Участковый и вправду всем своим как бы безразличным видом старался убедить студийцев в том, что бьёт на этом месте баклуши чуть ли не с самого утра. Но глаза его туманились тоской. Уж так ему хотелось просочиться в квартиру Эвридики, в своего рода логово, да он не знал, как это сделать, — наверное, ссылаться на сей раз на служебную необходимость казалось ему неуместным.
— Товарищ капитан, идёмте с нами! — позвала его Эвридика.
Рассекреченный Рындин прикинулся, будто приглашение относится к кому угодно, только не к нему лично, и проявил живейший интерес к узорам на светло-зелёной тополиной коре.
— Какой застенчивый милиционер. Скажи, что его никто не укусит, — приказала Фаянсову Эвридика. — А то неудобно выходит. Он тоже хоронил, как и все.
— А почему именно я? — запротестовал Фаянсов, уже сытый общением с Рындиным.
— Ты сейчас хозяин, как и я. И потом у меня ключи, я должна открыть квартиру, — напомнила она и повела в дом гостей.
Фаянсов нехотя побрёл через дорогу. А капитан уже изучал нижнюю ветку дерева, скрупулёзно пересчитывал листья: один… два… Пётр Николаевич подошёл к нему на счёте двадцать.
— А, это вы? — будто бы удивился Рындин. — А я тут случайно забрёл. Гуляю вот, дышу свежим воздухом.
— Что же вы так и будете маяться под этим деревом? Я, может, там просижу до утра. Пойдёмте! Заодно помянете Карасёва, — предложил Фаянсов.
— Не могу. Я и сейчас на службе, — со вздохом отказался Рындин.
— А вы её там и несите. Смена боевого поста. А пить… пригубите за память, как и я.
— Может, и верно, — обрадовался Рындин и, подмигнув, пошутил: — А вдруг вы проговоритесь? Вот и недостающее звено.
Но в подъезде он засомневался:
— Всё-таки неудобно. Не по-человечьи. Вы ему свои люди. А кто я? Участковый?
— Зато вы его небось вытаскивали из петли.
— Пришлось мне, — скромно признался Рындин.
— Значит, вы ему не чужой.
— Мужчины-то были — я и слесарь. Понятые — обе дамы. И все чуть ли не в обмороке. Хоть откачивай самих, — охотно пояснил капитан, поднимаясь по лестнице следом за объектом наблюдения.
Эвридика тотчас взялась за него, Фаянсова, отвела в ванную, заставила исполнить старый обычай — омыть после кладбища руки, затем опоясала его талию весёлым, в цветочек, фартуком и, со словами «работай, ты здесь хозяин», подключила к кухонному делу, он резал сыр, колбасу, открывал консервы и бутылки, точно не было рядом молодых людей. А те да и прочие гости, будто приняв её игру, чуть что шли к нему с поклоном: «Хозяин, где взять то-то и то-то?.. Хозяин, нужен ещё один стул». А глупая ученица монтажёра заехала дальше всех, ахнув: «Ах, Вера Юрьевна! А вы с Петром Николаевичем так вместе и смотритесь, ну чем не муж и жена!» «Помолчи, не выдумывай!» — как бы рассердилась, прикрикнула Эвридика. Всё это говорилось с юмором, но шутки шутками, а кто-то мог принять и всерьёз, опасливо думал Фаянсов. Хотя бы тот же капитан. А он, бравый участковый, слегка оробел, ходил за ним по пятам, только не держался за полы пиджака, а когда сели за накрытый стол, составленный из двух — столового и кухонного, — втиснулся рядом с ним.
Пока рассаживались, возникла пауза, и Фаянсов исподтишка оглядел комнату. В ней с той поры ничто не изменилось, разве что на одной из стен образовалось голое место. Фаянсов напряг память и вспомнил, что там висела фотография Эвридики, где она красовалась в серьгах и цыганской шали.
Наконец за столом установился порядок, провозгласили «за упокой», Фаянсов пригубил рюмку и поставил на стол. Глядя на него, то же самое сделал и Рындин. Но на него зашумели:
— С Петром Николаевичем всё понятно. Он у нас оригинал. А вы-то что? Нет, вы должны помянуть от души.
— Товарищ капитан на службе, — заступился Фаянсов.
— Вообще-то у меня сегодня выходной, — признался Рындин. — Это я сам себя отправил на дежурство. Но теперь, думаю, отпустить. Кое-что я уже понял. Заслужил. И за упокой, плох человек, хорош, выпить надо. Что правда, то правда.
Он снова поднял рюмку, взглянул в неё, словно там, на дне, скрывался преступник, и не было иного способа до него добраться, как выпить всё содержимое рюмки. Рындин покорно вздохнул и, широко распахнув рот, вылил водку в себя, будто в огромный бак. А закусив, подробнее разъяснял:
— Я выпил исключительно как частное лицо. Но я и в этом виде его действие не одобряю. К тому же я как бы заслужил. Раскопал кое-что. Интересная проявилась картина. Треугольник, так говорит моя супруга. Она у меня, между прочим, педагог. Учит в начальных классах.
— Геометрический, что ли? — не понял Фаянсов.
— Берите выше! При осмотре его квартиры найдена женская фотография, да не простая, увеличенная в несколько раз. Портрет! Кого бы вы думали? Веры Юрьевны Титовой! Нашей хозяйки!
«Наверное, снимок с шалью», — подумал Фаянсов.
— А кто, по-вашему, третий? — осторожно спросил Фаянсов, предчувствуя недоброе.
