Лето пролетело, словно пуля незадачливого охотника, выпущенная в «молоко». Незаметно, прикрываясь сонмищем ежедневных дел, тревог и волнений подкралась осень. Окрасила золотом и пурпуром тверские леса, застучала дождями в деревенские окна. Отгорели болотные торфяники, наполнявшие густым, пахучим дымом воздух весь остаток лета, словно природа, ополчившись наконец на несносных своих паразитов — людей, приложила все силы, чтобы добавив и своё посильное участие к их, человеческому взносу, извести эту гнусную породу любыми, доступными ей методами, окончательно и бесповоротно. С конца июля и весь август простояла неестественная, удушающая жара, наполненная дымом, приносимых с горящих лесных болот и старых, уже давно не разрабатываемых торфяников севернее Твери, и солнце, восходя в дымном аэре, горело огромным красным шаром. Всё в одночасье встало вокруг против выжившего человека — сначала в скоротечной войне, а затем в ужасающем нашествии потустороннего. Слава Богу — проходит всё, прошло и это.
К концу лета нашествие мертвецкой погани, стойко встречаемой в топоры на Селе, по мере её прибытия, практически сошло на нет. За первыми толпами неупокоенных, наседавшими со всех сторон и не знающих пощады, потянулись группы самых мерзких восставших к нежизни тварей — гробовых мертвецов. Призванные в хрипящий, агонизирующий мир из своих могил, они, сокрушившие все устои и правила, поправшие собственные могильные плиты и памятники, тянулись, словно чувствуя жизнь, со стороны города. С Божьей помощью, плечом к плечу, сельское ополчение отразило и эту напасть, рассчитавшись с вековечным врагом по самому дорогому тарифу — бесценными жизнями. Как-то само собой прижилось на Селе страшное, но верное правило — прощаясь со своими павшими от когтей нечисти, хоронить тело и голову отдельно.
Мертвецкая напасть вроде бы попустила селян, но на смену ей пришла новая, ещё более ужасная и невообразимая — призраки. Они появились не сразу. Вездесущие тени метались по ночам повсеместно, пугая и доводя до практического безумия людей, чья психика и так была уже, как говорится, на грани. Не являясь столь же опасными физически — как те же восставшие мертвецы, они, тем не менее, были куда более ужасными в плане влияния на эту самую психику. Мертвецы, если их взять, существа, безусловно, богомерзкие, однако же понять и принять их существование хоть как-то ещё возможно — они телесные, происхождение их очевидно, как очевидна и природа их. А вот призраки… Но человек — существо, вероятно, умеющее приспосабливаться ко всему. Привыкли и к призракам. Кто-то, особо циничный из селян, ввёл в те дни в обиход смешливый погон этим потусторонним сущностям — «касперы», и на волне всеобщих ежедневных обсуждений, он быстро стал общепринятым. «Касперы», вот оно как. Проснулся ты ночью, чтобы, простите уж, по естеству своему на двор наведаться, а на мосту твоём белёсая полупрозрачная фигура умирающего солдата руки к тебе тянет, шевелит своими призрачными губами, тщась поведать тебе, материальному, какие-то свои нездешние тайны, каждую секунду переживая свой страшный предсмертный опыт. Дай тебе Бог, мужик, тут же на мосту не сложить то, что нёс до уборной. А люди говорят — «каспер» наведался к мужику. Где смех — там и грех…
Да и Церковь-то металась в то время в поисках, опытным путём подбирая те верные средства и молитвы, которые потом остановят нашествие непознаваемого и дадут глоток свежего воздуха исстрадавшимся, распятым перед распахнувшейся бездной ужаса, людям. Но это потом, а в те дни и Церковь тоже была практически бессильна. Хотя, как же — не совсем. Именно Церковь собрала в кулак тот дух, без которого цена жизням была копеешной. Сколько же народу выбрало в те дни между ужасным грехом самоубийства и дальнейшей борьбой первый пункт! Господи, помилуй!
А уж за призраками явился и ОН. Само собой разумеется — увидев на горизонте огромную фигуру, перемещавшуюся то туда, то сюда люди не сомневались, что явился Христос. А разве могло быть по-другому? И хотя священники всячески предостерегали селян от скоропалительных выводов, уверенность в том, что все являются наблюдающими Второе Пришествие, было поголовным. Царила эйфория, люди, побросав свои дела и обязанности, собирались и обсуждали наблюдаемое. Несколько подростков, оседлав мотоцикл с коляской, не спросив, понятно, никого из взрослых, рванули к фигуре. Выяснить — кто же ОН такой. Больше их никто не видел… Дни летели, а разгадка всё не наступала. Фигура то была, то пропадала. Что ж — привыкли и к НЕМУ…
Ещё одним важным аспектом понимания сути тех дней явилось осознание людьми факта, что у всех здоровье пошло на поправку. Сперва, как только слухи о первых чудесных исцелениях начали циркулировать, не много кто верил в такое. Хмыкали и списывали на то, что больно уж происходившее вокруг оказывало влияние на разум сильное. Но поднимались со своих кроватей старики и старухи, многие годы проведшие лёжа, в старческих хворях. Поднимались, и щуря глаза на солнышке, выходили на Село. Кое-кто их сельских, ещё недавно даже и в очках бывший не в силах прочесть строчку убористого текста в Священном Писании, встав однажды по утру забывал свои диоптрии на тумбочке где-то и, истово крестясь на иконы, благодарил Господа за чудо и долго потом дивился, слушая похожие истории от своих соседей. Отступали и более лютые болезни. Рак. Туберкулёз. Астма. Что уж говорить о гипертониках тех же… А некоторые, пряча глаза от собеседника, шёпотом разносили и совсем уж дикую, казалось бы, ересь — сама смерть прекратила свой вековечный труд и всё, мол — будем жить вечно. Ну, или до Страшного Суда, вера в который стала уже абсолютно естественной. Чёрт, а ведь они оказались правы!
А ведь были и другие дела, от которых бросало в дрожь. Вон, Маринка Демьяненкова, деваха из Найдёново. Врачи-то ей срок на роды концом июля назначали. Но и теперь, к середине сентября, она так и не родила. Бабки найдёновские сказывали — криком кричала бедняга, страшась своего будущего незадачливая роженица. Многое говорили люди, да разве вспомнишь теперь всё?
Время летит, летит словно птица. И хотя жизнь, какой мы её знали, замерла — не обольщайтесь: время летит. Не рождаются и не взрослеют дети, не ветшают годами и не умирают старики. Но день сменяет ночь также, как и миллионы лет до этого, и осень сменяет лето. Ветшают и рассыпаются в прах плоды трудов человеческих и ветер заносит пылью дороги, города и веси где ещё недавно по меркам этого мира била ключом человеская жизнь. И есть начало — и есть конец. Ничто не вечно под луной. Многое прошло, пролетело и не вернётся боле. Отшелестят, носимые ветром страницы старых газет и в пыль рассыпятся, став микроскопическими частицами ушедшего мира, и может быть полетят туда, к звёздам. И Бог перевернёт ещё одну страницу Вечной Книги, усмехнётся в свои белые, как снег, усы. Он вечен, и жизнь твоя перед ним — даже не секунда. Ты пытаешься мерить Его своими мерками, своим скудным разумом — даже не пытайся, делая это ты расписываешься в том, что безумен. Ты-то наивно полагал, что мир, который ты знаешь — «нормален» — так ты говоришь. А оказалось всё вон как. Теперь ты уже уверен — этот, новый мир «нормален», а про тот ты вроде уже и забыл. Подумай-ка вот о чём: у Бога на всё миллиард миллиардов вариантов. Тебе и не снилось! Перелистнёт Он другую страницу и подбросит вверх кость о двух сторонах. На какую из них упадёт она? Думаешь, на одной стороне жизнь, а на другой — смерть? Или: на одной добро, а зло — на другой?! Мечтатель!!! У Бога нет таких понятий — ибо они плод твоего разума и не более, чем то, чему учили тебя всю жизнь. Ну что, пригодилось?! Чудак — нет ни добра, ни зла, ни смерти.
Впрочем — у Бога нет и мёртвых, так что не удивляйся тому, что теперь тебя окружает. Время летит, ну а ты — летишь вместе со временем. Страшно подумать, но получается, что ты прилетел.
Для Фёдора с Иваном эти два месяца тоже пролетели в трудах и заботах — как один день. Надо отдать друзьям должное: хотя к текущей жизни парни и не готовились, но и лицом в грязь не ударили. Дом-то дедов Фёдор привёл в порядок ещё по мирному времени, и отчётливо понимая пытливым разумом, что какая-то очень нехорошая ерунда топчется на пороге, заботливо запас и тушёночку, и другие консервики всякие, и соль с сахарком, и водочку (а куда без неё, родимой?), и спички, и бензина (не смейтесь — тонну!) и всякой другой, весьма нужной хозяйстве ерунды. Подготовился — и молодец. Плохо, конечно, что всё же пригодилось, но куда хуже было бы, если б не подготовил. А окружающие, наблюдая, как Фёдор набивал «трюм» своего Блейзера всякой всячиной, усмехались, и отмахиваясь от рзумных доводов мужика говорили — параноик. Ну и где вы теперь, шутники?
На деревне парней встретили тепло — чего уж говорить, все как родные и Федька на их глазах рос. Новый быт только начинал налаживаться, да и все основные события и движения были в Кушалино, а тут в деревне — вроде как ничего и не изменилось. Но уже на следующее утро, как Федя и Ваня появились на Вельшине, к ним явился Макар Степаныч, назначенный старостой на деревню.
— Робяты! Федя! Ужо открывай! — басил, стучась в срамновскую дверь грузный старик.
Фёдор, на ходу натягивая штаны, подскочил к окну, а прыгая в одной штанине и силясь поймать ногой вторую, вывернутую наизнанку, бросил взгляд на ходики, с которыми вчера боролся Ванька.
— Чёрт, шесть утра! — пробубнил Федя. — Кому неймётся-то?
— Открывай, Федька! — неунимался староста.
Напялив кое-как портки, Фёдор подхватил карабин — а мало ли, с чем явились, и растолкав по дороге Ивана, храпаящего на мосту в пологе, застучал пятками по ступенькам.
— Иду, иду! Щас открою!
— А! Хорошо! — послышалось с крыльца.
Фёдор отпер дверь — прошлый год ставил, сталь троечка! — и на мост ввалился, вытирая сапоги Макар Степаныч.
— Выспался? — бросил старик, снимая сапоги нога об ногу. — А где друг-то твой? Ваня, вроде?
Вчера вечером они со старостой виделись — приходили отмечаться, теперь так было принято, да как-то мельком, и Макар Степаныч был к ночи уже уделанный весь. Поговорить обстоятельно так и не удалось. А теперь вот — в шесть утра явился.
— Заходи, заходи, Макар Степаныч. — игнорируя вопросы старика, пригласил Фёдор. — Знакомься — друг мой, Иван. Мы с ним с детства вместе.
Иван вылез из полога и за руку поздоровался со старостой.
— Иван.
— Ну а я — Макар Степаныч. Колычев фамилия моя. — представился староста. — Федьку-то, друга твово, вот таким вот ещё помню.
Все трое прошли в дом, Ваня оделся. Макар Степаныч огляделся вокруг и заметив в углу божницу с иконами одобряюще кивнул головой.
— Это правильно — что иконы-то в доме, Федя. Нонешняя-то молодёжь совсем Бога позабыла. А зря, вишь ты. Ну что ж — пришло время вспоминать. Так, робяты?
— Да похоже на то. — согласился Ваня.
— Вчерась-то толком и не поговорили. — начал то, с чем пришёл, староста. — Умаялся вкрай я, робяты. А дела-то у нас тут, кажись, никудышние творятся.
— Это как посмотреть, деда Макар. — парировал Фёдор. — Мы с Москвы пока добрались сюда — и похуже разного насмотрелись. Ты, дед Макар, не представляешь, что на самом — то деле происходит. Скажи, ты чай будешь?
— А чё ж отказываться, коли угощаешь? — наливай. — махнул рукой дед.
— Тебе какой тогда — чёрный?
— А какой он ещё бывает, чай-то? — удивился вопросу старик. — Зелёный, что ли?
— Бывает и зелёный. — улыбнулся Срамнов, ставя на плиту чайник.
— Ого. До чего вы там у себя в Москве дожили. — поднял брови Макар Степаныч.
— Ну ты-то ведь не за чаем к нам в шесть часов утра явился, так ведь, деда Макар?
