его от лишних мучений. Моя ложь не имела успеха: все трое разразились хохотом - даже погонщик, восседавший на шее балушитера. Когда веселье улеглось, я спросил: - Прошлой ночью я ездил на северо-восток от Сальтуса. Сейчас мы направляемся туда же? - Так вот где ты был. Наш хозяин приходил за тобой, но вернулся с пустыми руками. Человек со шрамами ухмыльнулся. Я видел - ему доставляет удовольствие мысль о том, что он достиг успеха там, где сам Водалус потерпел неудачу. Иона шепнул: - Мы продвигаемся на север. Это видно по солнцу. - Да, - подтвердил человек со шрамами, который, видимо, отличался острым слухом. - На север, но недолго. А потом, чтобы скоротать время, он принялся расписывать, как его господин обращается с пленными. Большинство из этих приемов показались мне донельзя примитивными. Подобными способами можно достигнуть определенного театрального эффекта, но нельзя причинить жертве истинных мучений. Тени деревьев упали на паланкин, будто чья-то невидимая рука накинула покрывало. Блеск бесчисленного множества осколков стекла и устремленные ввысь взоры мертвых глаз остались позади. Мы вступили в прохладную сень древнего леса. Среди этих могучих стволов даже балушитер, который был в три раза выше человеческого роста, казался крошечным суетливым зверьком, а мы, сидевшие у него на спине, вполне сошли бы за гномов из детской сказки, что держат путь в крепость-муравейник к королю эльфов. Мне подумалось, чти еще задолго до моего рождения эти деревья вряд ли были ниже: они стояли, как стоят сейчас, когда я ребенком играл среди кипарисов и мирных плит нашего некрополя, и пусть пройдет столько же времени со дня моей смерти, сколько прошло его для тех, кто покоится под этими плитами, деревья по-прежнему будут стоять, впитывая последние лучи умирающего солнца. Я видел, как мало тянет моя жизнь на весах бытия, хоть для меня она и драгоценна. И от этих мыслей во мне родилось удивительное чувство: я готов был цепляться за Каждый ничтожный шанс выжить, и в то же время мне было почти все равно, сумею ли я спастись. Думаю, что Остался жив благодаря этому чувству. Оно сослужило мне Такую добрую службу, что я постарался сохранить его на всю жизнь. И впоследствии мне довольно часто, хоть и не всегда, удавалось вызвать его в себе. - Северьян, что с тобой? То были слова Ионы. Я взглянул на него с некоторым удивлением. - А в чем дело? - У тебя вдруг стало такое лицо, будто ты болен. - Я просто размышлял о том, что это место кажется пне знакомым, и пытался понять, почему. Думаю, потому, что оно напоминает мне летние дни в нашей Цитадели. Эти деревья почти такие же высокие, как башни, а некоторые из башен поросли плющом, и потому в тихий летний день свет между ними приобретает зеленоватый оттенок. И здесь так же тихо, как там... - Да? - Иона, ты, наверное, не раз сидел в лодке. - Да, случалось. - Мне всегда хотелось покататься в лодке, но впервые мне это удалось, только когда мы с Агией переправились на остров, где расположены Ботанические Сады. И еще раз - когда мы пересекали Птичье Озеро. Покачивание лодки так похоже на движения этого зверя, и плывет она столь же беззвучно, разве что иногда раздастся плеск, когда весло уходит в воду. Теперь мне кажется, что я плыву через Цитадель по ленивой воде. При этих словах Иона так помрачнел, что я рассмеялся, встал и высунулся из паланкина. Я хотел каким-нибудь невинным замечанием, о деревьях или же о лесной почве, успокоить его и дать понять, что у меня просто разыгралось воображение. Однако стоило мне начать подниматься, как человек со шрамами вскочил и, приставив острие кинжала к моему горлу, велел сесть на место. Чтобы позлить его, я отрицательно покачал головой. Он замахнулся кинжалом. - Садись, или кишки выпущу! - И откажешься от заслуженной славы? Не думаю. К тому же что, по-твоему, сделает Водалус, когда ему доложат, что я был у тебя в руках, а ты меня прирезал? И тут удача повернулась к нам лицом. Бородатый, который держал "Терминус Эст", попытался обнажить его. Никогда не имея дело с таким длинным клинком, он не знал, как с ним обращаться. А поступать надо следующим образом: взяться за рукоять правой рукой и за верх ножен левой, а потом одновременно развести обе руки в стороны. Вместо этого он стал тащить клинок вверх, будто выдергивал сорняк из земли. В это мгновение балушитер тяжело перевалился на другой бок, бородач потерял равновесие и налетел на человека со, шрамами. Оба наткнулись на лезвия меча (эти лезвия резали волос на лету), и оба поранились. Человек со шрамами отпрянул назад, а Иона, подставив ему подножку, умудрился перекинуть его через край паланкина. Чернобородый отбросил меч. Он не мог оторвать взгляда от своей раны, длинной, хотя, без сомнения, неглубокой. Я знал это оружие как свои пять пальцев: хватило одного мгновения, чтобы, бросившись на дно паланкина, схватить рукоять, а потом, зажав лезвие между пятками, перерезать путы, которые стягивали мои запястья. Чернобородый опомнился, выхватил нож и мог бы убить меня, если бы Иона не лягнул его между ног. Бородач согнулся пополам, и задолго до того, как он выпрямился, я уже стоял над ним, а мой меч был готов к удару. Резкое сокращение мускулов спины рывком распрямило его тело, как часто случается, если осужденный не стоит на коленях. Думаю, фонтан крови был первым тревожным знаком, "который заметил погонщик (так быстро все происходило). Только тогда он оглянулся, и я достал его точным горизонтальным взмахом, держа меч в одной руке и перегнувшись через борт паланкина. Едва его голова со стуком ударилась о землю, как балушитер ступил между двумя огромными деревьями, которые росли так близко друг к другу, что, казалось, он протиснулся меж ними, как мышь проскальзывает в узкое отверстие в стене. Нашим взорам предстала открытая поляна, где трава росла так же густо, как хлеба в поле, а на ней играли пятна солнечного света, ярко-золотые, без примеси зеленого оттенка. Здесь, под пологом цветущих виноградных лоз, и воздвиг свой трон Водалус. Случилось так, что именно в ту минуту он восседал на нем рядом с шатленой Tea и вершил суд над своими подданными. Иона ничего этого не видел, потому что все еще лежал на дне паланкина, перерезая кинжалом веревку на руках. Но я, видевший все, встал во весь рост на вогнутой, колышущейся спине балушитера и держал в руке меч, красный до самой гарды. Сотни лиц разом повернулись в мою сторону, среди них - лица сидевших на троне экзультанта и его подруги. И в их глазах я узрел то, что видели они: огромный зверь с окровавленной фигурой наездника без головы, и я, возвышавшийся за его спиной, в угольно-черном плаще, с обнаженным мечом. Если бы я спрыгнул и попытался бежать или заставил балушитера прибавить скорости, скорее всего меня бы убили. Но я не сделал ни того, ни другого. Движимый тем чувством, что снизошло на меня, когда я лицезрел давным-давно умерших людей среди отходов штолен и вечные деревья, я остался стоять на месте. Балушитер, которым теперь никто не правил, твердо рысил вперед (приспешники Водалуса расступались, давая ему дорогу), пока не уперся в высокий помост с навесом. Тогда зверь встал как вкопанный, мертвец скатился с него на помост к ногам Водалуса, а я, свесившись с паланкина, плашмя ударил животное мечом - сначала по одной, затем по другой ноге, и оно подогнуло колени. На лице Водалуса появилась тонкая усмешка, в которой разом отразилось несколько ощущений, но одним из них, может быть, самым явственным, было удовольствие. - Я послал своих людей поймать человека, который отрубает головы, проговорил он. - Похоже, им это удалось. Я отсалютовал мечом, подняв рукоять на уровень лица, как нас учили делать, когда кто-нибудь из экзультантов приезжал посмотреть на казнь в Большом Дворе. - Сьер, они доставили вам человека, который не позволяет рубить головы, - было время, когда твоя собственная могла скатиться на свежеразрытую землю, если бы не я. Он взглянул на меня более внимательно - на лицо, а не на меч и плащ, и чуть погодя произнес: - Да, ты и был тем юнцом. Неужели это случилось так давно? - Довольно давно, сьер. - Мы поговорим об этом наедине, а сейчас я должен вернуться к делам. Стань здесь. - Он указал на землю слева от себя. Мы с Ионой слезли с балушитера, которого увели два конюха. Оставалось ждать и слушать, как Водалус отдает приказы, разрабатывает планы, карает и жалует. Все это заняло не меньше стражи. Я думал о том, что вся хваленая пышность человеческих построек - колонны и арки - всего лишь попытка воплотить в мертвом камне стволы и кроны леса. Здесь мне казалось, что между ними почти нет разницы, кроме той, что одни - серые или белые, а другие коричневые и зеленые. Потом я решил, что теперь знаю, почему все воины Автарха и бесчисленные вассалы экзультантов не смогли одолеть Водалуса: он занимал самую неприступную крепость Урса, гораздо более внушительную, чем Цитадель, с которой я ее сравнивал. Когда наконец толпа вокруг Водалуса рассеялась e все - мужчины и женщины - постепенно заняли свои места на поляне, он сошел к нам с помоста. Говорил он склонившись надо мной, будто над ребенком: - Некогда ты оказал мне услугу. За это я сохраню тебе жизнь, но, может быть, тебе придется погостить у меня некоторое время. Убедившись, что твоей жизни ничто не угрожает, согласен ли ты снова послужить мне? Клятва, которую я принес Автарху по случаю своего возвышения, не обладала достаточной силой, чтобы противостоять воспоминаниям о том туманном вечере, когда я открыл сию страницу своей жизни. Клятвы - всего лишь слабые соратники чести. Благодеяния, которые мы оказываем другим, связывают нас гораздо сильнее, ибо они приспешники духа: человек, спасенный тобою однажды, всю жизнь имеет на тебя права. Я часто слышал, что благодарности в природе нет. Это неправда. Те, кто так говорит, не там искали. Человек, совершающий благодеяние, на миг достигает вершин духа, уподобляясь Панкреатору и в благодарность за это возвышение будет служить другому до смерти. Так я ответил Водалусу. - Хорошо сказано! - воскликнул он и хлопнул меня по плечу. - Идем, тут неподалеку нас ждет ужин. Если вы со своим другом разделите нашу трапезу, я расскажу, что надо сделать. - Сьер, однажды я уже нанес бесчестье своей гильдии. Прошу только, чтобы от меня не потребовалось бесчестить ее снова. - Никто ни о чем не узнает, - бросил он. И этот ответ меня удовлетворил.