— Вы, хозяин, — уличил Рындин, педалируя на слово «хозяин». — Ну вот его цель и ясна. Он хочет свести с вами счёты. По-мужски. Для этого вас и ждёт. Но опять-таки где? Назовите, мы вас подстрахуем.
— Будет вам, успокойтесь, сколько можно, — призвал Пётр Николаевич. — Встреча не состоится. Карасёва нет! Вы пьёте на его поминках.
— Я, конечно, околодело твоё раскручу, да может оказаться поздно, — предупредил Рындин, без брудершафта переходя на «ты».
За помин Льва Кузьмича выпили снова, и тут Фаянсов узнал нечто удивительное, студийная молодёжь прямо-таки обожала сволочного режиссёра. Те, кто зарабатывал мало и еле сводил концы с концами, не раз кормились из карасёвского кармана. Его так ласково и звали — Кормилец.
Тосты в его славу шли один за другим, потом, как и заведено на современных поминках, Эвридика прихватила бутылку водки и удалилась на кухню почти по-вдовьи горевать в кругу наперсниц: секретарши директора и девочки-монтажёра. А сами поминки незаметно повернулись в необычную сторону, поговорив о талантах и доблестях покойного, участники перешли к деяниям забавным. Один из телеоператоров вспомнил, как Лев Кузьмич заставил до колик хохотать совершенно бездарную актрису, а затем пошло-поехало. Даже у совсем постороннего капитана и у того обнаружились свои отношения с Карасёвым. Он то и дело пытался со словами «я в данный момент не при исполнении, поэтому имею право» войти в бурлящий поток всеобщих воспоминаний, но его каждый раз отбрасывало на берег. Наконец, ему удалось захватить внимание своей соседки справа, диктора Зины. Его история начиналась с того, что, получив назначение на этот участок, он решил представиться жильцам и отправился в обход по домам, и когда позвонил в дверь Карасёва, тот…
Но как Лев Кузьмич встретил нового участкового, Фаянсов так и не узнал — в комнату заглянула Эвридика и поманила Петра Николаевича пальцем, вызвала из-за стола.
— Какой же ты хозяин? Совсем не следишь за питьём. В кухне на окне лимонад. Открой и подай на стол. А крепкое незаметно убери. Хватит, нализались, — указала она вышедшему в прихожую Фаянсову. Так, видно, после долгого брака жена понукает ленивого мужа.
Возразить было нечем, в самом деле, не валить же всё на слабые Эвридикины плечи. А какие они и вправду тонкие, он видал, когда на ней была зелёная кофта. И он безропотно отправился на кухню.
— Погоди, — остановила его Эвридика. — Лев Кузьмич говорил, что выкупит… ну, это… как ты меня нарисовал. Не дай бог теперь все увидят, наследники или кто. И этот участковый, — сказала она.
— Портрет остался у меня, — успокоил её Фаянсов.
— И хорошо. А то я там какая-то… Я Льву Кузьмичу вместо вашего подарила фото, где я изображала цыганку. Спроси у своего Рындина: нельзя ли его забрать назад? Не то выбросят на помойку. Кому я ещё нужна?
Вернувшись в комнату с лимонадом, Фаянсов застал и вовсе нечто невообразимое. Пересказав все анекдоты о Карасёве, молодёжь отыскала на книжной полке магнитофон, поставила диск с попсой, грохочущей ударными, воющей электроорганами, с ором, изображающим вокал, и, вихляя задницами, пустилась в пляс. В тот же миг захихикали в ванной, притворно взвизгнули, там уже миловалась нетерпеливая пара. Не отстал от других и капитан Рындин, вытянул из-за стола диктора Зину и стал обучать приёмам самбо. Святотатство, словно зараза, охватило поминки.
Фаянсов хотел возмутиться, но, к собственному удивлению, не нашёл в себе и намёка на праведный гнев. Казалось, ещё немного, и он сам, плюнув на свои принципы, влезет в эту развесёлую кутерьму. У него даже родилось фантастическое предположение, будто по комнате носится незримый дух Карасёва и самолично вертит эту карусель. И ему всё происходящее в кайф, как бы, наверно, определили сами беснующиеся молодые.
Из кухни мегерой примчалась пьяная Эвридика и всех погнала прочь:
— Вы что? Офигели? Вон, охламоны, из моего дома!.. А ты куда смотришь? — напустилась она на Петра Николаевича.
Ему и на этот раз было нечем крыть. Он взял под руку в конец захмелевшего Рындина и повёл его домой.
Солнце ещё не зашло, ещё катилось по крышам, но воздух уже золотился, под ногами лежали длинные чёрные тени. По дороге Фаянсов выбирал улицы потише, где было меньше людей. Как это частенько случается с основательно поддавшими, капитану казалось, будто он-то трезв, ни в одном глазу, а пьяны все прохожие и в том числе Фаянсов, и, пользуясь его воображаемым опьянением, норовил Петра Николаевича расколоть.
— А ты места встречи не знаешь. И знать тебе не дано. Недостоин, — лукаво говорил Рындин, надеясь пробудить в якобы пьяном Фаянсове фанаберию. Тогда он не выдержит, заведётся: позволь, позволь, как это я не знаю, а место встречи там-то и там-то.
— Ты, Петруха, друг! Тебе скажу одному: нам необходимы реформы, долой коррупцию! Тогда мы всю организованную преступность прихлопнем, как муху. Всю! А фотографию Веры Титовой я отдам. Но тебе!