— А то. Чай-то пока и меня ещё есть. — хихикнул старик. — Но это пока. А вот что завтра будет и что надо нам делать, чтобы оно вообще наступило, это завтра-то — вот об этом и пришёл поговорить.
— Одно другому не мешает. — вставил Иван.
— И то верно. — хлопнул руками по коленям старик. — А коли так, спрошу вас тогда кое-о-чём. Вы ж, робята, ажно с самой Москвы приехали. Ну и расскажите старику, как оно всё там было-то. И по дороге что. А то мы тут варимся в своём соку, а что там творится-то и не ведаем. Ну а потом и я введу вас в курс того, что теперь у нас тут, на деревне.
— Да в двух словах-то и не расскажешь, деда Макар. — покачал головой Фёдор.
— А ты не торопясь говори. Дело-то такое… Споро-то, только кошаки родятся. Я, небось тоже, неспроста вас с ранья-то такого навестил.
— Ну тогда слушай, Макар Степаныч. — начал Фёдор, но запнувшись, почесал в голове. — С чего бы начать-то, Вань?
Фёдор с Иваном рассказывали свою историю не менее часа, временами перебивая друг друга, уточняя и дополняя душещипательный рассказ разными существенными подробностями. Староста прихлёбывал чай и задавал парням встречные вопросы, особо концентрируясь на том, с чем встретились друзья в Твери и поблизости от города. Ближе к концу изложения Иван махнул рукой, отдавая роль рассказчика исключительно Фёдору, а сам уселся на табурет в центре комнаты и стал проводить ревизию их боекомплекта, второпях затащенного вчера в дом по ночи.
— Страсти какие-то рассказал ты, Федя. — ужаснулся старик, когда Срамнов закончил. — Да уж. Всё, видать, куда хуже чем я думал. Получается, что Конец Света на дворе. Как думаешь, Федя?
— Получается, дед Макар…
— Вот беда-то. — подпёр голову рукой староста. — Видать, и до нас добралось. Господи, помилуй. Я тебе вот что скажу: надобно срочно передать то, что ты сейчас мне про молитвы и Святую воду рассказал в церковь, отцу Паисию. Это первое дело. Знаком ты с ним, Федя?
— Откуда же? — удивился Фёдор. — Я же, считай, лет двадцать как уже в деревне-то толком не был. А то, что приезжал, когда дом в порядок приводили да гараж строили — не в счёт. Прилетел — улетел.
— Не беда. Сегодня и познакомлю вас, раз такое дело-то. — подытожил староста. — А теперича послушайте и вы меня, парни. Как люди вы у нас на Вельшине, почитай, новые — некоторые вещи знать вам будет обязательно, а иные — полезно. Значится — так. Почитай, позавчерась — тут всё и произошло, ночью. Сначала про войну весь день калякали по телевизору, а к ночи-то и его как не стало. Тогда, ночью-то, покойники эти самые и полезли. Брр, до сих пор в разум никак не возьму. Сам-то вижу — а не верю. За ночь людей покрошили на Селе — мамочка моя! В кажном доме, почитай, панихида. Дааа. Но мужики наши, Слава Богу, отлуп им дали всё-таки. Про самих-то этих нежитей вы знаете, считай, поболе моего, на них останавливаться не стану. Так к обеду вчерась Село, да деревни, что вокруг мужики наши очистили от погани этой. А только понемногу они, покойники, весь день вчерась на Село пёрли, да и этой ночью отваживать пришлось. Как всё это началось — власть на Селе у нас теперь новая. Григория Алпатова главой мужики объявили — так-то. Можа — оно и к лучшему. А можа — и нет, то время покажет. А меня, вишь ты, старостой на Вельшине поставили. Как при фрицах словно — староста! Теперича, раз так, то вот какие у нас нововведения тут. Поперву, все молодые мужики должны в ополчение идтить — супротив мертвецов этих, будь они прокляты. Значится, и вам тоже это надо сделать — не откладывая. Вот поведу вас с отцом Паисием знакомить, так сразу и запишем вас, чтоб вдругорядь не ходить. Гляжу я, вы не пустые приехали — вона и автоматы у вас, и патронов куча. Это хорошо, потому как оружия на деревне у нас, почитай, нету совсем. Только что двустволка моя. С другой стороны, окромя мертвецов этих, война ещё есть. Как оно ещё там всё сложится, а то и повоевать встанет и нам, как отцам и дедам тогда, супротив фрицев. И на то тоже ополчение Гриша учредил.
Фёдор и Иван сидели и слушали старика, не перебивая. Дед Макар виновато поставил кружку на стол.
— Можа — покурим, хлопцы? — спросил староста.
— Пора бы. — кивнул Срамнов. — Только не в хате.
Вышли и сели на крыльцо, закурили. Староста продолжал:
— Дык вот. Народу у нас на Вельшине было 58 человек, и это по летнему времени. Да 18 человек беженцев вчерась на деревне разместил — в пустых домах, да с подселением. Глядишь, ещё кто придёт… Потому вопрос, Фёдор — к себе кого пустишь?
Фёдор нервно затянулся, обдумывая как бы так сформулировать ответ, чтобы не обидеть старика.
— Только ты не обижайся, деда Макар. — ответил он. — Не пущу. Не от того, что жлоб не пущу. Видел сам, сколько у нас дерьма-то всякого? То-то и оно.
Старик, затянувшись, потупил глаза в землю.
— Деда Макар…
— Да ладно, Федь. Бог с ним. С подселением-то с этим. — ответил староста. — Ладно. Другое послушай — тоже ваше участие потребуется. Решили все прогоны из деревни заборами закрывать. Чтоб мертвяки шальные не лезли. А то тут такого понатворят… И со светом разбираться надоть — но это я уже и не знаю как. Электричество-то, как знаете, вышло всё и темень такая, хоть глаз выколи. А нам теперича так нельзя — опасно больно. Потому надо подумать — как на ночь деревню осветить.
— Вариантов тут до хера, но выход реально один — генератор нужен. — не задумываясь, вставил Ваня.
— Какой ещё ниратор? — не уловил смысла сказанного Иваном дед Макар.
— Уууу. — протянул Федя и хлопнул старосту по плечу. — Пошли покажу.
Дойдя до двери в гараж, Фёдор порылся в кармане, и найдя ключ, открыл дверь.
— Вот такой вот. — показал Фёдор на десятикиловаттный хондовский генератор, вовремя купленный и установленный в гараже.
Дед Макар, поцокав языком, обошёл устройство.
— И что он? Как работает?
— Как и все другие. Завёл мотор — напряжение пошло. — разъяснил хозяин. — В полу гаража бак из нержавейки на тысячу литров, в баке насос. Вон аккумулятор. Всё просто.
Старик снова покачал головой.
— Хороша машинка. Только всю деревню-то запитать не хватит.
— Всю — не хватит. А освещение по улице потянет. — утвердил Срамнов. — Только, деда Макар, у меня не бензоколонка тут, сам понимаешь. Да и дополнительным генератором разжиться не помешает.
Старик вытер волосы рукой.
— Ну, бензин-то твой, Федя, как же. А коли поможешь свой генератор подключить к фонарям, поклонюсь в землю. А бензин-то — не проблема. Мужики его вовсю уже сливают.
— Тогда по рукам, деда Макар. Мой генрик — ваш бензин. Только чтоб подключить как надо — электрик нужен. Сам я в этой всей байде не пендрю.
Староста, неожиданно спохватившись, глянул на часы.
— Ииии! Мать моя бабушка! Уж девять! Всё — побегу я. Если что, искать меня в бывшем доме Правления. Ну ты, Фёдор, знаешь! А вы обустраивайтесь пока, вещи разбирайте. А к трём подходите тогда — на Село пойдём.
— Добро, деда Макар! — кивнул Срамнов и пошёл проводить старика до калитки.
Остаток времени до похода на Село друзья употребили на выгрузку и инвентаризацию всего того, что они привезли с собой — начиная от остатков еды и заканчивая инструментом и оружием. Предусмотрителный Фёдор ещё во время оно, когда ремонтировали дом, привёз в деревню старый ноутбук и принтер. Древняя, зато крепкая машинка — настоящий НР. Денег за такой уже не выручить, а послужит ещё долго. Вот Фёдор и притащил его сюда, оставив будущему определять те цели, на которые ветеран ещё может понадобиться. И надо сказать — оные проявились весьма быстро. Перетащив и рассортировав своё добро, составили список с его помощью, а вторую страницу «ворда» озаглавили так — «срочно необходимое», вписывая туда то, без чего в блиайшее время ожидались проблемы.
А проблемы начали просматриваться во всём, что не возьми.
Вот жратва, например. На данный момент список был внушительным, и холодильник, битком набитый друзьями, весело жужжал, питаемый заведённым генератором, но именно это и было проблемой. Топливо-то было запасено, но надолго ли хватит этой тонны, если генрик будет стрекотать день и ночь? А ведь «пинц» тоже заправлять нужно. В общем — ясно: холодильник вещь нужная, однако — пережиток прошлого, а надо думать о будущем. А оно не обещает быть ласковым, как май — надо стряпать ледник, или как он там назывался, когда холодильников ещё не было и в планах? Итак, проблема номер один: ЛЕДНИК. Дальше — не легче: газ. Магистрального газа ни в Селе, ни тем более, на деревне не было. Годами планировали подвести, да вышло всё так, как и обычно — от громадья планов и сладких, как конфетка, посулов до реального воплощения — дальше, чем до Луны, мать его. Роисся — матушка — страна пиздоболов. Да если б и был магистральный газ, что с того? Со дня на день вышел бы, на дворе Апокалипсис, ога. Поэтому те пять баллонов, которые Фёдор заначил ещё в прошлом году, пусть ладко спят в гараже. Ну и тот, который сейчас подключен, шестой. А как готовить? На то есть печь. Печь-то есть — да на дворе летние деньки, протои-ка дом от души, хозяин — переночуешь в огороде, благо лето. Жара выкурит из дома в пять минут, не говоря о том, что постоянное приготовление пищи на печи и муторное и затратное дело — дров, как пить дать, не напасёшься. Русская печь жрёт дрова, как спаниель сосиски — сколько не суй, быстро прожуёт. Вот и второй блок проблем: ДРОВА и ПЕЧУРКА в огороде — небольшая, не жадная, утилитарная. С ней-то проблем немного: огнеупорный кирпич в гараже ещё остался, да и шамотная глина тоже. На печурку хватит. Ну а лист металла вон у забора валяется, остался от ворот. Режь его по размеру и плита готова. Мостырь повар. С дровами хуже — тут засада. Скромная горка под дровяным навесом у бани — мёртвому припарка. Дрова теперь нужны в промышленных масштабах — десятками кубов. Впереди осень, за ней зима. И, казалось бы, надуманная проблема — вот бензопила и топор, прицеп и вездеход. Вон лес — километр до него. Бери руки в ноги, мужик — и вперёд, руби себе и пили. Лесник промолчит, наверняка. Но это — только казалось бы. А реальность, она с нюансами. Люди на деревне — они не в вакууме живут. Уже циркулируют разговорчики всякие, что в лесу тоже какая-то хрень завелась, кроме мертвяков этих вездесущих. Верить им или нет — вопрос, по ходу, скорее риторический. Мол, «не может быть». А то и может, да ещё как может — вон, мертвецы кругом бродят, будешь сомневаться, что и другое что вполне могло завестись? На своей жопе проверять — а надо ли? Дрова, они для всех актуальны, не сегодня — так завтра это дойдёт до каждого. А значит, назреет централизованное решение вопроса — бригады дровозаготовителей и всё такое. Кстати, надо бы старосту потрясти по этому вопросу — старик продуманный, наверняка мысли такие его уже посещали. Короче, ясно, что в лес в два лица рваться не стоит — себе дороже может выйти.
А кстати, раз уж пошёл об этом разговор, можно предположить, что первым делом на повестку вопроса новой властью поставлено будет. И тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы редположить, что всё сведётся к банальной мародёрке. Вон, Степаныч уже говорил — топливо вовсю сливают. Это и неплохо — говорит о том, что Григорий этот — мужик с головой. Только это всё на первое время хорошо, а дальше-то какое развитие? Ну обнесут ближайшие деревеньки, соберут жратву, топливо, оружие, технику. Зубы ставлю на кон — этого добра не хватит. Не хватит сначала в принципе, не хватит и надолго. Значит — что?! А значит, потянет в Тверь. Бог ты мой. Перспективы….
И ещё важный вопрос — как этот весь намородёренный ништяк делиться будет? По каким правилам? Кто нарыл, того и добыча? Тогда всё, конец не за горами. Если люди, что во главе, всё-таки с мозгом — введут централизованную систему учёта и распределения. Иначе крах — вопрос времени. Друг друга перемочат, и никакие зомбари не нужны. Человек — он самый лютый. Особенно — когда все сдержиающие барьеры падут, а они пали. Это можно констатировать.