Глава 10
Tea
Iы вместе с остальными пешком прошли пол-лиги в глубь леса, где под деревьями стояли накрытые столы. Меня посадили по левую руку от Водалуса, и пока все ели, я только притворялся, что тоже ем, а сам во все глаза смотрел на Водалуса и его даму, чей образ столь часто всплывал в моем воображении, когда я лежал на койке рядом с другими учениками в нашей башне. Я спас Водалуса, когда был еще мальчишкой, по крайней мере в духовном плане, а мальчику все взрослые мужчины кажутся большими и могучими, если, конечно, они не совсем недомерки. Теперь я видел, что он и вправду был так же высок, как Текла, если не выше, а сводная сестра Теклы - Tea - не уступала им в росте. Тогда я уверился в том, что в их жилах течет кровь экзультантов, а не простых армигеров, как, например, сьер Рахо. Сначала я влюбился в Tea - влюбился потому, что она принадлежала человеку, которого я спас. А Теклу я полюбил именно потому, что она была похожа на Tea. И вот теперь (так проходит осень, затем зима и весна, и наступает лето, знаменуя собой конец и начало годового цикла) я снова полюбил Tea, ибо она походила на Теклу. Водалус заметил: - Ты, я вижу, большой поклонник женской красоты. Я потупился. - Мне редко приходилось бывать в хорошем обществе, сьер. Прошу простить меня. - Я разделяю твое восхищение, так что прощения просить не стоит. Но надеюсь, ты изучал эту лебединую шею не из профессиональных интересов? - Ни в коем случае, сьер. - Рад это слышать. - Он взял блюдо с жареными рябчиками, выбрал одного и положил мне на тарелку. Это был знак особой милости. - Но, должен признаться, я слегка удивлен. Легко предположить, что человек, занимающийся твоим ремеслом, смотрит на нас, простых смертных, как мясник на скот. - На это мне нечего ответить, сьер. Я не обучался ремеслу мясника. Он рассмеялся. - В точку! Я уже почти жалею, что ты согласился служить мне. Если бы ты остался просто моим пленником, мы могли бы приятно проводить время в беседах, пока ты расплачиваешься - а именно так я и собирался поступить с тобой - за жизнь несчастного Барноха. Но решено, и завтра утром ты отправишься в путь. И все же думаю, что мое поручение хорошо отвечает твоим наклонностям. - Должно отвечать, если это твое поручение, сьер. - Тебе нечего делать на помосте. - Он улыбнулся. - Мы найдем для тебя занятие получше. Но если ты хочешь сослужить мне добрую службу, то должен уяснить расположение фигур на доске и правила игры, которую я веду. Назовем стороны белой и черной, и в честь цвета твоего одеяния, дабы ты не забывал, на чьей стороне мы будем черными. Несомненно, тебе говорили, что мы, черные, просто бандиты и бунтовщики. Имеешь ли ты какое-нибудь представление о том, к чему мы стремимся? - Поставить мат Автарху? - Было бы неплохо, но этот мат - всего лишь первый шаг в достижении конечной цели. Ты явился из Цитадели - видишь, мне известно кое-что о твоей жизни - этой великой твердыни минувших времен, поэтому ты должен хоть слегка ощущать прошлое. Разве тебе никогда не приходило в голову, что человечество было гораздо богаче и счастливей в ушедшие эпохи? - Всем известно, - ответил я, - что мы давно утратили славу древних времен. - Мы обретем ее вновь. Все станет, как прежде. Люди Урса вновь будут бороздить межзвездное пространство, от галактики к галактике, и властвовать над дочерьми солнца. Шатлена Tea, которая, должно быть, слушала, что говорит Водалус, хотя ничем не обнаруживала своего присутствия, взглянула сначала на него, потом на меня и произнесла мягким воркующим голосом: - Известно ли тебе, палач, как наш мир получил свое нынешнее название? Люди восхода пришли к своему тогдашнему повелителю, а имя ему было "Война". Но они считали это имя неблагозвучным и боялись, что другие не пойдут за ними. Потому они дали ему другое имя - Дар. Однако в их языке был хитрый фокус: одно и то же слово означало и "подарок", и "настоящее". По крайней мере, так объяснял нам с сестрой наш наставник, хотя трудно понять, как можно допускать такую путаницу в словоупотреблении. Водалус слушал ее так, словно ему не терпелось говорить самому, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы перебивать даму. - Тогда другие, которые должны были переправить свой народ в самый отдаленный из обитаемых миров, тоже вступили в эту игру и назвали тот мир "Скальд" - Мир Будущего. А наш, таким образом, стал называться Урсом Миром Прошлого. - Боюсь, ты ошибаешься, - возразил ей Водалус. - Мне известно из самых достоверных источников, что наш мир носил это название с глубокой древности. Но твое заблуждение столь очаровательно, что я предпочел бы, чтобы оказалась права ты, а не я. В ответ на это Tea улыбнулась. Водалус снова повернулся ко мне. - Хотя сказка нашей дорогой шатлены и не объясняет, почему Урс зовется Урсом, но в ней есть одна важная мысль: в те времена человечество путешествовало на своих кораблях из одного мира в другой, покоряло новые миры и возводило на них города Человека. То были великие дни, когда отцы отцов наших отцов стремились к господству над Вселенной. Он замолчал, и, поскольку от меня, видимо, ждали какого-то отклика, я сказал: - Сьер, нам недостает мудрости тех веков. - А-а, ты целишь в самую сердцевину. И все же, несмотря на всю свою проницательность, ты ошибаешься. Нет, нам не хватает не мудрости. Нам не хватает силы. Процесс дознания шел вполне гладко, но к тому времени, когда люди узнали все, что им требуется для господства, истощилась сила мира. Сейчас, мы влачим жалкое существование на останках наших предшественников. И пусть немногие летают по воздуху на своих флайерах, за день покрывая десятки тысяч лиг, все остальные ползают по поверхности Урса и не могут пройти расстояние от горизонта до горизонта до того, как солнце не скроется на западе. Минуту назад ты говорил о необходимости поставить мат этому жалкому идиоту Автарху. Я хочу, чтобы ты знал: есть две великие силы, которые рвутся к власти. Белые стремятся сохранить все как есть. Черные - направить Человека на путь, который вернул бы ему господство над миром. Я назвал их черными случайно, но следует помнить, что именно ночью мы видим звезды. Днем при свете солнца они незаметны. Так скажи, какой из двух сил ты хочешь служить? Ветер едва шевелил ветки деревьев. Мне показалось, что все, кто сидел за столом, разом замолчали в ожидании моего ответа. - Конечно, черным! - Хорошо! Но, как умный человек, ты должен понимать, что путь ко второму завоеванию мира будет нелегким. Те, кто не влеком страстной жаждой перемен, так и будут пребывать в нерешительности и никогда не расстанутся со своими сомнениями. Весь груз ложится на нас. Мы должны решиться! За столом снова наступило оживление. Понизив голос, чтобы никто больше не услышал меня, я обратился к Водалусу: - Сьер, я не все вам сказал. Больше я не могу таиться, ибо вы сочтете меня недостойным доверия. Он оказался лучшим интриганом, чем я, и, отвернувшись, сделал вид, что полностью занят едой. Только через некоторое время он произнес: - В чем дело? Расскажи, и покончим с этим. - Сьер, - сказал я, - у меня есть древняя реликвия - предмет, который называют Когтем Миротворца. В ту секунду он откусывал кусок от жареной куриной ноги. Вдруг он замер и скосил глаза на меня, не поворачивая головы. - Не желаете ли посмотреть на него, сьер? Он очень красивый. Я прячу его в голенище сапога. - Нет, - прошептал он. - Или, вернее, не здесь... Нет, лучше совсем не надо. - Кому тогда я должен его отдать? Водалус наконец проглотил кусок. - Я слышал от своих друзей в Нессусе, что он исчез. Так, значит, он у тебя. Храни, пока не сможешь избавиться от него. Не пытайся продать - его сразу узнают. Спрячь где-нибудь. Брось в яму. - Но, сьер, это же очень ценная вещь. - Она бесценна и потому ничего не стоит. Мы с тобой разумные люди. Вопреки этим словам в голосе его звучал страх. - Но чернь считает сей камень священным и верит, что он может творить чудеса. Если бы я завладел им, они сочли бы меня святотатцем и врагом Теологуменона. А наши хозяева предателем. Ты должен сказать мне... Как раз в это время к столу подбежал человек, которого я раньше не встречал. Вид его говорил о том, что он принес важные новости. Водалус поднялся и отошел с ним в сторону. Я мысленно уподобил его красавцу наставнику, беседующему с учеником, ибо он был, по крайней мере, на голову выше гонца. Ожидая его скорого возвращения, я продолжал свою трапезу. Но после продолжительного разговора Водалус куда-то удалился вместе с новоприбывшим, затерявшись среди толстых стволов деревьев. Один за другим вставали из-за стола и все остальные, пока не остались лишь прекрасная Tea, Иона, я и еще один человек. - Ты собираешься присоединиться к нам, - проворковала Tea, - но пока ничего о нас не знаешь. Тебе нужны деньги? Я заколебался, но тут в разговор вступил Иона: - Это как раз то, шатлена, чему человек всегда рад, как неудаче старшего брата. - Отныне мы будем откладывать причитающуюся вам долю. Когда вернетесь, вы ее получите. А пока для каждого из вас приготовлен кошелек, чтобы вы могли побыстрее добраться до места. - Значит, мы уезжаем? - спросил я. - Разве вам об этом не сказали? Водалус даст вам указания за ужином. Я не думал, что в скором времени снова окажусь за столом, и, наверное, об этом красноречиво свидетельствовало мое лицо. - Ночью, когда взойдет луна, будет ужин, - сказала Tea. - Кто-нибудь зайдет за вами. - Потом она пропела: С утра поел - и жизнь светлее, К полудню снова - полон сил, Под вечер - складно говорил, А на ночь - вовсе стал мудрее... - А теперь мой слуга Гуниальд отведет вас туда, где вы сможете отдохнуть с дороги. Человек, который до сих пор не произнес ни слова, встал и бросил: - Идите за мной. Я попросил Tea: - Я хотел бы поговорить с тобой, шатлена, когда у нас будет больше времени. Мне кое-что известно о твоей подруге. Она поняла, что я не зря бросаюсь словами, - это было видно по ее лицу. Потом Гуниальд повел нас через лес и, пройдя около лиги, остановился на берегу ручья, поросшем мягкой травой. - Ждите здесь, - сказал он. - Вздремните, если сможете. Никто сюда не придет до темноты. - А если бы нам пришло в голову сбежать? - спросил я. - Лес полон теми, кому известно решение нашего господина, - ответил он и, резко повернувшись, ушел. Потом я в тех же словах, что уже приводил здесь, рассказал Ионе о виденном мною у разрытой могилы. - Я понимаю, - заметил он, - почему ты желаешь присоединиться к людям этого Водалуса. Но ты должен отдавать себе отчет в том, что я друг тебе, а не ему. Единственное, чего хочу я, это найти женщину, которую ты зовешь Иолентой. Ты же хочешь служить Водалусу, попасть в Траке, начать новую жизнь в изгнании, искупить вину за проступок, которым, по твоим словам, запятнал честь гильдии, - хотя, признаюсь, я не понимаю, каким образом можно запятнать то, чего не существует, - найти женщину по имени Доркас, заключить мир с женщиной по имени Агия и, наконец, вернуть известный нам обоим предмет женщинам, которых зовут Пелеринами... К концу столь внушительного перечня он улыбался, а я хохотал взахлеб. - И хотя ты напоминаешь мне сокола, которого держал один старик, эта птица двадцать лет сидела на насесте, а потом решила лететь сразу во все стороны, - надеюсь, тебе удастся добиться всего, чего ты хочешь. Но, хотелось бы верить, ты понимаешь, что может случиться и так необязательно, но вполне возможно, - что одно-два из этих желаний встанут на пути четырех-пяти оставшихся. - Сказанное тобою совершенно справедливо, - согласился я. - Я жажду всего сразу и, хотя ты можешь мне не верить, отдаю все силы и внимание тому, что может благоприятствовать осуществлению всех своих желаний без исключения. Тем не менее должен признать, все идет не так, как хотелось бы. Посмотрим, к чему меня привели столь разносторонние потребности: да, я, как бездомный странник, сижу здесь, в тени этого дерева. Но ты, упорно преследующий одну-единственную цель... Где ты теперь? В подобных разговорах мы скоротали время до позднего вечера. Над головой у меня щебетали птицы, и было очень кстати иметь такого друга, как Иона, - верного, рассудительного, тактичного, исполненного мудрости, юмора и жизненного опыта. В то время я еще не знал истории его жизни, но чувствовал, что он не говорит и полслова правды о своем прошлом. Не осмеливаясь задавать прямых вопросов, я так или иначе все время стремился вытянуть из него это прошлое. Например, я узнал (или скорее думал, что узнал), что его отец был ремесленником. Иона жил с обоими родителями и получил, как он выразился, обычное воспитание, хотя именно такое воспитание правильнее было бы назвать совсем необычным. Они жили в приморском городе на юге, но, посетив его в последний раз. Иона обнаружил множество перемен и не пожелал остаться на прежнем месте. Впервые столкнувшись с ним у Стены, я подумал, что, судя по внешности, он лет на десять старше меня. Из того, что он говорил теперь (и в меньшей степени - из наших предыдущих разговоров), я заключил, что он еще старше. По-видимому, он прочел немало летописей и много знал о прошлом, а я, несмотря на старания мастера Палаэмона и Теклы развить мой разум, все еще был настолько наивен и необразован, что не мог представить себе, чтобы человек, не доживший еще и до середины жизни, обладал такими познаниями. К людям он относился слегка цинично, и это тоже говорило в пользу версии, что ему немало пришлось повидать на своем веку. Мы все еще беседовали, когда между деревьями мой взгляд уловил изящную фигуру шатлены Tea. Я толкнул Иону, и мы молча стали наблюдать за ней. Она приближалась, не видя нас, и потому двигалась, как ходят люди, когда просто придерживаются определенного направления - не глядя ни под ноги, ни по сторонам. Иногда солнечный свет падал на ее лицо, столь напоминавшее в профиль лицо Теклы, что у меня разрывалось сердце. И походка ее была походкой Теклы: гордая поступь совершенного творения природы, которому не место в клетке. - Она, несомненно, из старинного рода, - шепнул я Ионе. - Взгляни! Похожа на дриаду. Так могла бы ступать ива. - Эти старинные семейства - самые что ни на есть новые, - ответил он. - В древности их и в помине не было. Не думаю, что она могла разобрать его слова - наверное, просто услыхала голос и взглянула на нас. Я помахал ей рукой, она пошла быстрее, не переходя на бег, но приближаясь очень быстро благодаря своему размашистому oaay. Мы встали и снова сели, дождавшись, когда она расположится на своей шали лицом к ручью. - Ты говорил, что хочешь рассказать мне о сестре? - из-за воркующего голоска она точно становилась ниже ростом, а сидя, была не выше, чем я или Иона. - Я был с ней до последнего, - сказал я. - Она говорила, они постараются заставить вас убедить Водалуса сдаться, чтобы спасти ее. Вы знали, что ее посадили в темницу? - Ты служил ей? - Tea окинула меня оценивающим взглядом. - Да, я слышала, что ее отвезли в это страшное место в подземельях Нессуса, где, как понимаю, она вскоре умерла. Я вспомнил о тех минутах перед камерой Теклы, пока из-под ее двери не показалась пурпурная струя крови, но кивнул. - Ты знаешь, как ее арестовали? Текла рассказала мне все в подробностях, и я передал ре слова, ничего не опустив. - Понятно, - пробормотала Tea и с минуту молчала, вперив немигающий взор в бегущую воду. - Конечно, я тоже скучала по придворной жизни. И вот теперь, когда я слышу обо всех этих людях и как они завернули мою сестру в гобелен - именно в гобелен, - я понимаю, почему оставила эту жизнь. - Она тоже скучала по ней, - сказал я. - Во всяком случае, она часто о ней вспоминала. Но слышал от нее, что, если ее когда-нибудь выпустят на свободу, она не вернется. Она все твердила о загородном доме, от названия которого пошел ее титул, и представляла, как обставит его заново, станет давать обеды для знатных соседей и охотиться... Лицо Tea исказилось горькой усмешкой. - Я здесь так наохотилась, что хватило бы на десять жизней. Но когда Водалус станет Автархом, я буду его супругой. И тогда я буду снова гулять у Кладезя Орхидей, но теперь уже со свитой из пятидесяти дочерей экзультантов, развлекающих меня пением. Хватит об этом. Еще долго ждать не меньше нескольких месяцев. А пока я имею.., то, что имею. Она хмуро взглянула на нас с Ионой и очень грациозно поднялась, показав жестом, чтобы мы оставались сидеть. - Я рада была узнать, что произошло с моей сводной сестрой. Дом, о котором ты говорил, теперь мой, хотя я не могу предъявить на него права. В знак благодарности я хочу предупредить тебя об ужине, который вам скоро предстоит разделить с нами. Мне показалось, ты не обратил внимания на намеки Водалуса. Ты понял что-нибудь? Иона молчал, а я отрицательно покачал головой. - Если мы с нашими союзниками и правителями, которые ждут в своих владениях под волнами, одержим победу, то должны будем располагать всеми знаниями прошлого. Ты знаешь, что такое аналептик альзабо? Я ответил: - Нет, шатлена, но я слышал сказки про зверя с таким же прозвищем. Поговаривают, он, обладая даром человеческой речи, приходит по ночам к дому, где умер ребенок, и просится внутрь. Tea кивнула. - Животное это привезли со звезд очень давно, как привозили многое другое на благо Урса. Разума у этого зверя не больше, чем у собаки, а может, и меньше. Но он раскапывает могилы и питается трупами. И, насытившись человеческим мясом, он перенимает, по крайней мере на время, язык и повадки людей. Аналептик альзабо делают из железы, расположенной у основания черепа этого животного. Теперь понимаешь, о чем я? Когда она ушла, мы с Ионой не могли взглянуть друг другу в глаза. Оба мы сообразили, что за пир ждет нас нынешней ночью.
