Видите?.. - в полном восторге восклицал он, наблюдая, как прозрачное желе превращается на руках Кологойды в черные окатыши грязи, а руки становятся чистыми. - Может, еще дать? Вы не стесняйтесь, у меня много...
Я вам целый тюбик подарю...
Кологойда сгонял черные окатыши и наблюдал за режиссером. Это же пацан! Бородатый пацан...
Их немало развелось, таких великовозрастных пацанов. Привыкнут в детсадике ходить гуськом, держась за подол переднего, так потом и идут всю жизнь, держась за ручку слишком заботливых пап и мам, родственников и знакомых... Их оберегают от забот, за них исправляют, за ними прибирают. Кончают они учение, начинают жизнь взрослых, но остаются детьми - держатся за незримый, но непременный подол...
Им с детства долдонят, что для каждого открыты все пути - выбирай любой. Они часто выбирают какую-либо отрасль творчества: им кажется, что это кратчайший и легчайший путь к славе и деньгам, то есть, по их мнению, к удовольствиям, а в своем праве на удовольствия они не сомневаются. Они слышали и даже сами повторяют, что творчество - это талант и труд, но, не имея никакого таланта, не понимают, что это такое, и убеждены, что творчеству можно научить и научиться - для этого достаточно закончить соответствующий вуз. Заканчивают.
В каких-то простейших правилах и навыках их натаскивают, дают дипломы, и они начинают будто бы творить - писать будто научные труды, будто стихи и романы, будто картины... Все это получается более или менее наукообразным, литературообразным, картинообразиым...
Они слышали о том, что у художника должно быть свое лицо, но их творческие лица неразличимы, как пятки.
Создать что-то оригинальное они не могут, так как воображения у них нет - они обходятся хорошей памятью на чужое и из обрывков чужого комбинируют как бы свое. "Как бы" потому, что похоже-то оно на чужое похоже, но сказать с уверенностью, что украдено, - нельзя.
Убеждения им с успехом заменяют трескучие фразы, а все чувства подчинены необъятному самомнению. Ни думать, ни чувствовать они не научились, поэтому управляют ими не разум и страсть, а импульсы - от любого пустяка, если он близко их касается, они приходят в ярость или отчаяние и столь же легко впадают в восторг.
Нечто вроде восторга испытывал сейчас и режиссер, но ему мало было своей радости, непременно нужно было, чтобы эту радость разделили и другие.
- Видите, видите, какие руки? Почти стерильные.
Замечательная паста!.. - и тут же его занесло в другую сторону. Выходит, я прав: неисправность ерундовская, и это была дурацкая придирка! Просто автоинспектору захотелось показать себя большим начальником...
- Нет, - сказал Кологойда. - Онищенко ничего не показывал, он про вас думал.
- Как же, - хмыкнул режиссер. - Может, ему еще спасибо сказать?
- Обязательно! Что получается, когда зажигание позднее да еще карбюратор переливает? Ну, на больших оборотах мотор тянет, но заводится плохо, а на малых оборотах, чуть что - глохнет. Бывало такое?
- Бывало, - после паузы подтвердил архитектор.
Бородач молчал.
- Значит, в сложной ситуации, скажем, на перекрестке, переезде - в самый неподходящий момент - он может заглохнуть. Вы заводить, а он не заводится... а тут поезд или машина наперерез. Ну и что из вас будет?
Блин!
- Веселая перспектива, - сказал архитектор.
- Вот так, товарищ водитель, - сказал Кологойда и закрыл капот.
- В общем, по Маяковскому - "Моя милиция меня бережет", - сказал архитектор.
- Угу. Вас. И других от вас.
- Не знаю, не знаю, может, вы и правы, - смущенно пробормотал режиссер, - во всяком случае - большое вам спасибо! И пожалуйста... вот!..
- Олег! - предостерегающе окликнул архитектор.