Да уж. Стоит сперва посмотреть, что тут творится, прежде чем ввязываться в какую бы то ни было байду. Сегодня к вечеру станет яснее.
Это-то ладно. Подведём итоги.
Итак — мы мобильны. У нас есть «пинц», мотоцикл, прицеп и два велика. Тонна 92 бензина. Тут всё хорошо.
Мы вооружены. У нас есть три «калаша» и по десять рожков запаса. Не ахти что, но лучше, чем ничего. Есть «сайга» и помповик, к ним сто с лишним патронов вразнобой. Тоже неплохо. Ну и топоры тоже. К тому же, местные оказались продуманными ребятами — вон, каждый второй с полотнами от кос. Как они их называют-то? Косилками, точно. Тоже перспективное оружие. Будет время — соорудим арбалеты, болтов наточим.
Мы ещё неплохо экипированы. Прихватили мотоэкипировку, шлемы. Над этим надо поработать, но это уже второй вопрос. Обуви и тёплой одежды в доме полно. Ваньке, конечно, будет маловата — раскачался парень, но и тут придумать можно…
У нас есть скважина и колодец в огороде — это вообще сказка. С водой проблем не будет. Баня есть, запас всяких шампуней и мыла присутствует.
Мы не замёрзнем. В доме — русская печь и лежанка, а в бане — каменка. Вопрос с дровами, конечно, стоит, но есть уверенность — он будет решаться.
Мы не сдохнем с голоду. Если не жрать в три рыла каждому, стойно кабану, даже тех запасов, что имеются до следующего лета должно хватить. Не за горами эра натурального обмена — а тут люди привыкли жить со своей земли, да и нам есть чего предложить взамен. Тушёнки — прорва, считать замучались. Рыбные консервы, голубцы всякие — тоже целый стеллаж. Сахар, соль, сода, крахмал — в достатке. Макароны, крупы — некуда складывать. А говорили — «параноик»… Да и припёрли ещё немало. Алкоголь — есть. Курево — есть. Хлеба вот нет, конечно, ну что ж… Будем отвыкать.
Ну, а раз так, время настало и в топку что-нибудь кинуть. Что там у нас самое скоропортящееся? Пообедать — а там и в Село выдвигаться срок.
Будем жить!
Подумав, в Село решили ехать всё-таки на «Пинцгауере». Кушалинских мужиков Фёдор практически никого не знал. Детский опыт и знакомства не в счёт — времени утекло с тех пор немало. А обстановка — тревожная, у каждого в руках оружие. Все на нерве. И в былые-то времена местный народ не отличался особой интеллгентностью и гостеприимством — деревня вам не город, а уж про москвичей-то и речи нет. Их нигде и никогда не любили. Странная дурь, надуманная — но с ей не поспоришь. Таковы уж заблуждения, по роду их. Короче, надо быть ко всему готовым. А тут, на повестке дня, прописка в военизированное мужское сообщество, спаянное боевым опытом, кровью и годами. Эксцессов не избежать, а опыт подсказывает, что в таких обстоятельствах нужно ставить себя сразу максимально достойно, а значит жёстко. Поэтому взяли и автоматы.
Фёдор закрыл дом и залез в машину, где Ваня уже занял своё место за рулём.
— Закрыл всё? — поинтересовался Иван, переключая передачу и трогая грузовичок с места.
— Ну. Знаешь, я вот думаю — неплохо было бы собаку, что-ли, какую завести, здоровенную. — ответил Федя.
— А чё не медведя? — удивился Ваня. — Он ещё больше хавает, и вообще стрёмный. Кормить её придётся — не думал об этом?!
— И то верно. — отмахнулся Фёдор. — Вон, справа смотри. Бывшее правление колхоза. Туда подруливай.
«Пинц» притормозил и поднял облако пыли.
— Побудь. — бросил Срамнов, вылезая. — Пойду Степаныча поищу.
Макар Степаныч нашёлся прямо на крыльце — увидев подъехавший автомобиль, старик собрался и вышел на улицу.
— Надо было машину гнать, Федя! — начал отчитывать Срамнова староста. — И так бы дошли — невелик путь. Бензин хоть пожалели бы!
— Да ладно, Степан Макарыч! — оправдался Федя. — Не время ещё подошвы топтать. Или спокойно всё в округе стало вдруг? Залезай-ка на пассажирское, давай, а я в кузове прокачусь.
Староста, кряхтя, подтянулся и залез в кабину.
— Нууу, это Машина! — одобрительно покачал головой он, рассматривая спартанское убранство австрийского вездехода. — Бензин, небось, жрёт, что прорва.
— Умеренно. — ответил старику Ваня. — Уж поменьше, чем «газон» тот же.
— Вон оно как. — продолжал дивиться Макар Степаныч. — Ну ладно, поехали, робята, ужо. Сперва, к Гришке заедем — оне в доме администрации теперича сидят. Что на центральной площади. А потом уж — в храм, к отцу Паисию. Как раз к службе сподобимся.
Из Вельшина в Кушалино можно было бы добраться и вообще за две минуты, по старой, монастырской дороге — каменке — да, как и везде в нашей родной стране, мост через Кушалку, в отличии от времён Федькиного детства, был уже не проезжим — так пара досок да перила. Кругом разруха — спасибо сраным дерьмократам. У нас всё — так: если есть три двери — две из них будут закрыты. Фёдор всегда удивлялся — отчего так? На кой делать три двери, если используется одна? Идиотизм…
Поехали в объезд — через старую Бежецкую дорогу, где раньше стояла жёлто-синяя будка ГАИ. Теперь её и след простыл. Свернули в Кушалино, и тут же навстречу на всех парах, подавая ротяжный гудок, пролетела бортовая «ГАЗель» с кучей вооруженного чем попало народа в кузове. Иван вопросительно посмотрел на Колычева.
— Гришкины архаровцы! — объяснил староста. — В Русино, кажись, полетели. Там кордон у мужиков. Никак опять нашествие, спаси Господи!
— Какое нашествие-то, отец?! — удивился Иван.
— Так ить! Мертвецы ж оттуда и прут, с Твери-то! — объяснил Макар Степаныч.
— А! — хлопнул себя по лбу рукой Иван. — Федь, мы ж ведь тоже оттуда приехали?
— Ну. — подтвердил Фёдор. — Чё, Вань, пока не ориентируешься?
В Кушалино было живенько — туда-сюда сновал по каким-то своим делам народ, прямо на повороте к центру напоролись на группу мужиков в камуфляже и мотокасках, вооружённых косами и топорами. Мужики недоверчиво проводили незнакомый и странный автомобиль взглядами.
— Патрульные. — скупо объяснил дед Макар. — Теперь везде ходят…
Выехав на центральную площадь, Ваня резко затормозил и «пинц» замер, подняв облако пыли.
— Ух ты! Вот это да! — вытарщил глаза на огромный храм, спрятанный за ветвистыми вековыми липами, Иван.
— Церковь наша. Во имя Сошествия Святого Духа. — пояснил дед Макар. — Дай Бог здоровья отцу Паисию — его стараниями из руин восстановлен. Золотой у нас батюшка, робята. Но то ладно — немного погодя и вы с ним познакомитесь.
Фёдор тоже прильнул к стеклу. Действительно, храм поражал воображение. Он помнил его с детства, полностью разрушенным, когда страшась, лазил в него со своими друзьями, в надежде отыскать таинственный подземный ход в Рождественскую церковь, отстоящую от Кушалина на несколько километров. Конечно, никакого подземного хода в действительности не существовало. Детские тайны, куда ушло это дивное время? Фёдор помнил, что в стенах огромного храма было всегда тихо, спокойно и прохладно. Сейчас бы он сказал — комфортно. Задрав головы, бояс проронить даже слово, чтобы ненароком не спугнуть Кого-то, кто должен был обитать тут, дети разглядывали остатки церковной росписи под таким невероятно высоким куполом.
Эх, детство — детство. Отзвенело и улетело ты счастливыми школьными годами и летними деревенскими приключениями, и уж больше не вернуть это ощущение огромного, всеобъемлющего детского счастья. Что пришло на смену тебе? Заботы, неудачи, познание всей недальновидости и ущербности этого, пожравшего наконец-то самого себя, мира. Мира, прогнавшего Бога. Как ведь писал батюшка Иоанн? Это не Бог изгнал человека из Рая за грехи, нет. Это человек, погрязший в своих страстях выше макушки, выгнал Господа. И вот, он ушёл… Как страшно будет его возвращение! Возвращение изгнанного, преданного, забытого и растоптанного в грязи Творца… Что сам бы ты сделал, будь на его месте??? Но имя Божье поругаемо не бывает, и вся простится, но хула на Духа Святого не простится. Видимо, пробил тот час.
Фёдор смотрел на храм и чувствовал, как он на самом деле близок ему. Он его, не чей-то чужой, его храм. В душе Срамнова разлилось какое-то очень тёплое чувство, такое новое и странное. На глаза Фёдора навернулась скупая слеза.
— Ну, езжай вон туда, Ваня. — прервал его мысли, указывающий пальцем на проезд между храмом и парком, дед Макар. — Вон к тому кирпичному домику. Он и есть правление.
Машина остановилась рядом с авобусом — «ПАЗиком» с тверскими номерами. Рядом на траве сидело человек десять людей, преимущественно женщин и детей, тихо обсуждая что-то. Левое крыло автобуса и бампер несли следы тарана. Морда была щедро забрызгана кровью и ещё какой-то, весьма не приятной на взгляд, субстанцией. Люди, сидящие вокруг сразу же оживились, увидев покидающих свой вездеход, вооружённых Ивана и Фёдора.
Из открытого окна правления доносился чей-то спор и крики — люди не стеснялись хлёстких матерных выражений.
— Будьте тут пока. — напутствовал друзей староста. — Я внутрь пойду, посмотрю — на месте ли Гриша.
— Ребятки! — подошла, сидевшая до этого с другими беженцами русоволосая женщина с заплаканными глазами. — А вы военные, да?
— Да нет, какие мы военные. — ответил Фёдор. — Мы московские.
— Да что вы! — вспелеснула руками женщина. — А мы-то — с Твери!
— Беженцы? — спросил, закуривая Иван.
— Точно, беженцы! — всхлипнула она. — Вчера, как из Твери выехали. В Рамешки собирались…У меня мама там. А всю семью в Твери зарызли. Горюшко моё!
Люди, сидевшие на траве, стали собираться вокруг друзей. Женщины рассказали, как бежали из Твери, на подвернувшемся в последнюю минуту автобусе. Что творилось в городе в те часы и что видели они по дороге в Рамешки. Пролетев вчера по шоссе Кушалино и не останавливаясь, они стремились добраться в Рамешки засветло — но у судьбы были на них свои планы. Доехав, они попали в самый что ни на есть ад живых мертвецов. Благодаря мастерству водителя — тридцатилетнего рамешковского парня, двигаясь прямо по неупокоенным телам, они попытались вырваться из обречённого городка. Петляя по узким улочкам, заполненным мертвецами, прокололи переднее колесо автобуса. Чудом удалось покинуть город, полный смерти. Ночевали в лесу, пока водитель менял колесо, силы и нервы были на исходе. Ночью на стоянку напали мертвые. Сожрали обоих мужчин, включая водителя. Автобус с беженцами привела в Кушалино та самая женщина, назвавшаяся Лидией Митиной. По профессии она была поварихой…
В самом разгаре этого разговора к правлению запыённый подкатил «УАЗик» со снятым брезентом. Закурив, из машины выбрались трое — двое с косами, в бушлатах и резиновых сапогах и мужик с типичным татарским лицом, одетый в милицейскую форму с сержантскими лычками, с «укоротом» на ремне. Тихо переговарваясь, все трое подошли к друьзьям, прервав разгвор тех с женщинами. Невысокий «мент» подошёл и молча упёрся прямо в рослого Ивана. Посмотрев на него снизу вверх, он сплюнул прямо под ноги. Двое других бродили вокруг, разглядывая «пинц».
«Мент» молча положил руку на по-немецки висящий на коротком ремне автомат Иана, ощупывая его. Иван вопросительно смотрел на наглеца, понимая, что всё же, сила на его стороне, Ивана.
— И чё? — снова сплюнул «мент». — Кто такие? Чё здесь забыли?
Ваня скрипнул зубами, не давая однако воли просившемуся наружу гневу.