Глава 11
Текла
Eак мне показалось, мы сидели еще довольно долго, хотя, вероятно, всего несколько минут. Я больше не в силах был выносить то, что чувствовал, и бросился к ручью. Опустившись на колени на мягкую землю, я изверг из себя обед, который делил с Водалусом. В моем желудке уже ничего не оставалось, но я еще долго стоял на коленях, корчась в судорогах, дрожа с ног до головы, и без конца полоскал рот, плескал в лицо холодной чистой водой, до тех пор пока ручей не унес все без остатка. Почувствовав наконец, что могу встать, я вернулся к Ионе. - Нам надо уходить. Казалось, ему жаль меня, и, наверное, так оно и было. - Повсюду люди Водалуса. - Я вижу, на тебя это не так сильно подействовало. Но ты же слышал, кто их союзники. К тому же, может быть, этот Гуниальд солгал. - Нет, не солгал. Я слышал, как наши сторожа пробираются между деревьями. Северьян, у тебя есть меч, а у меня нож, но люди Водалуса вооружены луками. Почти у всех, кто сидел с нами за столом, они были. Мы, конечно, можем попробовать прятаться за стволами, как аловаты... Я понял, что он имеет в виду, и продолжил за него: - Но аловатов стреляют при свете дня. - Да, зато никто не охотится на них ночью. Еще одна стража - и стемнеет. - Тогда ты пойдешь со мной? - спросил я, протягивая ему руку. Он пожал ее. - Северьян, мой бедный друг, ты говорил, что видел Водалуса, эту шатлену и еще одного человека у разоренной могилы. Неужели ты не понял, что они собираются Делать со своей добычей? Наверное, я понял, но прогнал от себя эту догадку, казавшуюся тогда неуместной. Теперь мне нечего было сказать, да я и не мог думать ни о чем - только мечтал, чтобы поскорее наступила ночь. Но посланные за нами люди подоспели раньше: четверо жилистых парней с бердышами, по виду - из крестьян, и пятый - с офицерским эспадроном, чем-то смахивавший на армигера. Возможно, эти люди были в толпе, окружавшей помост, и вместе со всеми наблюдали за нашим прибытием. Во всяком случае, они явно не желали рисковать и окружили нас, держа оружие наготове, хоть и приветствовали нас как друзей и соратников. Иона вел себя как нельзя лучше. Пока нас вели по лесным тропинкам, он без умолку болтал со спутниками. Я же не мог думать ни о чем, кроме предстоящего испытания. Я с трудом переставлял ноги, будто шел, чтобы воочию наблюдать конец света. За время пути Урс повернулся спиной к солнцу. Через густые кроны не проникал ни один звездный луч, но наши проводники так хорошо знали дорогу, что даже не замедлили шага. Я то и дело порывался спросить у них, будут ли нас принуждать разделить эту трапезу, хотя и так знал, что отказаться или даже выразить подобное желание означало бы навсегда лишиться доверия Водалуса, свободы, а может, и жизни. По мере того как я приходил во все большее отчаяние, пять наших сторожей, которые вначале не очень-то охотно отвечали на шуточки и прибаутки Ионы, становились все веселее, словно держали путь в питейное заведение или в бордель. И хотя я ясно слышал в их голосах нетерпение, фразы, которыми они обменивались, оставались для меня столь же непонятными, как разговор распутников - для малолетнего ребенка. - Далеко нынче собираешься? Опять совсем потонешь? - Это произнес кто-то сзади - просто голос из темноты. - Клянусь Эребусом, я собираюсь нырнуть так глубоко, что вы меня до зимы не увидите. Я узнал голос армигера: - Кто-нибудь из вас ее видел? - Если в остальных голосах слышалось только грубое вожделение, то в этих простых словах звучала невыносимая жажда. Так спрашивает о потерянном доме заблудившийся путник. - Нет, Вальдграв. Другой голос: - Алкмунд говорил, что в самый раз - не старая и не слишком молоденькая. - Надеюсь, на этот раз не лесбиянка. - Яне... Голос оборвался, или, может быть, я просто перестал прислушиваться, потому что увидел впереди проблеск света. Еще через несколько шагов я уже мог различить факелы и услышал многоголосый шум. Кто-то впереди велел нам остановиться. Армигер выступил вперед и шепотом назвал пароль. Вскоре я уже сидел на мягкой земле. По правую руку от меня опустился Иона, а по левую стоял низкий резной стул. Все остальные (как будто они ждали нашего прибытия) расположились по кругу, в центре которого висел на ветке коптящий светильник, испускающий неяркий оранжевый свет. Народу было меньше, чем днем на поляне, - не более одной трети, но по их одежде и оружию я заключил, что они принадлежат к высшему рангу. По-видимому, здесь были и простые воины, пользующиеся особым расположением Водалуса. На каждую женщину приходилось четверо-пятеро мужчин, но первые казались не менее воинственными, а их лица выражали еще большее нетерпение, чем мужские. Мы ждали довольно долго. Наконец из темноты появился Водалус. Он пересек круг, ступая, как актер на подмостках. Все встали и снова заняли свои места, лишь когда он опустился на резной стул слева от меня. Почти в тот же момент рядом со светильником появился человек, одетый в ливрею, какую в хороших домах носят слуги высшего разряда. Он держал поднос с двумя бутылками, большой и маленькой, и хрустальным кубком. Поднялся шум - то был не говор, а сотни других звуков, выражавших удовлетворение и нетерпение. Человек с подносом некоторое время стоял неподвижно, потом тронулся к Водалусу, размеренно и торжественно. За спиной у меня раздался воркующий голос Tea: - Вон в той маленькой бутылочке - альзабо, о котором я тебе рассказывала. В другой - травяной настой для смягчения желудка. Ты должен сделать один полный глоток их смеси. Водалус взглянул на нее с удивлением. Она вошла в круг, шагнув между мною и Ионой, и заняла место по левую руку от Водалуса. Водалус наклонился к ней, как видно, желая что-то спросить, но счел момент неподходящим, ибо в это время человек с подносом начал смешивать в кубке содержимое бутылок. Поднос чуть покачивался, отчего жидкость в кубке слегка колебалась. - Довольно, - сказал Водалус. Он взял кубок обеими руками и поднес его к губам, затем передал мне. - Как уже сказала шатлена Tea, тебе следует сделать один полный глоток. Если проглотишь меньше, не сможешь воссоединиться. А если больше - это не пойдет тебе на пользу, а драгоценное снадобье будет потрачено впустую. Я отпил из кубка, как он велел. Смесь оказалась горькой, как полынь, и зловонной, сразу вызвав во мне воспоминание об одном зимнем дне, когда мне приказали вычистить выгребную яму с отбросами. На мгновение я почувствовал приступ тошноты, как там, у ручья, хотя в желудке у меня было пусто. Я подавил дурноту, проглотил жидкость, а потом передал кубок Ионе. В тот же миг мой рот стал наполняться слюной. Иона проделал все с тем же трудом, что и я, если не с большим, но справился с собой и передал кубок Вальдграву, который командовал нашими стражами. Потом кубок пошел по кругу. Его содержимого хватило человек на десять, после чего слуга в ливрее снова смешал жидкость в кубке и опять пустил его по кругу. Постепенно человек в ливрее будто стал утрачивать объем, и вскоре я уже видел лишь силуэт - плоскую раскрашенную фигурку на фоне леса. На память тут же пришли марионетки, которые приснились мне, когда я спал на одной кровати с Балдандерсом. Все люди, составлявшие круг, а их было человек тридцать или сорок, тоже казались вырезанными из бумаги, а сам круг превратился в нечто вроде игрушечной короны. Водалус слева от меня и Иона справа выглядели нормально, но армигер и Tea уже преображались. Когда человек в ливрее дошел до Tea, Водалус поднялся и, двигаясь без малейших усилий, словно несомый ветром, проплыл к светильнику. В оранжевом свете он казался совсем далеким, но я ощущал на себе его взгляд, как чувствуешь тепло жаровни, в которой калится железо. - Перед воссоединением вы должны принести клятву, - проговорил Водалус, и все деревья торжественно кивнули. - Клянетесь ли вы той, второй жизнью, с которой вскоре воссоединитесь, что никогда не предадите собравшихся здесь? Клянетесь ли вы повиноваться без сомнений и колебаний Водалусу, вождю вашему, и принять смерть за него? Я кивнул вместе с деревьями, но, сообразив, что этого недостаточно, произнес: - Согласен. А Иона: - Да. - И вы станете подчиняться, как ему самому, любому