Но Кологойда уже увидел, что режиссер протягивает ему зеленую бумажку, зажатую между указательным и средним пальцами. С каким бы наслаждением он треснул сейчас этого бородатого шкета, чтобы он раз навсегда запомнил... К сожалению, треснуть было нельзя.
- Шо то такое?
- За работу. Вы же сами назначили цену.
- То - шоферская цена, милиция стоит дороже, - мрачно пошутил Кологойда.
- Так, пожалуйста, скажите... Я с удовольствием...
- Грошей у вас не хватит, чтобы милицию покупать!
Уши режиссера пылали, как факелы.
- Но я вовсе не думал, не хотел... Труд есть труд, - лопотал он. - Вы же не обязаны...
- Вот именно. К вам по-хорошему, а вы трешку суете. Вы все в рубли переводите? Или милиционера не считаете человеком? Может, еще стопку поднесете - на, мол, подавись, и иди к чертовой матери?..
Кологойда притворялся ужасно оскорбленным и гвоздил словами залившегося краской бородача, чтобы он стал "помягче", податливее... Режиссер взмок и порывался что-то сказать.
- Вы не обижайтесь, товарищ лейтенант, - поспешил на выручку архитектор. - Ну, ляпнул, не подумавши...
- В таком возрасте пора думать! - жестко подвел черту Кологойда и уже примирительно сказал: - Ладно.
Я плату с вас натурой возьму.
- По-пожалуйста!.. - прерывисто вздохнув, будто всхлипнув, сказал режиссер.
- Вообще-то я мог бы просто мобилизовать вашу машину, временно, конечно, поскольку правилами это допускается в целях преследования преступника...
- Как? Ради бога! Что ж вы сразу не сказали?..
Бородач был счастлив, что щепетильный разговор оборвался, неприятности остались позади и открылась даже возможность как-то их загладить. Но тут же его осенила необычайно оригинальная, по его мнению, мысль, и энтузиазм вспузырился в нем, как шумная пена в стакане газированной воды.
- Серьезное преступление?.. Так это ж здорово!.. То есть, я хотел сказать, хорошо, что я тут оказался...
Скажите, никак нельзя отложить на день? А? Он не уйдет? Не скроется? Я бы сейчас связался с Киевом, договорился о высылке съемочной группы. Ну, лихтваген вряд ли дадут, а группа завтра будет тут. И мы с ходу сделаем документальный фильм о поимке преступника...
Нет, не беспокойтесь, мы вам не помешаем, мы скрытой камерой будем работать... Мы с вами такую конфетку сделаем! Представляете? "Грозовая ночь" или "Гроза после полуночи"... А?
Перед его мысленным взором стремительно неслась сечка кинокадров: машина мчится по шоссе, бешено вращающееся колесо, фары полосуют мрак, наклонившиеся вперед силуэты сидящих в машине людей, а над ними рвущий душу вой сирены, впереди где-то в лесу мельтешит на поворотах преследуемый "Москвичек", нет, "Запорожец", останавливается на краю оврага, кувыркаясь, все быстрее летит в овраг, взрывается бензобак, машину охватывает пламя, черная тень бросается в чащу леса, овчарки рвутся с поводков, и тут слепящий удар молнии, обвальный грохот грома, ураганный ветер...
Режисс.ер с надеждой взглянул на небо, но оно было совершенно ясно, безоблачно и не предвещало никаких атмосферных катаклизмов. Ничего, грозу можно доснять в студии - там и ветродуй, и всякое такое... Он отступил на несколько шагов и, сделав из ладоней рамку, прикинул, как этот лейтенант вписывается в кадр. Лейтенант вписывался прекрасно. Ну конечно, фуражку придется поправить, чтобы сидела как положено, а не сдвинутая козырьком на нос.
Кологойда вприщурку наблюдал за его манипуляциями и простодушно спросил:
- А зачем ночью? Ночью спать полагается.