— Тебя спросить забыли. — глухо проскрипел Ваня. — Руку убрал. Убрал, я сказал. С сиськой перепутал, земеля?!
— Хуя. — ища поддержки у своих, присвистнул «мент». — Какой лютый-то.
Двое остальных мужиков, невзирая на то, что в руках друзей были самые настоящие армейские автоматы, а может, руководствуясь позывом взять на понт московских «лошков», мужики скривив, как они думали, страшные рожи, встали сзади своего товарища.
— Слышь, масквич! — подал голос один из них. — Мы тут спрашиваем, понял, нет? Пукалки на землю и ключи от рыдвана сюда, пока проблемы не пришли! Мы тут власть теперь, не вкурили?!
— Чё ты тут спрашиваешь-то? — отозвался Фёдор. — Дознаватель, йопт… Лицо-то попроще сделай, таёжный. Спрашивать он с меня решил. Власть, мля. Вот власть где — сюда смотри!!!
Отточенным движением Фёдор вздёрнул и отпустил затвор и скинув АКМ с шеи дал полновесную очередь перед ногами наглецов. Когда первые фонтанчики пыли заплясали перед желающими «спросить», ситуация была уже решена.
— На карачки! — крикнул Иван, подсекая застывшего от неожиданности «мента». Все трое повалились на колени прямо в пыль, причитая и умоляя мужиков «не убивать».
На звук автоматной очереди с соседней улицы как-то очень быстро вылетел «Урал» с коляской, с водителем и её одним мужиком, сидящим за ним. Мотоцикл подлетел к месту происшествия и мужики споро соскочили на землю, стягивая закинутые за спину двустволки. Прямо из окна правления выпрыгнули двое мужиков с «укоротами», а с крыльца, хлопнув дверью посыпались ещё люди, возглавляемые высоким седым и усатым мужиком лет сорока пяти, в камуфляжных штанах — карго, тельняшке с закатанными рукавами и высоких берцах. За ними, прихрамывая, поспешал и Макар Степаныч.
Мужики, приехавшие на «урале» бросились к жующим дорожную пыль «смотрящим» из «УАЗика», чертыхаясь и матерясь, пытаясь помочь неудачливым товарищам подняться на ноги. Двое, сиганувших из окна, взяли на прицел Фёдора с Иваном.
Усатый в тельняшке и ещё трое с ним подошли к ребятам.
— Вы те двое о которых Степаныч говорил? Московские? — сплюнув, спросил усатый осматривая ребят. — Чё за балаган тут устроили? Алпатов моя фамилия. Григорий.
— С нашим полным уважением. Иван Калина. Фёдор Срамнов. — представились друзья.
— Сабиров! — повернулся к мужику в ментовском мундире Алпатов. — Ты всю хуйню замутил? Я что — не предупреждал тебя, Равиль?
— Так Гриш! Мы ж тока подъехали с мужиками, а эти двое… — начал оправдываться чел в «мусорском», но Григорий перебил.
— Короче, Равиль… я тебе последнее предупреждение делаю. Забудь свои ментовские привычки, Равиль. Прекращай к людям цепляться. Ещё раз узнаю о таком…. У меня разговор коротким будет.
Помолчав секунду, вроде как собираясь с мыслями, Григорий добавил:
— Ты, блин, понимаешь хоть на кого ты лапу поднял? Эти парни вдвоём из Москвы припёрли! Кучу мертвяков по пути приговорив. Через Тверь! Ты понимаешь, на кого ты залупнулся, нет? Твоих заслуг всего, что ты мусором участковым работал — и всё!
Сзади, закуривая, к Алпатову подошёл седой как лунь старик в плаще с капюшоном и «сайгой» на плече, возрастом хорошо за шестьдесят.
— А я ещё когда говорил тебе, что он мразь ментовская, Гриша. — промолвил старик и в его глазах загорелись недобрые огоньки. — Сына-то мово, Витьку, кто на войну спровадил? Этот вот. Моя бы воля… ууу.
— Не время старые счёты считать, Степан Политыч. — ответил ему Алпатов. — Будет ещё время, а пока сам знаешь — каждый мужик на счету. Даже такой, как Сабиров.
Повернувшись к ненаходящему себе места, топчущемуся рядом со своим «УАЗом» Равилю и его подельникам, Алпатов спросил:
— Так а чего приехал-то?
— Дак Гришь! Я ж к батюшке ехал. Там на переложском кордоне опять лезли эти, со стороны Ведунова. Водицы бы Святой мужикам!
— Герой! — ухмыльнулся Григорий. — Видите как: за Святой водой втроём, на «УАЗике».
— Да мы… — вскипел, всплеснув руками один из мужиков, бывших вместе с Равилем, но Григорий отмахнулся от него, прервав:
— Харэ базарить, Старыгин! Ехали в храм — вон он! Делайте, что собирались. Избавьте нас от своего героического общества.
Бубня что-то себе под нос, все трое залезли в машину и, вдарив по газам, рванули в сторону храма.
— Я всё видела! — схватила за руку Алпатова женщина, которая представилась Лидией. — Эти ребята не причём! Мы стояли, разговаривали. А тут подлетели эти вот и давай к ним цепляться…
— Да успокойтесь, женщина! — улыбнулся ей Григорий. — Тут и так всё ясно, как белый день. В семье — не без урода, ну и у нас, соответственно… Вы сейчас заходите к Ирине, в дом. Запишитесь, у кого документы есть — подготовьте. Потом на проживание вас определим уже. Кого-то — вон, к Макар Степанычу, на Вельшино, кого-то — тут, в Селе поселим. Не волнуйтесь — всех разместим.
— Ох, храни вас Господи, мужчины! — запричитала Лидия. — Мир-то — не без добрых людей! Это ж надо, чего творится!
— Вы не волнуйтесь только. Идите, идите. — подтолкнул повариху к дому Алпатов. — А с вами, мужики, мы тут пока поговорим. И покурим заодно.
Фёдор достал из кармана пачку сигарет и угостил сельских — Григория, Степана Политыча и деда Макара.
— Ну, про вас дед Колычев вкратце мне описал. — затягиваясь, начал Алпатов. — С вами-то проблем меньше, у вас-то дом и всё своё. Служили сами?
— Да нет. — ответил за обоих Фёдор. — Не довелось как-то. Но вроде не мясные оба. Я — КМС, по плаванию правда, Иван вон — боксом серьёзно занимался. Стреляем нормально, с типовым оружием знакомы.
— Ну это ладно… — задумчиво произнёс Алпатов. — Автобус недоезжая шоссе — ваша работа?
— С мертвяками который был, у Арининского? Мерседесовский? — уточнил Ваня.
— Этот самый. — подтвердил Григорий.
— Этот — наша. — кивнул Иван. — А что нам на него — молиться надо было?
— Да на фига? Наборот — молодцы!
— Рады стараться. — ухмыльнулся Срамнов.
— Что рады — тоже замечательно. Вы же, мужики, понимаете — время такое пришло, что на халяву отдохнуть на даче не получится. С вас тоже участие потребуется. — начал Алпатов как-бы издалека.
— Макар Степаныч объяснил уже. — прервал его Фёдор. — Хотим и будем участвовать.
Оба старика, Политыч и Степаныч, одобрительно закивали головами.
— Тогда ещё проще. — улыбнулся Алпатов. — Вот Степан Политыч — знакомьтесь. Он у нас группой разведчиков с сегодняшнего дня командует. К нему вас и определим — так будет правильно.
— Правда, сынки, группы-то никакой пока и нету. — усмехнувшись, уточнил Политыч. — Создать токо ещё предстоит её.
— Вот вместе и создадите. — хлопнул старика по плечу Алпатов. — А я поспособствую всеми средствами. Политыч — он лесник местный, в Лесхозе работал. Леса все наши словно книгу читает. В охране вас, мужики, делать нечего — у нас тут местные все. Ну, если нашествие какое или на зачистку поедем куда — тогда, конечно, поучаствовать придётся. А что делать… Но, как я и говорил тебе уже, Степан Политыч — основная задача для вас будет людей по деревням живых искать, транспорт и всё, что нужно. Обсудите сами с чего начинать, без меня. Дел — вагон ещё. Вы, парни, к Бате вроде идёте, я слышал?
Друзья в недоумении, как по команде, подняли брови.
— Ну, к батюшке нашему. — уточнил Алпатов и посмотрл на часы. — Если собрались — поспешайте. Служба скоро, и людей к нему теперь толпа… Ладно. Сами договаривайтесь, а завтра после Службы ко мне подходите — покумекаем, с чего начать стоит.
— Гриш. Я тут с вопросом одним, коли уж речь зашла. — остановил собравшегося уже уходить Алпатова, Фёдор.
— Какой вопрос?
— Да про дрова…
— Не морочься на этом. Проблема очерчена — думаем бригаду дровосеков со следующей недели запускать, с приданной техникой и охраной. Теперь всё сложно… Есть у нас мужик один — Михалыч, всю жизнь лес валил и дело это знает. Вот он и собирает народ сейчас. Так что — не парьтесь. Всё?
— Пока — да.
— Тогда шуруйте к Бате. И — дозавтра.
Григорий ушёл, подкатив свой велосипед, подошёл к друзьям их новый командир — Степан Политыч.
— Ну добро, сынки. Я тоже поеду. Как договоримся-то с вами?
— А если в гости пригласим? — предложил Фёдор.
— В гости? А почему отказываться. — согласился старик. — Приду — вот, аккурат после Службы. Надо навёрстывать. — подмигнул парням Политыч. — Где живёте-то?
— Со стороны леса третий дом по правой стороне.
— Ну что ж — ждите тогда.
— Будем. — кивнул Иван.
Политыч оседлал свой велосипед, а друзья вместе со старостой направились к церкви.
— С оружием нельзя в храм. — остановили их два вооружённых ружьями мужика на паперти храма. — Сдать нужно. Распоряжение отца Паисия.
— Раз надо — так надо. — согласился Срамнов, снимая ремень автомата и отсоединяя рожок.
— С патронами тоже нельзя. — корректно, словно оправдываясь, добавил мужик. — Ничего такого нельзя в храм вносить.
Фёдор с Иваном аккуратно поставили свои автоматы в железный ящик, где уже нашли своё пристанище ещё несколько единиц огнестрельного оружия — в основном гладкоствола, и несколько косорезов с топорами. Туда же отправились ножи и прочая экипировка друзей.
— Вы не волнуйтесь, ребята — тут не пропадёт, мы смотрим. — пояснил «корректный». -Беженцы, что ли?
— Типа того. — разглядывая резные двери в храм, ответил Срамнов.
— Ну идите. Служба вот-вот начнётся.
Стараясь топать потише, друзья вошли в притвор. Было очевидно, что храм отделан совсем недавно — на стенах не было росписей и библейских сцен, пахло свежеотремонтированным помещением пополам с ладаном и благовониями — хороший, церковный аромат.
Так вот ты каким стал, подумал про себя Фёдор. Для него Кушалинский Духов храм всегда представлялся таким, как в детстве — разрушенным величественным остовом чего-то нездешнего, того, возврата к чему уж не будет никогда. И вот теперь, благоговейно ступая по полу восстановленного храма, он удивлялся — это сколько же сил, воли и средств понадобилось этому отцу Паисию, чтобы восстановить из руин такую громаду! И это ведь не Москва, а скромное, никому не ведомое и не нужное при прошлой жизни Кушалино — село в тверской глубинке, задыхающееся под катком проклятой «суверенной» демократии, для которой духовная жизнь народа — эфирное, несущественное ничто.
Это в Москве бывший мэр, «крепкий хозяйственник», Лужайкин ввалил миллиарды нефтяных рублей в махину Храма Христа — Спасителя, в надежде, что за это добрый Боженька спишет все его грехи — его и окружающих его жадных, разрывающих и растаскивающих городской бюджет подельников. Устроили клоунаду — огромный храм в центре столицы. Для избранных, элиты. В то время, как страна дожёвывала последние крохи с жирного, сального московского стола.
Всё просрали. На Дальнем Востоке обживаются китайцы, лезет с Кавказа чёрный червь ваххабизма со своими террористами, ненавистью ко всему русскому, презрением. Инфрструктура по всей стране загибается, живёт только труба и те, кто эту трубу обслуживают и охраняют. Царство Трубы, Роисся. Никакой идеологии в стране, парализованной ужасающей коррупцией и засильем ментов — её неотъемлимой части. Милицейское Царство Трубы Роисся. Армии нет, её добивают — а на горизонте страшная война, война с вековечным врагом, заточенным только на одну цель — НАТО.