человеку, которого он поставит над вами? - Да. - Да. - И клятва эта будет для вас превыше всех других клятв в прошлом и будущем? - Да, - сказал Иона. - Да, - повторил я. Ветер затих, словно какой-то беспокойный дух, вселившийся в собрание, покинул нас. Водалус опять сидел на стуле рядом. Он склонился ко мне. Я не заметил, чтобы речь его звучала невнятно, но глаза говорили, что альзабо подействовал на него не меньше, чем на меня. - Я не мудрец, - начал он, - но знаю, что самые великие цели зачастую достигаются самыми низменными способами. Купля-продажа соединяет народы, вываренные внутренности дрянной скотины - слоновую кость и драгоценное дерево алтарей и реликвариев, стыдливо скрываемые под одеждой органы мужчин и женщин. Так же соединимся и мы - ты и я. И так же мы все соединимся спустя несколько мгновений с умершим другом, который возродится к жизни в нас благодаря жидкости, выжатой из органов мерзейшего из зверей. Так на навозе взрастают цветы. Я кивнул. - Так учили нас наши союзники - те, кто ждет, пока человек снова очистится, дабы соединиться с ними в деле покорения вселенной. Этого зверя привезли другие - для своих грязных целей, которые они надеялись сохранить в тайне. Я говорю тебе об этом, потому что по дороге в Обитель Абсолюта ты можешь повстречаться с ними. Простой народ зовет их какогенами, а образованные люди - экстрасолярия или иеродулами. Постарайся не привлекать к себе их внимания, потому что при близком знакомстве они по некоторым признакам сразу распознают в тебе принимавшего альзабо. - В Обитель Абсолюта? - Эта мысль на мгновение рассеяла наркотический туман, но всего лишь на мгновение. - Разумеется. У меня там есть человек, которому требуется передать некоторые распоряжения. Я же узнал, что бродячую труппу, к которой ты некогда Принадлежал, через несколько дней допустят туда на торжества. Ты снова присоединишься к ним, чтобы выполнить мое поручение. Отдашь вот это, - он сунул руку в складки мантии, - тому, кто скажет тебе: "Морской странник завидел землю". А если он, в свою очередь, вручит тебе послание, передашь его любому, от кого услышишь: "Я из лесного святилища". - Сьер, - сказал я. - У меня голова идет кругом. - Следующая моя фраза была намеренной ложью: - Я ничего не смогу вспомнить, уже забыл, о чем мы говорили. Вы и вправду знаете, что Доркас и прочие будут в Обители Абсолюта? Водалус вложил мне в ладонь небольшой предмет, напоминавший по форме нож, но на самом деле - что-то другое. Присмотревшись, я понял, что это огниво, точнее, кусок кремня, используемый для разжигания костра. - Ты все запомнишь, - продолжал он. - И никогда не забудешь данной мне клятвы. Многие из тех, кого ты здесь видишь, думали, что приходят сюда лишь единожды. - Но, сьер. Обитель Абсолюта... Из-под деревьев послышались звуки свирели. - Мы скоро расстанемся. Я должен сопровождать невесту. Но не бойся. Не так давно ты повстречался с одним торговцем... - Хильдегрин? Сьер, я ничего не понимаю. - Это одно из его имен. Он решил, что слишком уж большая редкость встретить палача так далеко от Цитадели, да еще такого, которому известно обо мне. Вот и подумал, что ты стоишь того, чтобы не выпускать тебя из виду, хотя не знал, что я обязан тебе жизнью. К несчастью, наблюдатели потеряли твой след у Стены, поэтому они стали следить за твоими товарищами по путешествию в надежде, что ты к ним снова присоединишься. Я предположил, что изгнанник может перейти на нашу сторону, и, таким образом, жизнь моего бедного Барноха окажется в безопасности на долгое время - достаточное, чтобы мы смогли прийти к нему на помощь. Прошлой ночью я сам ездил в Сальтус, желая переговорить с тобой, но дело кончилось лишь тем, что у меня украли любимого коня. Сегодня нам уже нужно было заполучить тебя любыми средствами, чтобы ты не успел продемонстрировать свое искусство на моем подданном. Но я все еще надеялся склонить тебя на нашу сторону и приказал доставить тебя живьем. Это стоило мне троих, а получил я двоих. Теперь вопрос - перевесят ли эти двое ту троицу? Потом Водалус встал, слегка покачиваясь. Я возблагодарил Святую Катарину за то, что мне не надо было подниматься: вне всяких сомнений, ноги не стали бы держать меня. Между деревьев под звуки свирели плыло что-то туманное и белое, высотою в два человеческих роста. Все головы повернулись туда, а Водалус двинулся навстречу. Tea перегнулась через его стул ко мне. - Правда, она прекрасна? Это настоящее чудо. То была женщина, восседавшая на серебряных носилках, которые несли шестеро мужчин. На мгновение я подумал, что это Текла - в оранжевом свете сходство усиливалось. Потом я понял, что вижу просто ее образ, сделанный, скорее всего, из воска. - Говорят, это опасно, - проворковала Tea, - когда кто-то из воссоединяющихся знал умершего. Смешение воспоминаний может возмутить разум. И все же я, любившая ее, рискну слиться с ней. По тому, как ты говорил о ней, я поняла, что и ты был бы не прочь. Поэтому я ничего не сказала Водалусу. Фигуру внесли в круг, Водалус коснулся ее руки. От носилок исходил запах, который трудно было с чем-нибудь спутать. Я вспоминал агути, которых подавали на наших праздниках, с мехом из кусочков кокосовых орехов и глазами из засахаренных фруктов, и понял, что передо мною всего-навсего такое же блюдо - ломтики жареного мяса, которым придали вид человеческого существа. Думаю, что, если бы не альзабо, я тогда сошел бы с ума. Альзабо стоял между моим восприятием и реальностью, как призрачный великан, сквозь которого все можно видеть, но ничто не доходит до сознания. У меня был и другой союзник: во мне росла уверенность, что если я подчинюсь, то впитаю часть содержимого Теклы, остатки ее разума, которые в противном случае исчезли бы бесследно, войдут в меня и останутся жить во мне, пусть малой толикой, но навсегда. И я подчинился. Предстоящее перестало казаться омерзительным или пугающим. Я приветствовал Теклу каждой частицей своего существа, самые сокровенные глубины духа распахнулись ей навстречу. Тут же, рожденный наркотическим опьянением, пришел невыносимый голод, который никакая другая пища не в силах была утолить. Когда я обвел взором круг, я увидел тот же голод на каждом лице. Ливрейный слуга, наверное, один из прежних дворецких Водалуса, отправившийся с ним в изгнание, присоединился к тем, что несли Теклу, и помог поставить носилки на землю. На несколько мгновений люди сомкнулись вокруг носилок, скрыв их из виду. Когда они разошлись, Теклы не стало: не было ничего, кроме дымящегося мяса на белой скатерти... Я ел, и ждал, и мысленно молил ее о прощении. Она Заслуживала самой величественной усыпальницы из бесценного мрамора. Вместо этого части ее предстояло быть навеки заключенной в мастерской палача с корявым долом и орудиями пытки, наспех замаскированными гирляндами цветов. Ночной воздух был прохладен, но я обливался потом. Я ждал ее прихода, чувствуя, как капли гатятся по моей обнаженной груди, и уставившись в землю, потому что боялся увидеть ее в лицах остальных, раньше, чем почувствую ее присутствие в себе. И как раз, когда я уже отчаялся, она пришла и заполнила меня, как музыка заполняет дом. Я был с ней: ребенком я пробегал мимо Асиса. Я узнал древнюю усадьбу, окруженную темным озером, и вид из пыльных чердачных окон, и потайное место в углу между двумя комнатами, где мы прятались ночью, чтобы почитать при свете свечи. Я узнал всю жизнь при дворе Автарха, где яд всегда наготове в алмазной чаше. Я узнал, что чувствует тот, кто никогда не видел темницы и не ощущал на себе удара бича, став узником палачей; я понял, что такое умирать и умереть. Я узнал, что значил для нее гораздо больше, чем когда-либо мог надеяться. Наконец, я провалился в сон, и все мои сны были о ней. Не просто воспоминания - воспоминаниями я обладал в избытке. Я держал ее бледную холодную руку, и на мне больше не было ни отрепьев ученика, ни черного плаща подмастерья. Мы были одним существом, обнаженным, чистым и счастливым. Мы знали, что ее больше нет, а я еще живу, но это было совсем неважно, и наши волосы переплетались, и мы читали одну и ту же книгу и говорили и пели совсем о другом.