И вот всё стало на свои места. Но прав был Троцкий, утверждая: чем хуже — тем лучше. Хуже, чем теперь, наверное, уже некуда. Зато появился хоть и призрачный, но шанс. Возродить свою поруганную страну, очистить её от мусора зомби, чиновников, коррупционеров — разом. Возродить дух и совесть русского народа — какая светлая цель. Ну, а несколько дней назад, такого шанса в принципе не было.
Внутри храма собралось немало народу — все тихонько ждали начала Службы. Дорасписать церковь не успели — грянуло, а рабочие леса иконописцев так и остались стоять внутри. Сразу бросилось в глаза, что по всему храму не горели свечи. Дед Макар объяснил, что со свечами напряжёнка, поэтому горят только лампады. Друзья обошли огромный храм, крестясь на светлые, какие-то особенные даже, образа.
Неожиданно из алтаря вышел невысокий седой батюшка в годах, с длинной белой бородой, в простой чёрной монашеской рясе.
— Вот он — отец Паисий. — прошептал друзьям староста.
Батюшка прошёл на амвон и перекрестившись, трижды поклонился в пояс Царским Вратам, затем поправил рясу и надел очки. В храме воцарилась тишина.
— Братие и сестры. — зазвучал мягкий и ласковый голос настоятеля, не соответствовавший преклонному возрасту самого батюшки. — В этот, исполненный бед и волнений день, хотелось бы предворить нашу сегодняшнюю молитву Господу нашему несколькими словами. Эти слова призваны обличить страшный, ужасающий духовный недуг, который, к нашему глубочайшему сожалению, нашёл удобный приют в сердцах некоторых из нас, наших родных и близких. Это целый греховный комплекс, поражены которым наши сердца, пребывающие ныне в окамененном бесчувствии — страшном по своей сути бездуховном состоянии, когда Господь, имеющий пребывать в наших душах — этих бесценных сосудах, дарованных каждому из нас при рождении, покидает их. Имя ему — апостасия, отступление от Православной Веры.
Итак, родные мои, Дух Божий ещё в первые века христианства остерегал всех живущих, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам — обольстителям и учениям бесовским. И что же мы видим? Вот времена сии уже тут, при пороге. Всё же, ныне это отступление от Бог и Веры весьма распространяется по земле. Человек, отвергая добро и избирая зло, становится непременным соучастником тёмной силы в борьбе против дела Божия — создания жизни на земле. И мы с вами сейчас это всё наблюдаем, видим совершающимся.
Вот какая страшная участь постигает наш мир на наших глазах. Как же нам жить на этой обезумевшей от зла земле? Слушайте внимательно.
Святитель Божий Игнатий (Брянчанинов) отвечает нам:
«Те, которые поистине будут работать Богу, благоразумно скроют себя от людей и не будут совершать посреди их знамений и чудес. Они пойдут путём делания, растворённого смирением, и в Царствии Небесном окажутся бОльшими отцов, прославившихся знамениями».
Вот оно, дорогие мои, чрезвычайно важное указание нам! Берегитесь шума, берегитесь показного делния, берегитесь того, что лишает вас смирения. Там, где нет смирения, там нет и не может быть истинного угождения Господу. Ныне время, когда иссякли благодатные рукводители подлинно духовной жизни. Теперь безопаснее руководствоваться Святым Писанием, писаниями подвижников благочестия. Но Господь наши здесь пришёл на помощь ищущим его. В последние, наши с вами, времена книги истинных духоносных отцев вновь увидели свет, снова пришли к верующим. Читайте святителя Феофана Затворника, внимайте прочитанному, и козни вражии не посмеют коснуться вас, следующих его советам.
А вот последнее слово нам, живущим в столь трудные времена:
«Отступление попущено Богом: не покусись остановить его немощною рукою твоею… Устранись, охранись от него сам; и этого для тебя довольно. Познай дух времени, изучи его, чтобы, по возможности, избежать его влияния.»
Вот как учит нас, грешных, святитель Игнатий.
Дорогие мои!
Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. (Еф.6,11–12)
Тут над сказать уже и пару слов о Враге нашем, ежечасно воюющим на наши души. Вот, зрим — эта вечная, злобная сила наконец явила себя и боле уж не скрывается. Самой же большой победой её, без сомнения, надо признать то, что многим поколениям людей она внушила, будто её совсем нет. Теперь же, в наше время, когда наша беспечность и духовный сон обнажили нас от покрова Божией благодати, от силы духа, диавол встаёт пред нами во всём своём злобном обличии, он выступает как живая, ощутимая, действеннаясила, и сила лютая. Господь в своё время возвестил всем предострегающее и должное настораживать и призыватьк особой бдительности слово Своё:
«Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию.»
А в другом месте Писания говорится, что нет ему места на Небе, и в страшной ярости сошёл он на землю, чтобы ходить по ней, обитать и рыкать, как лев, ища кого поглотить. И стал он князем мира сего, и вместе с ним водворились и царствуют на земле бесчисленные полчища слуг его — бесов. И главная его задача — борьба с Богом за души людские, а место её — сердца человеческие. Всё свершается там: там и бездна адова, и искра веры, сохраненная Господом от тлетворного дыхания вражия. И надо исследовать своё сердце, ибо невнимание и незнание не оправдают нас в день Страшного Суда, а как вы сами видите, оный уже на пороге.
«Идите от меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его» — скажет Христос тем, кто не знал и не хотел знать.
Вот как страшно всё обстоит, родные мои. Однако, прервём пока наши рассуждения для отправления ншей службы, нашей посильной работы Господу, дабы не уподобиться нам тем, кто не знал и не хотел знать, и не быть ввергнутыми во внешнюю тьму, там же будет плач и скрежет зубовный.
Друзья и Макар Степаныч нашли место для себя в углу, рядом с большим образом Серафима Саровского и, внимательно слушая, простояли всю Службу, после чего староста подвёл их к отцу Паисию. Тот перекрестил, благословляя, и сразу же задал вопрос: крещёные ли? Фёдор ответил, что да, окрещён, а Иван сознался, что нет.
— Завтра же, поутру, к Службе подходите, молодой человек. — безапелляционно заявил батюшка. — Откладывать никак нельзя, смотрите какие времена на дворе. Скажите мне — веру имеете? Ну хотя бы так — веруете, что был Христос!
— Верую, отец Паисий! — горячо ответил Иван. — А как не верить?! Сами же говорите о том, что происходит. Да и я не слепой — вижу всё.
— Ну, хорошо. — протянул Ивану брошюрку священник. — Готовьтесь сегодня, а завтра покрестим вас. Определённо, никак нельзя откладывать.
Фёдору было разъяснено, как достойно подготовиться к таинству исповеди, кою, номинально являясь христианином, тот ни разу не приносил. Как и Иван, Фёдор получил книжечку из рук батюшки, призванную помочь ему подготовиться. Друзья поделились своим опытом, приобретённым в ходе поездки из Москвы, но оказалось, что всё, рассказанное ими, сельскому духовенству уже известно.
— Готовьтесь к встрече Господа в своей душе, родные мои! — провожая, напутствовал друзей отец Паисий. — Без него ведь никак уже нельзя в это страшное время!
Получив своё оружие, под впечатлением от встречи с батюшкой и его горячей проповеди, проникшей-таки в их сердца, велешинские теперь уже, мужики завели свой «пинц» и молча, без слов, поехали к себе на деревню. Вечером их ждала встреча с Политычем. Начиналась новая, деревенская жизнь, и судя по происходившему вокруг них, она не обещала быть лёгкой.
На первый тверской рейд друзья не попали. Как знать — может быть, оно и к лучшему, раз судьба так распорядилась. Только намного позже, по прошествию времени, вспоминая и анализируя опыт тех дней, у ребят волосы вставали дыбом. Шутка ли? Без подготовки, без разведки и плана операции, Григорий вывел более ста практически не подготовленных кушалинских мужиков на пятнадцати грузовиках в Тверь — город, где обстоятельно, по-взрослому уже, обжилась Смерть. Собрались вечером, а на следующий день с утра колонна уже покидала Село. Уходила практически вся молодёжь, настроение у людей было весёлое, как же — первый серьёзный рейд, в Тверь, не куда-нибудь. Чем думали?! На что надеялись?! Оголили весь анклав на целые сутки! Это чистое везение, что нежить никакая в тот день не попёрла… Да что уж говорить! Весь тот рейд — схождение чудесных случайностей. Бог, видимо, впервые наблюдая за тщетными потугами оставшихся в живых, решил посмотреть весь спектакль, от занавеса до занавеса. А иначе — никак и не объяснишь то, что рейдеры вернулись с огромным уловом, рассчитавшись с Тверским Князем Смерти чисто номинально — четырнадцать кушалинских мужиков, став добычей нежити, не вернулись домой. Правда, и добыча была достойной — больше уж такую никто и брал никогда. А если бы знать заранее, чем и как всё обернётся — надо было свечи в храме толстые ставить. За то, что вообще вернулись — да не пустые.
А велешинские все мужики в тот день как раз на кордоны заступили. Об этой повинности знали заранее, а график дежурств был вывешен на доске около сельского правления, считай, с первых дней. Вот по этой-то самой причине в рейд они и не попали, а проторчали два дня, сменяя друг друга на Рождественском кордоне.
Что и говорить — место для кордона было выбрано удобное, прямо на мосту через Кушалку. Удобное потому, что, во-первых, помня о том, что нежить по какой-то причине, как чёрт от ладана, бежит от воды, а во-вторых, потому, что речка, хоть и крохотная, явилась для нечисти непреодолимой преградой. Мертвые же, в свою очередь, тоже оказались разборчивыми — непонятно по какой причине, меж тем, ведомые чьей-то неведомой волей, либо же своими необъяснимыми инстинктами, пёрли тупо по дорогам, не ища непростых путей. А дорог-то ведущих к Селу от города — всего две. Точнее, одна, но ближе к Селу, от проложенного в последние годы советской власти нового Бежецкого шоссе, отходит так называемое старое Бежецкое. Петляя, дорога идёт через деревни, относившиеся раньше к Кушалинскому, а которые — и к Славненскому колхозам, и, минуя само Кушалино, выходит снова на новое. Вот по нему-то мертвяки и пёрли… А куда, и зачем — то уже не наших умов дело. В чужую, мёртвую башку не заглянешь. И не спросишь — не расскажут…
А как брели эти толпы неупокоенных сограждан от города, так и утыкались в два сельских кордона — один Рождественский, находившийся под контролем велешинского ополчения, и второй — Переложский, на котором стояли, соответственно, переложские мужики. Всё — другого пути дальше, на Рамешки, Бежецк и далее — на Весьегонск, не было.
Вечером, как раз перед рейдом, к уставшим от дневных дел друзьям, как уже повелось, наведался Политыч. Ввалившись в дом, старик скинул свой плащ и сапоги, и развалился в единственном бывшем в доме Срамнова креслице, шевеля пальцами ног. На деревню спускались сентябрьские сумерки. Весь день велешинские мужики посвятили установке заборов, призванных закрыть от шустрой нечисти наиболее доступные пути проникновения к жилью — прогоны, улочки, тропинки. Ещё на прошлой неделе взялись тянуть забор прямо от речки, по заливному лугу к уже существовавшему, но требовавшему апгрейда забору, окружавшему старый, ещё колхозных времён, животноводческий комплекс — коровник да телятник, в которых теперь тоже кипели ремонтные работы. Село готовилось к зиме — и скотине понадобится уход и нормальные условия, чтобы перезимовать. Сказать, что умаялись к вечеру — ничего не сказать. И вроде на воздухе, и вроде работа не такая уж тяжёлая. Однако, всё дело в сноровке. Вон, местные мужики, хоть и хлипкие с виду, в сравнении с тем же Иваном — а с них как с гуся вода. Роют, копают, пилят, тащут что-то — и, кажется, не знают усталости. А тут, с непривычки, так ухайдокались, что и говорить сил не осталось, а завтра-то — на кордон. С другой стороны, время работало против деревни — дед Макар не унимался, подгонял. Уже были отловлены два незадачливых гостя с того света — прямо посередине деревни, да в светлое время, слава Создателю. Плохих дел натворить не успели. А на повестке дня — ремонт крыши и в сельсовете, там не крыша даже — сплошная дыра. Со дня на день дожди ливанут, и тогда…
Умаялись, короче.
— Ну что, бойцы? — ехидно прищурился Политыч. — Всё, запал пропал?
— С непривычки-то пока тяжеловато… — ответил ему Срамнов. — Ну что, босс — завтра в дозор?
— Получается — в дозор. А могло и по-другому выйти…
— Это как так — по другому, Политыч? — привстал с табуретки Иван.