Глава 12
Ночницы
? очнулся от снов о Текле как раз к утру. В какой-то миг мы молча шли по странной местности, которая могла быть только раем - говорят, Новое Солнце открывает его для каждого, кто взывает к нему в последние минуты жизни. И хотя мудрые учат, что этот рай закрыт для самоубийц, я не могу не думать, что Он, который прощает так много, должен иногда прощать и это прегрешение. И сразу же вслед за этим я почувствовал холод, увидел неприятный свет, услышал пение птиц. Я сел. Плащ насквозь промок от росы, и роса покрывала мое лицо, как пот. Рядом со мной зашевелился Иона. В десяти шагах от нас два огромных коня - один цвета белого вина, второй черный, без единого пятна нетерпеливо грызли удила и рыли землю копытами. Ни от пира, ни от пирующих не осталось и следа, как и от Теклы, которую я никогда больше не увижу и не надеюсь увидеть в этой жизни. "Терминус Эст", в жестких, хорошо промасленных ножнах, лежал рядом на траве. Я поднял его и стал спускаться по склону холма, пока не наткнулся на ручеек. Там я сделал все, что было в моих силах, чтобы привести себя в порядок. Когда я вернулся, Иона уже не спал. Я показал ему дорогу к воде и, пока его не было, попрощался с покойной Теклой. И все же какая-то частица ее до сих пор пребывает во мне. Время от времени я становлюсь не собой, но ею, как будто мой разум превращается в картину под стеклом, а Текла стоит напротив и отражается в этом стекле. И с той ночи, когда бы я ни подумал о ней, не имея при этом в виду определенного места или времени, Текла появляется перед моим внутренним взором стоящей перед зеркалом в искристом снежно-белом одеянии, едва прикрывающем грудь и прихотливыми складками ниспадающем на пол. Я вижу, как она замирает на мгновение, протянув руки, чтобы коснуться моего лица. Потом какой-то вихрь уносит ее в комнату, где и стены, и потолок, и пол - зеркала. Несомненно, это не что иное, как ее собственное воспоминание, которое запечатлелось в виде ее отражения в тех зеркалах, но вот она делает шаг, другой и растворяется в темноте, и я не вижу ее больше. К тому времени, как вернулся Иона, я уже сумел побороть свою печаль и сделать вид, что меня тоже интересуют доставшиеся нам кони. - Вороной тебе, - объявил Иона, - а кремовый, конечно, для меня. Между прочим, каждый из них стоит раза в два больше, чем мы с тобой вместе взятые, как сказал моряк врачу, который отнял ему обе ноги. Куда мы держим путь? - В Обитель Абсолюта. - На его лице появилось недоверчивое выражение. - Разве ты не подслушивал наш с Водалусом разговор прошлой ночью? - Я слышал название, но не понял, что нас туда посылают. Как уже упоминалось, я не мастер ездить верхом, но я сунул ногу в стремя и уселся верхом. На коне, которого я украл у Водалуса два дня назад, было тяжелое боевое седло. Оно поразительно неудобно для человека, но зато из него почти невозможно вывалиться. Вороной же нес плоское седло, подбитое бархатом, что было и слишком роскошно, и совершенно ненадежно. Я еще не успел стиснуть его бока ногами, как он уже начал плясать на месте. Наверное, это было самое неподходящее время, но другого у меня просто не нашлось, поэтому я спросил: - Ты все помнишь? - О той женщине прошлой ночью? Ничего. - Он осадил своего коня, потом отпустил поводья и послал его в галоп. - Я ведь ничего не ел. Водалус наблюдал за тобой, а после того, как все глотнули этого зелья, за мной уже никто не смотрел, да и в любом случае я навострился только делать вид, что ем. Я с изумлением взглянул на него. - Я и с тобой то же проделывал - например, вчера за завтраком. Во-первых, у меня плохой аппетит, а во-вторых, я нахожу это полезным для общества. - Он пустил коня вниз по лесной тропе и крикнул мне через плечо: - К счастью, я знаю дорогу, по крайней мере, большую ее часть. Но не скажешь ли, зачем мы туда едем? - Там будут Доркас и Иолента, - ответил я. - И у меня есть поручение от нашего сеньора, Водалуса. - Поскольку за нами почти наверняка следили, я не сказал, что не собираюсь его выполнять. Дабы повесть о моих приключениях не затянулась до бесконечности, я должен лишь мимоходом коснуться событий нескольких последующих дней. За время пути я рассказал Ионе обо всем, что услышал от Водалуса, и о многом другом. Мы останавливались в деревнях и селеньях, когда те встречались на пути, и там, где мы устраивали остановки, я практиковался в своем ремесле, если оно находило спрос - не ради денег (потому что у нас были при себе кошельки, которые дала нам в дорогу шатлена Tea, да еще почти все, что я получил в Сальтусе, плюс деньги, вырученные Ионой за золото обезьяночеловека), а чтобы не возбуждать подозрений. Четвертое утро застало нас все еще в пути на север. Справа блестел под солнцем Гьолл, будто ленивый дракон, охраняющий запретную дорогу, что выходила из леса к его травянистым берегам. Накануне мы видели наряды уланов - верхом, с пиками, как те, что убивали путников у Врат Скорби. Иона, которого с самого начала нашего путешествия не покидала тревога, пробормотал: - Если мы хотим к вечеру попасть в Обитель Абсолюта, надо торопиться. Жаль, что Водалус не дал тебе точных сведений, когда начинаются празднества и сколько они продлятся. Я спросил: - Значит, нам еще долго ехать? Он показал на островок посреди реки. - Мне кажется, я его помню. Когда я был в двух днях пути от него, какие-то путники сказали, что до Обители Абсолюта рукой подать. Они предупреждали меня о стражниках. По его примеру я позволил моему скакуну перейти на рысь. - И ты шел пешком. - Нет, ехал на моем мерихипе. Боюсь, я больше никогда не увижу бедное животное. Могу заверить тебя, ему было далеко до наших коней. Но все-таки не в два же раза они быстрее. Я собирался успокоить его, сказав, что Водалус не стал бы нас посылать, не будь он уверен в нашей расторопности, но в это время что-то, на первый взгляд похожее на огромную летучую мышь, пролетело прямо над моей головой. Я не знал, что это такое, зато Иона, по-видимому, знал. Он прокричал какие-то слова, которых я не понял, потом ударил моего коня концом своего повода. Конь рванулся вперед, едва не выбросив меня из седла, и вот мы уже неслись сумасшедшим галопом. Я помню, что чудом проскочил между двумя деревьями - ни с той, ни с другой стороны не оставалось ни малейшего зазора, а у меня над головой на фоне неба чернело пятно сажи. В следующий миг оно уже билось в ветках у нас за спиной. Когда мы вылетели из чащи и поскакали вниз, в сухую лощину, это существо как будто отстало, но, взбираясь на противоположный склон, мы снова увидели его - мерзкая тварь появилась из-за деревьев, еще больше прежнего похожая на рваную тряпку. Она снова потеряла нас из виду на время, достаточное для того, чтобы наспех прочесть молитву, но вот уже опять неслась в воздухе на бреющем полете, скользя нам наперерез. Я вытащил "Терминус Эст" из ножен и резко развернул вороного, поставив его между летучей тварью и Ионой. Как ни быстры были наши кони, она двигалась быстрее. Если бы у меня был заостренный на конце клинок, я попробовал бы проткнуть ее в полете. И если бы я так поступил, то наверняка поплатился бы жизнью. Но я нанес рубящий удар, держа меч обеими руками. Это было все равно что рубить воздух, и я уже решил, что она слишком легкая и упругая, даже для такого удивительно острого лезвия. Но в следующее мгновение она развалилась надвое, как тряпка. На меня дунуло теплом, как будто открылась и тут же бесшумно закрылась дверь хлева. Я хотел спешиться, чтобы рассмотреть ее, но Иона впереди кричал и махал мне рукой. Я догнал его. Густые леса, окружавшие Сальтус, остались позади. Теперь мы оказались среди крутых холмов, поросших там и сям кедровыми рощами. Мы, прижавшись к шеям лошадей, как сумасшедшие вломились в густое переплетение веток на вершине холма. Деревья росли так тесно, что скоро кони перешли на шаг, а потом мы почти сразу же уперлись в скалу и остановились. Я слышал шум позади сухое трепетание, как будто в кроне дерева билась раненая птица. Я почти задыхался от тяжелого лекарственного аромата хвои, заполнявшего легкие. - Надо выбираться отсюда, - выдохнул Иона, - или, по крайней мере, двигаться. - Видимо, он наткнулся на обломанную ветку, потому что по его щеке стекала струйка крови. Осмотревшись по сторонам, он повернул коня направо, к реке, и погнал его в казавшуюся непроходимой чащобу. Я предоставил ему прокладывать тропу, рассудив, что, если черное создание настигнет нас, мне придется защищаться. Тут же я увидел его сквозь серо-зеленую крону, а следом, чуть в отдалении, появилась и вторая тварь, точно такая же, как первая. Лес кончился, мы снова смогли пустить коней вскачь. Трепещущие обрывки ночи неслись по пятам, но хотя из-за меньшего размера их движения казались более быстрыми, скорость у них была меньше, чем у первой, той, что я убил, и которая была гораздо крупнее. - Надо найти огонь! - выпалил Иона, перекрикивая барабанную дробь копыт. - Или убить крупное животное. Если вспороть брюхо одного из наших, может помочь. Но если не поможет, нам не выбраться. Я кивнул, показав, что тоже против этого, хотя в уме у меня мелькнуло, что мой конь все равно едва держится на ногах от усталости. Иона даже позволял своему замедлять бег, чтобы не отрываться от нас. Я спросил: - Чего они хотят? Крови? - Тепла. Иона круто повернул коня вправо и шлепнул его по боку железной рукой. Наверное, удар был не слабым - потому что животное прыгнуло вперед как ужаленное. Кони бросились вниз, к сухому руслу ручья, скользя по крутому песчаному склону и садясь на задние ноги. Внизу была твердая, ровная почва. Там они могли показать наилучшую резвость. За нашей спиной трепетали черные лохмотья. Они летели на высоте примерно в два дерева. Казалось, их несет ветер, хотя по траве было видно, что он дует в противоположную сторону. Впереди голая земля обрывалась так же ровно и резко, как шов разделяет куски ткани. Дальше тянулась извилистая зеленая лента. Я кричал своему коню в ухо, подгонял ударами меча. Он был весь в пене, по бокам стекали струйки пота и крови от колючих веток кедров. Я слышал предостерегающие крики Ионы, но не обращал на них внимания. Мы проскакали поворот, и через просвет в деревьях я увидел блеск реки. Еще один поворот - черные опять замаячили за спиной, и, наконец, далеко впереди показалось то, что я так ожидал увидеть. Наверное, мне стоило бы об этом умолчать, но я поднял меч к небу, к угасающему солнцу, чье сердце подтачивал червь, и воззвал: - Его жизнь в обмен на мою, Новое Солнце! Твоим гневом и моей надеждой! Улан, а он ехал в одиночестве, наверняка принял мой жест за угрозу (как оно и было в действительности). Он пришпорил лошадь. Голубое сияние вокруг кончика его ствола стало приближаться. Как ни был измотан мой конь, он мчался, словно заяц, преследуемый сворой. Рывок поводьев, и он круто завернул, оставив на зеленой траве глубокую борозду от подков. Еще один вдох, и мы уже неслись вскачь в противоположном направлении, навстречу черным преследователям. Не знаю, угадал ли Иона мой план, но он последовал за мной. Одна из трепещущих тварей нырнула вниз. Она казалась бесплотной, просто дырой во вселенной, потому что была абсолютно черна: свет тонул в ней, как в моем плаще. Она устремилась на Иону, но оказалась в пределах досягаемости моего меча. Я рассек ее пополам, снова на меня повеяло теплом, и, поскольку я знал, откуда исходит это тепло, оно показалось мне отвратительнее самого мерзостного запаха; одно его ощущение на коже вызывало дурноту. Я круто свернул в сторону, прочь от реки, каждое мгновение ожидая выстрела. Едва мы миновали дорогу, как он грянул, вспоров землю и воспламенив сухое дерево. Я резко осадил вороного, который задрал голову, поднялся на дыбы и заржал. Я обвел взглядом пространство вокруг горящего дерева, но там никого не было. Тогда я оглянулся на Иону, боясь, что они все-таки напали на него. Там их тоже не было, но Иона показал взглядом, где их искать: три черные тени метались вокруг улана, а он пытался защищаться. Выстрел за выстрелом сотрясали воздух почти непрерывно, как раскаты грома. От каждого выстрела меркло солнце, но сама ярость, с которой он пытался уничтожить их, казалось, вливала в них новые силы. Они уже не летали, а метались, как черные лучи, и с каждым разом все ближе к улану, пока вдруг все не оказались прямо перед его лицом. Все это заняло меньше времени, чем мое описание происходившего. Улан сполз с седла, его руки разжались, ружье упало на землю.