— А, так вы не в курсе! — заулыбался старик. — Алпатовцы в Тверь с поутряни собрались.
— Да ну, блин! — подскочили, как ужаленные, оба. — Рехнулись что ли?! Они хоть представляют себе, что там творится, в Твери?!
— А что делать, робяты? — развёл руками Политыч. — На Селе жрать уже нечего. Всё из магазинов-то, что было, подмели. Потом и газ уже подходит, заканчивается по домам. Транспорт нужен, топливо. Эти… генераторы тоже. Много всего нужно… Не от хороших дел идут на такое.
Политыч сказал и в доме повисла тишина.
— А мы, значит, в дозор?! — кольнул взглядом старика Ваня.
— А мы — в дозор, так. И слава Богу, я тебе скажу. Свои дела у нас.
— Так, Политыч, я, честно говоря, Гришу перестаю понимать. — сказал Фёдор. — Мы-то с Вано — там были, и всю ерунду эту видели. Чего Гриша нас-то не берёт?
— Дак я говорил ему это. — отмахнулся Политыч. — Он принципиально против. Занимайтесь своим делом, говорит. Вот так.
— А ну и ладно, Федь. — обратился к другу Иван. — Пусть идут, а мы посмотрим. Отстоим дозор — крышу надо крыть. Дрова потом получим уже наконец, наверное — рубить надо будет. Ну и в разведку, наконец уже.
— Ты, Политыч, давай на Вельшино перебирайся. — переключился на другую тему Фёдор. — Вон, напротив дом пустой. До холодов.
— Да я-то непротив, а что ваш Колычев скажет?
— А что он скажет?! Завтра поставим вопрос перед ним…
— Про людей к нам в группу говорил с Алпатовым? — спросил Политыча Иван.
— Да говорил, конечно. — ответил ему старик. — Да всё недосуг ему, сами, говорит, пока разбирайтесь.
— Ну понятно. — протянул Иван. — Так я и думал.
— А чего тебе не так? — перебил желавшего продолжить причитать Ивана Степан Политыч. — На довольствие записали — и на продовольственное, и на дровяное. Обожди: не до нас пока. Но дела будут. Я прикидывал уже с чего начнём. А на то и народу много не нужно — и сами, втроём пока, управимся.
— Ну поделись тогда, старшой, раз прикидывал. — пододвинул свой табурет вплотную к Политычу, Фёдор. — Оно может и нам полезно будет — знать-то. А то и подскажем что путное.
— Да за окно глянь, Федя. — показал пальцем на сгущающиеся на улице сумерки Политыч. — Вон уже что на улице. Темнеет. А мне ещё в Кушалино педали крутить — по темноте не больно хочется. Да и к шести завтра опять сюды — а када спать-то? Вот, завтра, на дозоре и поговорим обо всём.
— А и правда — темнеет. — согласился, хищно улыбаясь, Иван. — Ты, Политыч, давай оставайся лучше. Смысл тебе на Село ехать — какой? А у нас, вон, банька готова. Пойдём — попаримся, а заодно расскажешь. Снотворного примем помалу — и баиньки, а уж завтра — в дозор.
— Ниии, робята, не смущайте! — поднял обе руки старик. — Надо ехать. И так я вполне бездомный. Так и тут скитаться совращаете!
— А ты это зря так говоришь нам, Степан Политыч. — покачал головой Срамнов. — Вроде как — плохое тебе что-то предлагаем. Обидно даже как-то. Я думаю, как скоро мы теперь вроде как семья боевая, таких рассуждений быть не должно. Поэтому — мой, вернее — наш — дом, это и твой дом тоже. По-хорошему если, то вообще надо мне предложить тебе сюда, к нам, перебраться. Да тесновато у нас, если честно. Маленький домушка совсем. Но это мало что меняет, отец. И Вано верно говорит — смысла тебе на Село пилить нет никакого, так что — не обижай подчинённых, старшой. Вон диван — будь как дома, Политыч.
— Ну это ты, Федь… - зачесал голову обеими руками старик. — Я ж ведь ничего худого-то сказать не хотел. А и ты старика пойми — мыкаюсь по Селу, где примут, с Того дня. Я ж ить рассказывал… Худо оно, када свово дома-то нету.
Старик так расчувствовался, что на глазу блестнула скупая слеза. Словно злясь на себя за слабость, Политыч резко смахнул её, и молча, упёрся взглядом в пол.
— Ты не стесняйся нас с Иваном, Степан Политыч. — положил руку на плечо лесника Срамнов. — Я вон тоже, на грани живу, если честно. Мы, отец, вместе с тобой и о жене твоей скорбим, и о дочери. А сына своего, Виктора, ты подожди ещё, не хорони. Бог даст, жив он…
Политыч встал со своего кресла, и, как был, в носках, обнял Фёдора. Молча, глотая слёзы, старик всё крепче и крепче прижимал к груди молодого человека, годившегося ему в сыновья, хоть и знал его всего месяц или около того. Ваня, наблюдая эту трогательную сцену, махнул рукой, и подойдя, крепко обнял их обоих.
— Мы теперь одна семья, раз жизнь так распорядилась, мужики. — сказал он. — И ты, Степан Политыч, вроде как за отца нам теперь. Я вот отца своего и не помню — ушёл от нас с мамой он, когда я маленьким совсем был… А мамы уж восемь лет как не стало. У Федьки тоже вся семья не пойми где — дай Бог, живы и здоровы. И ты, Политыч, один теперь остался… Все мы, мужики, теперь поодиночке вроде как, а надо — чтоб вместе были, как одна семья. Так и надо — а нас трое уже. А как Христос сказал, где двое или трое собрались во имя Его, там и Он сам посреди них. Значит, с нами Бог, а с Богом ничего не страшно нам — всё переможем.
— Это ты хорошо сказал, Ваня. — утирая стариковскую слезу, сказал Степан Политыч. — Верно подметил. Так что, был один сынок у меня, а теперь трое будет. Божьей помощью да нашими молитвами, глядишь, и Витька найдётся.
— Семья. — словно заколачивая буквы в пол, проговорил, вытянув вперёд кулак, Фёдор.
— Семья. — хлопнул по руке друга своей ладонью, Иван.
— Семья. — накрыл своей рукой ладони друзей Политыч. — Все друг за дружку, и с Божьей помощью.
Наутро всех растолкал Политыч, ранняя птаха.
— Давайте, подымайтесь, робята, некогда спать! — бубнил, расталкивая храпящих после вчерашней баньки и бутылки «Кэптэн Морган», старик. — Шесть ужо! Да что ж с вами делать-то! Хоть водой поливай их.
— Эээ, не надо водой, Политыч! — потирая сонные глаза, пробубнил Иван. — Щас, сами повылазим…
Фёдор с Иваном встали, и в надежде умыться, начали топать босиком по дощатому полу, натыкаясь на стулья и друг на друга.
— Послал Господь подельничков! — дивился Политыч, наблюдая эту картину. — Конец Света на дворе, а они всё никак выспаться не могут. Разведчики, мать вашу! И как с вами, такими, в лес-то идти? Оболтусы!
— А вчера сынками называл… — пробормотал Ваня, натягивая штаны. В кухоньке раздался грохот — Фёдор, отправившийся к умывальнику, свалил что-то на пол.
— Ну что с вас взять, с московских?! — махнул рукой направившийся к двери старик. — Так вот и прожили всю жизнь — вкусно жрали да долго спали. От того такая Напасть и вышла. Ну ничего, жизнь-то научит. Собирайтесь шустрее, наряжайтесь, девки. Чайник поспел, да кашу сварил вам. В огороде всё.
Как бы ни причитал Политыч, всё-таки собрались друзья быстро, и позавтракав кашей с чаем, прихватив своё снаряжение и оружие, все трое направились к правлению, где был назначен сбор велешинским мужикам, отходящим в дозор. Когда явились, оказалось что они ещё далеко не последние — половина дозора ещё допивала чаи по домам. Поздоровались с уже собравшимися мужиками, подкатила дозорная «буханка». Все разговоры были про сегодняшний рейд в Тверь — кушалинские мужики снялись и укатили ещё по самой ранней зорьке, и то — дай Бог управиться. Стояли, курили, делились мыслями и опасениями. Ведь это им придётся, а не кому-то иному, встречать рейдеров, как говориться, со щитом иль на щите. Политыч ругался на чём свет стоит на изнеженных сельчан, не способных вовремя собраться на службу даже в такое время. Опоздавшие по-одному подтягивались и тут же получали строгий нагоняй от старика, назначенного старшим в дозор. Наконец-таки, все собрались, и Политыч дал отмашку грузиться в «буханку».
Через пятнадцать минут велешинские уже принимали пост у кушалинских мужиков.-
К мертвецам — обоих видов, и тем, кто навеки упокоился, и к тем, что в страшном своём посмертии продолжают бродить, ведомые своим лютым голодом — люди уже привыкли. Более того, верным будет и такое утверждение — трупы стали неотъемлемым элементом окружающей действительности, так чего удивляться тому, что, сменив на кордоне отправившихся по домам «кушалов» и проверив по-быстрому территорию вокруг кордона — под мостом, в кустах, в кюветах — команда Политыча расположилась на брёвнах, перегораживающих половину моста, прямо рядом с кучей останков, любовно нарубленных их сменщиками. Уже отъезжая, Валерка Паратов, старший по кушалинской смене, теребя свежую, только немного отросшую бородку, извинялся:
— Это, Политыч… Мы этих-то тут вон сволокли в кучу. Ночью как прорвало. Валили, как из рога изобилия, мать их. Все косы ступились аж… Ну вы, это — не серчайте: спалить эту чёртову кучу надо бы. Вон, дровами обложите, да к Богу их, на небеса.
— Нужны они Богу, Валер… — ответил ему Степан Политыч, прикидывая — как-бы сподручнее было избавиться от такого мерзкого соседства. — Вы тоже придумали — вон, прямо к мосту наволокли их. Зачем? — ведь надо было в низину отволочь, и там бы спалили. А теперь — нюхай, как воняют они. И мух — сонмище. Вот привезёшь своих «кушалов» нам на смену — мы ещё ту кучу вам наковыряем.
Велешинские ребята, обступившие Политыча, загоготали.
— Дак говорю тебе, Степан Политыч! Не успели мы. Вон, Савелич, последнего покрошил уже на глазах у Алпатова. — закипая, оправдывался Валера. — Мужиков пропустили — по Рождеству прошлись, да ещё двоих упокоили. Ты вообще, смотри, какие-то они продуманные пошли, мряки-то. И по-живее вроде, и ломятся только в темноте, гурьбой. Так что, вы тут внимательнее, мужики.
— Хер с вами, Валера. Приберём тут, за вами. — махнул рукой старик. — Но ты тоже подумай: так не годится. Мы вам что тут — мортусами записались?
Народ, дивясь на новое, звучное определение вида их деятельности, снова захихикал.
— А то кто же?! — засмеявшись, принял вызов Политыча Валера. — Мортусы — мы теперь и есть мортусы. По другому и не скажешь — это ты хорошо подметил, дядя Степан. А кстати: в баньку пойдёте, там болотных сапог две пары и плащи резиновые с рукавицами найдёте — это чтоб мертвячину таскать. И мужики мои крючья изготовили, тоже там, в предбаннике стоят. Мортусам — оно без крючьев никуда.
— Ладно уже, давай, поезжай, мортус. — улыбаясь, отшутился старик.
— Поедем. Бог вам в помощь, коллеги! — Валера захлопнул дверцу «буханки», и автобусик, набирая скорость, запылил в сторону Села.
— Ладно, робяты. — собрал вокруг себя оставшихся мужиков Политыч. — Заступили, кажись. Ну и хорошо. Сделаем вот что: разбредаться не будем и по деревне шарить не пойдём — всё и до нас тут обшарено уже. Значит, ты, Никита и ты, Васёк — идите в баню и посмотрите, что там нам кушалы оставили. И тащите сюда весь скарб ихний, про который Парат нам тут щас вещал. Валера, ты и ты, Колян — вы идите вон тот забор разбирать. И так действуйте: один доски ломает, другой наготове с косой, чтоб не случилось чего. Забор-то больно лишний тута — весь поворот загораживает, а из досок вон, в низине, кострище сложим. Туда и волоките всю эту трухлю… А мы: я, Фёдор да Иван посмотрим тут пока.
Мужики, назначенные Политычем на дела, разошлись по двое, и старик, наблюдая за ними, щурил глаза.
— То ли действительно лучше видеть стал, то ли дурь в башке какая на фоне всего этого. — пробурчал старик, обращаясь к друзьям.
— А сам-то как думаешь, Степан Политыч? — спросил его Ваня.
— А не знаю, чего и думать. — присел рядом с ним лесник. — Вон, на Село, в правление, старик Русков вчерась припёрся, аккурат в обед. Про него уж все забыли — думали, что схарчили его мряки в первые-то дни. Ан нет — сам, и на своих ногах. А мужики говорят — раковый он был, при смерти. Вон как оно бывает-то.
— Да уж, мистика. — согласился Срамнов. — И у нас тоже соседка, через дом. Баба Маня. Тоже неходячая была, говорят. А теперь вон — бегает. Значит, что-то такое всё же происходит… А кто он такой-то, Русков этот?
— Да кто… — добывая папиросу из пачки, сказал Политыч. — Бухгалтером в колхозе у нас был сколько помню себя. Хороший такой старикан, знающий. Весь колхозный расклад назубок знал — ночью разбуди, про каждый винтик тебе всё расскажет. А как колхоз загнулся, так и он сдавать начал… Пьянка сгубила — как и многих. А всё ж — вишь ты: выполз… И такое там Гришке устроил — мать моя!
— А чего это он? — удивился Федя.
— Да орал, как оглашенный. Порядок теперешний материл. — выпустил облако дыма дед. — Всё не так, говорит, и всё не то. Не тем, мол, Алпатов занимается — а надо другим. На самом что деле было — я не знаю: я ж там не был. А может и прав в чём Русков… Наорал в правлении — и в церковь к отцу Паисию попёрся. А уж о чём там они с ним полночи говорили, никто не знает.
— Если честно, то мы тоже от Гришиных дел не в восторге. — заметил Ваня. — Уже осень на дворе — а сельхозработами по-взрослому никто не занимается. С дровами, как понимаю, дела тоже ни шатко — ни валко идут. До зимы-то, однозначно, сколько надо не запасут. Зато рейды, рейды, рейды… Я теперь так думаю: у каждого должна специализация быть. Одни в поле, другие на дровах, третьи со скотиной, четвёртые с оружием. Взять вот хотя бы нас, Политыч: мы, типа, разведчики. То есть наша задача — разведывать в округе, где чё происходит, где люди остались, а где — нет, где добро какое полезное и что нового с нежитью, так ведь?
— Так. — кивнул головой, внимательно прислушиваясь к словам Ивана, Политыч.
— Ну а мы что?! — развёл руками Иван. — Вот в дозор нас поставили. Не, я не против — это тоже надо. Кто-то и в дозоре должен быть. Вот вернёмся щас — крышу в правлении чинить поставят. Про дрова я уже говорил — самим, по всей видимости, заготавливать нужно. К тому же — самое время грибочков набрать, зима впереди. И где мы сели — там и слезем, потому что реально — мы не готовы. И задницу нам прикрыть некому — у всех свои заботы. А время идёт — скоро белые мухи полетят…
— Согласен по всем пунктам. — хлопнул друга по плечу Срамнов. — Херовый порядок установился, я считаю. Не хочу судить, но сдаётся мне — у Гриши смещение приоритетов с мародёркой этой. Ясно, что без неё никуда, но мародёрят-то человек сто пятьдесят, а в округе больше тысячи народу. И эта тысяча реально не знает, чем заняться в первую очередь. А ориентиров никто не даёт, вот и тащит каждого в свою сторону. А на Селе щас такой человек нужен — который все приоритеты расставит, и каждому место определит. Каждый должен своим делом заниматься — и в нём совершенствоваться. Нас разведчиками поставили — давайте, мужики, будет разведчиками. Ты, Степан Политыч, говорил вчера — идеями богат? Самое время их озвучить, я считаю.
Беседу прервал свист со стороны деревни. Никита и Василий, велешинские мужики в возрасте, наряженные так, словно собрались не иначе как на болото — в резиновых плащах, болотных сапогах и респираторах, ворошили крючьями кучу мёртвых тел, матерясь и пытаясь отгонять мух, вьющихся тучами над разлагающейся плотью.
— Политыч! — сняв с лица респиратор и размахивая руками крикнул Никита. — Чё там расселись-та? Идите — ка сюда!
Политыч нехотя поднялся и перелез через брёвна, заменявшие тут шлагбаум. Недовольно бубня что-то себе под нос, старик направился к мужикам, стоящим около кучи с трупами.
— Чё тут у вас? — спросил он, подходя.
— А сам гляди. — прошепелявил из-под респиратора Вася. — Вон тут их сколько. И смотри — вон: руки, ноги отдельно. Хочешь сказать, Политыч, чтобы мы их отсюдова, из кучи туды, за мост волохали? Это нахуй — и сами ухайдокаемся, пока всё перетащим и мост весь в кровище и дерьме изговняем. Оно нам надо? — чуешь, какая вонища стоит, Политыч?
Старик, кхекая, прикрыл нос и рот ладонью, кивая Василию.
— И там такая будет. — подытожил сказанное тот. — Вон — всё в дерьме. Только стронь эту кучу… Короче — тут палить их будем. Никита вон — бутыль с жидкостью для розжига из бани прихватил. Ну и вонища же, блять!
— А чего мелочиться-то? — поддержал Василия Никита, усатый мужик под пятьдесят. — Один чёрт в Рождестве никто больше не живёт.
— Палите! — бросил Политыч, направившись вон, подальшей от смердящей горки.
Вчетвером, мужики накидали на гору останков доски, поленья, шины и щедро полив жидкостью, подожгли. Пламя с хлопком охватило дерево и через несколько минут, бросая блики вокруг, уже пылал огромный костёр, ужасающий своей сутью. Воздух наполнился мерзким смрадом горящей плоти. Мужики, быстро покидав в пламя оставшиеся доски, бегом направились к кордону. Перепрыгнув через брёвна, густо матерясь и поминая кушалинскую смену, поскидывали плащи и сапоги. Швырнув пропитавшиеся мразным духом палёной мертвячины респираторы на асфальт, мужики жадно глотали воду из бутыли, отнимая её друг у друга.
Фёдор, прищурив глаз, всматривался в полыхавший погребальный костёр.
— Неа… — критично протянул он. — Маловато будет…
— Чего маловато-то тебе? — отдуваясь, спросил Василий.
— Чего-чего… Дров, мля, маловато. — ответил Срамнов. — Не прогорят трупы. Если бы вы их на костёр сверху навалили бы — тогда да. А так — не прогорят. Придётся ещё дров досыпать.
— Хуя ты умный, Федя. — злобно проговорил Никита. — Вон, дерьмище-то одевай, да иди сам туда. Досыпай, перекладывай. Пиздить-то — оно не мешки ворочать.
— А чё ты заводишься-то, Никит? — зыркнул на соседа Срамнов. — Я тебя, что-ли, на трупы поставил?! Какая разница, кому идти — мне, тебе? Предъявы свои Паратову кидай, хули ты на меня-то зыркаешь?
— Да ты, вместо того, чтобы базарить тут, лучше поди да сделай сам, как другим советуешь. Правильно я говорю, Вась? — аппелировал к своему другу Никита. — Чё ты, поди сходи, сделай как надо-то. Только ебало-то прикрой чем, а то там пахнет нехорошо, Федя.
— Мужики! Ну вы чё! — раздвинул руками вставших друг напротив друга Фёдора и Никиту Васин. — Сраться ещё не хватало!
Фёдор, недобро ухмыляясь, поставил автомат и нагнулся поднять плащ и сапоги. Ваня, зыркнув на Никиту, подхватил второй комплект. Политыч, покуривая, наблюдал, чем же закончится эта, так и не успевшая по-серьёзному возникнуть, ссора между двумя его людьми.
— Пошли, Вань. — махнул другу рукой, перелезая через бревно Фёдор. — Доделаем как следует то, с чем наши девочки не справились.
Иван ехидно захихикал, перехватывая свою укрючину. Услышав такое неприкрытое оскорбление со стороны Срамнова, Никита, присевший было, вскочил, но Политыч толкнул его обратно, на бревно.
— И не думай, Никита. — покачал головой старик, провожая взглядом удаляющиеся фигуры Ивана и Фёдора. — Пусть идут, а ты посиди. Ни к чему оно нам.
— Да я его за такие слова…!!! — закипая, бушевал мужик.
— Да чего «ты его»? — закрывая собою направление, тихо сказал Политыч. — Как бы не наоборот. Что Федька, что Ванька — здоровые, как бычары. Ванька — так тот вообще боксёр… Посиди.
— Не, дед Степан, чё за дела-то? — вытянув в сторону ушедших к полыхающему кострищу друзей затараторил Васёк. — Чё они так с нами?! Мы кто им тут, на?
— Фёдор-то, он вас что, трогал — нет? — повысил голос старик. — Вроде нет, а, Вась?! Он по делу сказал, а вы как петухи сразу…
— Ну, ты это, про петухов-то, отец… — окончательно выходя из себя бросил Никита.
— Да ты успокойся уже! — повернулся к нему лесник. — Не про то я имел ввиду, к словам-то моим шибко не цепляйся! Вспыльчивые они, оказывается. А мне тут, на кордоне, вспыльчивость свою чтоб по задницам своим, обратно, позасовывали! Я тут…
Политыч, уже разошедшийся, продолжал бы свою лекцию и дальше, но именно в этот момент старика прервал появившийся вдруг и быстро нарастающий рёв мощного мотора со стороны Твери. Перепалка сразу заглохла, и все пятеро мужиков, выяснявших за правду на мосту, схватились за оружие. Фёдор с Иваном, волочившие по дороге к кострищу вырванный с корнями из земли толстенный столб, бросили его поперёк дороги и изо всех сил рванули обратно на мост, при этом полы прорезиненных плащей друзей развевались за ними, словно у киношных рыцарей. Словно устремившись не смотря ни на что, в последней попытке догнать убегающих друзей, из-за поворота, визжа покрышками, вылетела чёрная «Ауди» с растрёпанной мордой и мятым капотом, на тверских, шестьдесят девятых, номерах. Судя по характеру повреждений, которые зафиксировали мужики, как только иномарка с юзом затормозила перед столбом, любезно брошенным прямо на дороге друзьями, автомобиль однозначно побывал недавно в весёлых приключениях. Об этом говорила и шипящая струйка анифриза, рисовавшая лужицу на асфальте под радиатором. Водительская дверь машины, со скрипом отогнув оторванное крыло открылась и из неё, прихрамывая, вылез парень лет тридцати, в красной бейсболке и кожаной куртке с надорванным левым рукавом. В руках парня показалась «сайга». Выбравшись из автомобиля, парень забегал выпученными глазами по фигурам державшим его на мушке мужиков и пылающему справа костру, распространявшему окрест невыносимую вонь. Видимо, рассмотрев наконец, что же такое там так жарко пылает и похрустывает, он вдруг резко согнулся. Беднягу вырвало.
— Эй, родимый! — крикнул ему Валера. — Ружо-то оставь в машине, да иди сюда, к нам!
Парня снова стошнило, да при этом бейсболка свалилась с его головы, прямо в лужу того, что минуту назад являлось содержимым его желудка. Парень поднял её, и стряхнув, бросил в салон, куда следом отправился и его карабин. Прихрамывая, он поднял руки на высоту плеч и направился к мосту.
— Место встречи изменить нельзя. — проговорил, обращаясь к Фёдору и Ивану, Степан Политыч, пока парень из «Ауди» хромал в их направлении.
— Чьих ты будешь-то, сынок? — разглядывая его, осведомился Политыч. — Какими судьбами к нам? Не заплутал ли, часом?
— Волков я… — пробормотал парень, оперевшись на брёвна.
— Тюю! — присвистнул Колян. — А Кутина где забыл?!
— Саня меня зовут, Волков. — не обращая внимание на шуточки Коляна, повторил парень. — Еду на Кушалино, дом там у нас, дедов.
— Постой-ка. — присматриваясь к нему, протянул старик. — Не старику ли Кондрату Волкову, что МТС заведовал при колхозе, кем приходишься?
— Ну да. Дед это мой, по матери…
— Как же. Знавал я твово деда-то.
— Дык я поеду тогда?
— Обожди пока. — вытянул руку ладонью вперёд лесник. — Можа, документ какой покажешь?
Саня похлопал себя по карманам и вынул из куртки портмоне. Достал паспорт, права.
— Вот, смотрите.
— И вправду. — посмотрев мельком, Политыч вернул ему документы. — А теперь куртку-то сыми. Покажись-ка нам — не покусали ли тебя часом? А то, видать, попал ты в жернова, парень.