Глава 13
Коготь Миротворца
- Он мертв? - крикнул я. Иона кивнул в ответ. Я уже собирался ехать дальше, но он сделал мне знак присоединиться к нему, а сам спешился. Когда мы встретились около тела улана, он сказал: - Надо уничтожить их, чтобы они не причинили больше вреда ни нам, ни другим. Они сейчас насытились - можно попробовать. Нужно что-нибудь водонепроницаемое - железное или стеклянное. У меня с собой ничего такого не было, о чем я и сообщил Ионе. - У меня тоже. - Он склонился над уланом, вывернул его карманы. Душистый дым от горящего дерева наполнял воздух, как аромат воскурении, и я словно снова очутился в Храме Пелерин. Подстилка из иголок и сухих листьев, на которой лежал улан, превратилась в устланный соломой пол, а стволы деревьев - в колонны. - Вот, - обрадовался Иона. Он держал в руках бронзовый сосуд. Отвернув крышечку, он вытряхнул из него сухие травы, потом перевернул тело на спину. - Где они? - спросил я. - Растворились в теле? Иона отрицательно помотал головой и стал очень осторожно и медленно извлекать одно из черных существ из левой ноздри улана. Оно было как лист лучшей тончайшей бумаги, только совершенно непрозрачное. Я подивился его осторожности. - А что случится, если она порвется? - Сейчас она сыта, но, если ее разделить, она потеряет энергию, их станет вдвое больше, и тогда с ними не справиться. Между прочим, множество людей погибли, обнаружив, что этих существ нетрудно разрезать. Вот они и занимались этим с прискорбным упорством, до тех пор пока их не окружало такое множество, что обороняться становилось невозможно. Один глаз улана был приоткрыт. Мне часто приходилось видеть трупы, но сейчас меня не покидало отвратительное ощущение, что он наблюдает за мной, следит за человеком, который принес в жертву его жизнь, чтобы спасти свою. Дабы отвлечься от этого ощущения, я промямлил: - Кажется, когда я разрубил первую, они стали летать не так быстро. Иона уже переправил сгусток ужаса в сосуд, а теперь доставал вторую тварь из правой ноздри. Он пробормотал: - Скорость полета зависит от площади поверхности крыльев. Если бы не этот закон, те, кто их посылает, расчленяли бы их на мельчайшие кусочки. - Ты говоришь так, будто тебе уже приходилось иметь с ними дело. - Однажды мы стояли в порту, где их использовали в ритуальных убийствах. Наверное, кто-нибудь и завез их оттуда, хотя в здешних местах я встречаю их впервые. - Он открыл сосуд и положил второе существо поверх первого, которое при этом лениво шевельнулось. - Они там сольются знающие люди именно так и поступают, чтобы соединить несколько в одну. Сомневаюсь, заметил ли ты, но, когда они пролетали через лес, ветки разорвали их, а потом они опять соединились в полете. - Есть еще одна, - напомнил я. Он кивнул и ножом разжал челюсти мертвеца. Там не было ни зубов, ни языка, ни неба - только бездонный провал. На мгновение мой желудок свело судорогой. Иона вынул третье существо, с которого сочилась слюна мертвеца. - Если бы я не разрубил ее второй раз, то у него осталась бы свободной одна из ноздрей или рот. Тогда он остался бы жив? - Только до тех пор, пока они не проникли бы в легкие. Нам повезло, что мы добрались до них так быстро. Иначе тебе пришлось бы расчленять тело. Дым напомнил мне о горящем дереве. - Если им нужно тепло... - Они предпочитают живое тепло, хотя иногда их можно отвлечь огнем, особенно когда горит живое растение. Думаю, им нужно не просто тепло. Может быть, энергетическое излучение растущих клеток. - Иона поместил в сосуд третью и плотно завинтил крышку. - Мы называли их ночницами, потому что они обычно появлялись после наступления темноты, когда их совсем не видно. Первым знаком приближения всегда было теплое дуновение. Но я понятия не имею, как их называют местные жители. - А где этот остров? Он бросил на меня странный взгляд. - Далеко ли от побережья? Всегда хотел повидать Уроборос, хоть, думаю, это и небезопасно. - Очень далеко, - неохотно ответил Иона. - Очень, очень далеко. Подожди-ка... Он подошел к берегу и метнул сосуд. Тот плюхнулся в воду чуть ли не на середине реки. Когда Иона вернулся, я спросил: - Может быть, мы могли бы как-нибудь использовать их сами? Мне кажется, тот, кто их послал, отступать не собирается. Вот они бы и пригодились. - Они не стали бы нам подчиняться, а мир куда лучше без них, как сказала жена мясника, отрезая его мужские принадлежности. Нам пора. Я вижу людей на дороге. Я посмотрел, куда он показывает, и увидел двоих пеших. Иона поймал за повод своего коня, который пил воду, и уже собирался запрыгнуть в седло. - Постой-ка, - попросил я. - Или отойди пару чейнов в сторону и жди там. - Я вспоминал кровоточащий обрубок обезьяночеловека и видел тусклые, пунцовые и алые лампады храма, которые, казалось, вдруг повисли вокруг меня на ветвях деревьев. Я просунул руку глубоко в голенище и достал Коготь. В первый раз я видел его при ярком дневном свете. Он вобрал в себя весь солнечный свет и сам сиял, как Новое Солнце, излучая не только синий, но и все его оттенки - от фиолетового до цианового. Я положил камень на лоб улана и попытался мысленно пожелать, чтобы он ожил. - Идем, - окликнул меня Иона. - Что ты там делаешь? Я не знал, что ответить. - Парень еще жив! - крикнул Иона. - Убирайся подальше с дороги, пока он не схватился за ружье. - Он тронул коня. В это время донесся едва слышный голос, показавшийся мне знакомым: - Хозяин! Один из путников замахал рукой, потом оба бегом (пустились в нашу сторону. - Да это Гефор! - удивился я, но Иона уже ехал прочь. Я оглянулся на улана. Оба его глаза были открыты, а грудь поднималась и опускалась. Когда я убрал с его лба Коготь и сунул его обратно в голенище, улан сел. Я крикнул Гефору и его спутнику, чтобы они сошли с дороги, но они, как видно, не поняли. - Кто ты? - Друг, - ответил я. И Он совсем ослаб, но попытался встать. Я протянул ему руку и помог подняться. Некоторое время он недоуменно разглядывал все вокруг: меня, двух бегущих к нему мужчин, реку, деревья. Вид коней, казалось, напугал его, даже его собственного, который терпеливо стоял рядом и ждал хозяина. - Где я? - На старой дороге у Гьолла. Он потряс головой и сжал ее руками. Тут подбежал Гефор, тяжело дыша, как собака, которая примчалась на зов хозяина и ждет, чтобы ее за это погладили. Его спутник, которого он опередил на сотню-другую шагов, толстый, в кричащей одежде, смахивал на мелочного торговца. - Х-х-хозяин, - заговорил запыхавшийся Гефор, - ты и п-п-редставить себе не можешь, сколько с-с-смер-тельных бед и н-н-невзгод пришлось нам претерпеть, д-д-добираясь к тебе через высокие горы, г-г-глубокие моря и широкие р-р-равнины сего лучшего из миров. Кто я такой, как не твой жалкий раб, как не опустевшая раковина, игралище т-т-тысяч приливов и отливов, как не странник, б-б-безжалостно оставленный в бескрайней пустыне? Ибо нет мне ни сна, ни п-п-окою вдали от тебя. Разве под силу тебе вообразить, о х-х-хозяин, скольких трудов нам стоило соединиться с тобой? - При том что я оставил тебя в Сальтусе пешим, а сам ехал верхом, наверное, немалых. - Вот именно, - сказал он. - Вот именно. - Он многозначительно посмотрел на своего спутника, будто мои слова служили подтверждением чего-то сказанного им ранее, и опустился на землю. Улан медленно произнес: - Я корнет Миней. А кто вы? Гефор мотнул головой, будто кланяясь. - Х-х-хозяин - благородный Северьян, слуга Автарха - чья моча льется вином для его подданных - из Гильдии Взыскующих Истины и Покаяния. Г-г-гефор - его нижайший слуга. Бевзек - тоже его нижайший слуга. Полагаю, что человек, который только что уехал, тоже его слуга. Я жестом велел ему замолчать. - Мы всего лишь бедные путники, корнет. Я увидел, что ты лежишь без движения, и поспешил к тебе на помощь. Всего минуту назад мы думали, что ты мертв, и, как видно, смерть была и в самом деле близка. - Что это за место? - снова спросил он. Гефор с готовностью пустился в объяснения: - Эта дорога лежит к северу от Куэско. Х-х-хозяин, наш челн слепой ночью устремился в широкие воды Гьолла. Мы ступили на берег в Куэско. На палубе и под парусом мы п-п-преодолели сей путь - Бевзек и я. Пока счастливцы, подобно быстрокрылому в-в-ветру, неслись в Обитель Абсолюта, наш челн боролся с течением могучего Гьолла. Но он т-т-трудился неустанно и днем и ночью, и вот мы с вами. - Обитель Абсолюта? - пробормотал улан. Я спросил: - Он, наверное, недалеко отсюда? - Я должен быть бдителен, как никогда. - Уверен, скоро появится один из твоих товарищей. - Я поймал вороного и влез в седло. - Х-х-хозяин, неужели ты снова нас покинешь? Бевзек лишь дважды лицезрел твое искусство. Я хотел ему ответить, но мой взгляд уловил белое пятно между деревьями за дорогой. Там двигалось нечто огромное. Мне сразу пришла мысль о том, что наславший на нас ночниц мог держать наготове и другое оружие. Я сжал ногами бока вороного. Он с места пустился в галоп. Больше чем пол-лиги мы скакали по узкой полоске земли между дорогой и рекой. Завидев Иону, я направил коня ему наперерез, догнал его и поведал о происшедшем. Пока я говорил, он, казалось, напряженно думал, потом заявил: - Никогда не видел ничего похожего на то, о чем ты рассказываешь. Но мало ли чего я не видел. - Но согласись, такое существо не может ни с того ни с сего разгуливать на свободе, как корова на пастбище. Вместо ответа Иона указал вперед. Усыпанная гравием дорожка, не более кубита в ширину, вилась между деревьев. Ее окаймляло множество диких цветов, хотя в природе мне никогда не приходилось видеть такого разнообразия растений в одном месте. А камешки на дорожке все были одного размера и сияли белизной. Верно, их привезли с какого-то неведомого берега. Подъехав поближе, я спросил Иону, что может означать такая тропинка. - Только одно. Мы ступили на землю Обители Абсолюта. И вдруг я вспомнил это место. - Да, - заговорил я, - однажды мы с Жозефой и еще несколько человек устроили здесь рыбалку. Мы переправились у кривого дуба... Иона недоуменно взглянул на меня, как будто я внезапно повредился в рассудке. На мгновение я почувствовал, что действительно схожу с ума. Мне и прежде приходилось выезжать на природу, но теперь подо мной отчего-то оказался боевой конь. Мои скрюченные пальцы, как два паука, уже готовы были вцепиться в хозяйские глаза, но некий оборванец сбросил их вниз сильным ударом железной руки. - Ты не шатлена Текла, - твердо сказал он. - Ты Северьян, подмастерье гильдии палачей, который имел несчастье любить ее. Взгляни-ка на себя! Он протянул ко мне стальную ладонь, и я увидел лицо незнакомца узкое, уродливое и до смерти напуганное, отражающееся в ее отполированной поверхности. А увидев, вспомнил нашу башню и стены из гладкого темного металла. - Я Северьян, - повторил я. - Правильно. Шатлена Текла мертва. - Иона... - Да? - Улан жив - ты только что видел его. Коготь вернул его к жизни. Я положил камень ему на лоб, а может, он просто увидел его мертвыми глазами. И сел. Он дышал и говорил со мной, Иона. - Он не умирал. - Ты же видел его, - возразил я. - Я гораздо старше тебя. Еще старше, чем ты думаешь. И если я что-то и понял за время своих странствий, так это то, что мертвые не воскресают, а время не течет вспять. То, что было и ушло, не возвращается снова. Лицо Теклы все еще стояло перед моими глазами, но пронесся темный ветер, и оно дрогнуло, потом исчезло вовсе. Я заговорил как в бреду: - Если б я только использовал его, воззвал бы к силе Когтя на той трапезе в честь мертвой... - Улан едва не задохнулся, но не успел умереть. Когда я освободил его от ночниц, он начал дышать и через некоторое время пришел в себя. А что до твоей Теклы - нет во вселенной силы, которая могла бы вернуть ее к жизни. Они, должно быть, выкопали ее, когда ты еще был в Цитадели, и хранили в ледяной пещере. Перед тем как показать нам, они выпотрошили ее, как куропатку, и зажарили мясо. - Он стиснул мою руку. - Северьян, не будь глупцом. В эту минуту мне хотелось одного - умереть. Если бы вдруг опять появились ночницы, я с радостью бросился бы к ним в объятья. Но появились не они. Далеко внизу на тропинке показалась белая фигура, такая же, как та, что я видел у реки. Я вырвал свою руку из руки Ионы и поскакал ей навстречу.
Глава 14
Вестибюль
Aсть такие творения природы - и человека, - против существования которых восстает наш неискушенный разум. В конце концов, чтобы примириться с реальностью, мы говорим: "То было просто видение. Прекрасный и ужасающий призрак". Где-то в водовороте других миров, которые мне вскоре предстоит познать, обитают существа, похожие и в то же время непохожие на людей. Они такого же роста, как и мы. Тела этих существ похожи на людские - только они совершенны, и законы этой гармонии непостижимы для человека. Как и у нас, у них есть глаза, нос и рот, но эти черты (а они, как я уже говорил, совершенны) выражают эмоции, которых мы никогда не ощущали, так что для нас глядеть в их лица - все равно что рассматривать древнюю и пугающую азбуку чувств, исполненных огромного значения, но недоступных пониманию. Такие создания существуют, хотя я еще не встречался с ними, когда вступил в самый удаленный из уголков садов Обители Абсолюта. То, что я видел среди деревьев у реки и к чему устремился навстречу теперь, было скорее гигантским изваянием подобного существа, в которое кто-то вдохнул жизнь. Плотью его был белый камень, а белые глаза, словно аккуратно вырезанные из яичной скорлупы, казались такими же слепыми, как глаза наших статуй. Своими замедленными движениями оно напоминало пьяного или одурманенного человека, но в этих движениях не чувствовалось неуверенности, и казалось, что, несмотря на невидящий взгляд, в нем присутствует сознание, каким бы медлительным оно ни было. Я сделал сейчас паузу, чтобы перечитать написанное, и понял, что не сумел даже отдаленно передать впечатления, возникавшие при виде того создания. По сути своей оно было ближе всего к скульптуре. Если бы падший ангел подслушивал мой разговор с зеленым человеком, он мог бы создать его специально, дабы посмеяться надо мной. Каждый миг его существования нес в себе ясность и нетленность искусства и камня. Любой жест, положение головы, торса или конечностей могли бы не иметь продолжения или же повторяться до бесконечности, как час за часом повторялись позы крохотных человечков на циферблате часов Валерии. Первоначальный ужас, который я испытал при виде его, унесший прочь мое стремление к смерти, происходил от инстинктивного чувства, что оно несет в себе опасность. И тут же ужас сменился уверенностью, что оно не в состоянии причинить мне вред. Представьте, каким неимоверным облегчением было сознание безопасности после пережитого смертельного страха при виде этой безмолвной нечеловеческой фигуры. На мгновение забыв, что удар по этому живому камню нанесет непоправимый урон моему несравненному клинку, я обнажил "Терминус Эст" и осадил коня. Так мы и стояли неподвижно, словно тоже обратившись в статую, - застывший на месте конь и я с поднятым мечом. Даже ветер замер вместе с нами. А статуя тем временем медленно приближалась. Ее лицо, размером в три или четыре человеческих, выражало непостижимое чувство, а члены были исполнены пугающей и совершенной красоты. Тут я услышал крик Ионы и звук удара. Когда я подоспел, он катался по земле, сцепившись с несколькими людьми в высоких шлемах. Люди эти то исчезали, то появлялись вновь. Что-то просвистело мимо уха, в тот же миг я почувствовал удар в руку, а еще через мгновение барахтался в паутине веревок, которые затягивались все туже, как маленькие удавы. Потом что-то дернуло меня за ногу, и я упал.