Волков, кривясь от боли, снял куртку, и бросив её на брёвна, повернулся перед стариком разведя руки в стороны.
— Целый я… Так что — пропустите, мужики?
— Погодь-ка, земляк! — перелез к нему через брёвна Василий. — А сам-то откуда ты?
— С Твери, а откуда ещё?! — показал рукой в направлении города Саня.
— Сочиняешь. — отмахнулся Срамнов. — Были мы там, видели что там творилось. Из Твери уж месяц как никого… Если врёшь, то хотелось бы понимать с какой целью.
Волков посмотрел в лицо Фёдора пустыми — абсолютно пустыми — глазами. Затем, покрутив молча головой, присел на бревно.
— Попить найдёте? — тихо спросил он.
— На, пей. — протянул ему бутыль с водой Вася.
Саша сделал несколько глотков и вернул бутыль, вытирая губы рукавом.
— А всё же. — сел рядом с ним Фёдор. — Ты на мой вопрос не ответил.
— Долго рассказывать. — снова глянул на него Волков. — Готов слушать?
— А ты попробуй. Время у нас есть.
Волков достал из кармана смятую пачку сигарет и стал шарить по карманам, в надежде найти спички или зажигалку. Фёдор услужливо чиркнул своей.
— Спасибо. — тихо поблагодарил Саня. — С Твери еду. У друга моего, Вовки, нас эта галиматья застала. Царство ему, и всей его семье, Небесное… Дом у него большой, коттедж, прямо на берегу Волги, за Первомаем, наверное, знаете… Мы в тот день поутру ещё патронами да жратвой затарились. Набили машину и к нему приехали. Семью он хотел к тестю отправить… А тут к вечеру и началось — поки повалили, как снег на голову, лавиной. Там ещё кладбище за пару километров… Закрылись в доме, забаррикадировались. Вот там всё время и сидели, в доме, у Вовки…
— Фига вы твёрдые, мужики! — удивился Иван. — Больше месяца взаперти!
— Хреново, конечно, было. — не обращая внимание на реплику Вани, продолжил Саша. — Электричество вырубилось сразу, кругом пожары… Одно хорошо — у Вовки скважина артезианская прямо в гараже. И генератор. А еды хватало… Мертвецы осадили нас как надо! — трупов по тридцать — сорок единовременно во дворе топталось, весь газон перепахали, бляди. Мы их с Вовкой сперва с чердака отстреливали, идиоты. А потом они вонять начали. Эта вонь до сих пор в горле комом стоит. Вон, вы их сжигаете, а я смотреть не могу — блевать тянет. Мы бы там, в коттедже, до Второго Пришествия, наверное, сидеть бы могли. И к вони привыкли, и к дыму, и к покам этим. Туалет, правда, приказал — что-то сломалось там или поки до отстойной ямы добрались и сломали. Примостырились в вёдра гадить, и им прямо на головы с балкона выплёскивали. Они, мужики, оказываются и дерьмом не брезгуют — жрут, как миленькие… Только у девок Вовкиных крышу рвануло, у бедняжек… А как позавчера призраки появились, с ними вообще плохо стало. Ну, а сегодня ночью Тонька дверь открыла… Они и ворвались. Ну, поки. Вовку, Тоньку, дочку их сожрали вмиг… А я в гараже воду набирал в канистры. И слышал всё. Тоня, она уже последние дни на грани была. Ну и… Вована жалко! По дури, бля, сгинул друган мой! Внатуре говорят — в такие времена лучше одному…
— Эт точно! — поддакнул рассказчику Ваня. — Да ты продолжай!
Саня докурив сигарету прикурил от неё же следующую. Руки парня нешуточно тряслись.
— А чё тут продолжать? «Авоська» моя тут же в гараже стояла, а «сайгу» я и так с собой таскал везде — даже и в сортир. Прыгнул, завёл. Вышиб гаражные ворота, потом те, что на участок. Дом поджёг я Вовкин… Не дело им с этими блядьми бродить. Ну, и на Бежецкое. По дороге обстреляли меня. Как ворота вышибал — об руль здорово приложило: вся бочина ноет и нога немеет. Хорошо, что подушка не сработала — не пристёгивался, а то там бы и хана мне…
— Подожди, а вот ты говоришь — призраки… — остановил Саню Фёдор. — Чё это за призраки такие?
Саня Волков ухмыльнулся.
— Как, вы не знаете?! Призраки — как призраки: белёсые, полупрозрачные. Страшные до жопы. Я так думаю, что те, которые померли или которых поки пожрали — тоже поками становятся в свою очередь, а те, у которых тел больше нет по каким-то причинам — те, как раз, призраками. И я вам так скажу, мужики — с поками-то всё ясно — типа, мертвецы они, а вот призраки, эти внатуре жуткие. Пугают — тока в путь.
— То есть, ты хочешь сказать — призраки эти, что — привидения что ли? — переспросил его Политыч.
— Да как хочешь их называй, отец. — ответил Саня. — Духи, приведения, призраки, ещё кто… У вас их что, нету?!
— Да впервые слышим! — округлил глаза Колян.
— Вон как. — покрутил головой Волков. — Ну ничё, ожидайте — будут. С этим делом теперь везде так — сначало одно, а потом другое дерьмо появляется. Так что готовьтесь, мужики — со дня на день.
— Да типун тебе на язык! — махнул на него рукой Никита.
— А типун, не типун — мне теперь по хую. Сначала война, потом поки, теперь — призраки. Вытерпим одно, Бог другое пошлёт. Потому что пиздец нам настал, мужики. Вас зовут-то хоть как?
По очереди, люди Политыча представились Волкову и пожали парню руку.
— Так я рассказал всё вроде. Поеду? — снова обратился к Политычу Саша.
— Обожди ещё. Стреляли в тебя, говоришь. А кто стрелял-то? И что там, в городе-то теперь? Наши-то мужики, кушалински, сёдня на город мародёрить ить поехали…
— А чё говорить… Одни поки в городе. Ну, мародёрят вроде, слышал. Постреливают изредка. А ваши, не ваши — откуда знать.
— Да. Молодец Алпатов. Вовремя подсуетился. — скрипя зубами, процедил Ваня.
— Постой, Алпатов? — остановился Саня. — Гришаня?!
— Дык да! — спохватился Политыч. — Он теперича старший на всё Село.
— Опа. — улыбнулся Волков. — Ну-ну!
— А чё такое? — удивились мужики.
— Так он с братаном моим двоюродным, Диманом, по детству ещё, корешил. Хорошо знаю его.
— Ладно, Саня. Езжай уже. Только воды долей в радиатор — вона лужа на асфальте. И в правление зайди, что у церкви. Отмечаться новоприбывшим велено. Ты по делу-то кто? — спросил Степан Политыч.
— Автомеханик. Моторист.
Волков залил в радиатор воды из реки и завёл свою «авоську». Мужики отодвинули брёвна с проезда, пропуская его на Село. Миновав кордон, потрёпанная иномарка медленно поплелась вверх по дороге. Все стояли молча провожая её глазами.
— Ну вот вам и ещё одна история. — нарушив общее молчание, выдавил слова Политыч. — Даа. Ну ладно: руки в ноги давайте, все вместе с кучей того дерьма закончим, дожжём. И давайте вот что, мужики: чтоб не было больше грызни никакой. Всё, работаем.
До заката люди Политыча спалили гору мертвецов и, выкопав рядом яму, сгребли в неё ещё дымящиеся кости и черепа. Засыпали, но мерзкий дух горелого мяса ещё долго не отпускал мужиков. Вся их одежда пропиталась этой мерзкой, выворачивающей наружу душу, вонью. Закончив этот скорбный труд, разожгли ещё костёр — на краю моста. Холодало… Вскипятили чай и тихо обсуждали новости, принесённые из города Волковым. В существование призраков мужикам как-то не очень верилось, однако в глубине души каждый понимал — эти гости не за горами. Однако куда раньше призраков, во втором часу ночи, со стороны Твери, выплыли огни фар. Сначала одни, затем вторые и спустя несколько минут в деревню втянулась автоколонна. Домой возвращалась группа Гриши Алпатова…
После этого, первого, рейда в город Гришу как будто черти в оборот взяли. Не успели кушалинские бабы отплакать по погибшим в том рейде мужикам, не успели батюшки отчитать все поминовения, несколько дней всего прошло, как вернулись — Григорий уже снова носился по Селу, планируя новый набег. Ночами засиживался сам и его ближайшие мужики в правлении, в клубах папиросного дыма, таких, что впору вешать, как говорят люди, топор, склонившись над картами города и области, анализируя ошибки прошлого рейда и строя планы на новый. Задерживаться с ним Алпатов не собирался — было заметно невооружённым глазом, как сильно взяла власть над мужиком эта мародёрская романтика. Текущие хозяйственные дела в общине двигались ни шатко, ни валко — существенного внимания им никто не уделял. Мужики, назначенные на руководство артелями — дровяной, полевой, технической — тянули свои обязанности особо не утруждаясь — день прошёл, и Бог с ним. Удивительного мало — так всегда и бывает, когда смещаются приоритеты и нет твёрдой руки над людьми, не особо привычными к мобилизационному, в сущности, укладу. А заниматься этими текущими делами надо отрешившись от всего остального, ну а Григорий последние дни их просто не касался. Старик Русков потрясал своей клюкой, призывая внимание сельского руководства к этим проблемам, но толку никакого не добился. Пытался и отец Паисий взывать к разуму мужиков, но Алпатов отмахивался — вот, мол, наладим снабжение общины из умирающего города в первую очередь, тогда и займёмся этими хозяйственными вопросами. Предлагал, предлагал ведь настоятель разделить функциональное руководство на Селе — и выделить должность старшего по хозяйству, возложив её на Петра Васильевича… Нет, Алпатов был непрошибаемым, твердил одно, поддерживаемый всей своей кушалинской кликой: проблемы надо решать по очерёдности, начиная с важнейшей. А важнейшей для него была мародёрка.
Ну, а время шло. И становилось очевидно, что недалёкая уже зима выдастся и голодной, и холодной — что с продовольствием, что с дровами были проблемы. Пока Алпатов и его мужики носились со своими планами, перевезли на Вельшино Политыча со всем его нехитрым хозяйством, договорившись напрямую с Макаром Степанычем. Поселили в пустующий дом, принадлежавший тверским дачникам, вместе привели в порядок хозяйство. Колычев и сам был рад переезду Степана Политыча, старики нашли друг друга. Чаёвничали по вечерам, строили планы на обустройство дел на деревне — обоим было ясно, что сельскому руководству не до их проблем, надо выбираться как-то самим. Не спаянная ничем, кроме страха и неизвестности, община медленно растекалась…
А на Вельшине наоборот, с переездом Политыча, дела закипели. Колычев, собрав общий сход, поделился с соседями своим видением ситуации на Селе и заключил, что при таких делах чуда ждать неча: ни дрова, ни жратва сами не появятся. Надо действовать своими силами, а велешинские мужики постоянно разбазарены, кто где — то на кордонах, то в патрулях, то на ещё каких работах. Решили миром, что, коли уж, Алпатову до их проблем дела нет, положить на общественное и заняться собственным.
Откладывать не стали — уже на следующее утро в лесу завизжали пилы и застучали топоры. Валили и сосну — строиться-то надо, и берёзу — на дрова. С Божьей помощью, работали три дня, и без происшествий. Сваленные стволы волокли трактором на деревню, а уж там разбирались с деревом — что куда. Сам собою встал вопрос — нужна лесопилка, станки. А ближайшая — в Арининском, если Кушалинскую в расчёт не принимать.
Вечером Политыч собрал Колычева, Фёдора и Ивана, и предложил, коль скоро уж они — штатные разведчики, наведаться назавтра на арининскую лесопилку. С идеей никто не спорил, но больно уж много «но» всяких набиралось. Станки-то — они куда денутся? Если только кушалы первыми подсуетятся — но тем сейчас не до того: Алпатов через пару дней новый рейд в Тверь надумал. До Арининского-то рукой подать — сорок минут пешим ходом, а там что делать? Станок — не бревно, его втроём вручную в кузов не закинешь, да и то взять: электричества-то нет. Вот тут Политыч и раскрыл свои карты: оказывается, года три назад, бывал он там — брус заказывал, и видел — стоит армейская передвижная электростанция под навесом. Каково уж её состояние — это неизвестно, но с этим и на деревне разобраться можно. Было бы с чем разбираться! Приволочь её и Федин вездеход в состоянии. А вот что дальше делать и как с ней быть — понимания не было. Никто из мужиков с таким оборудованием не сталкивался, и тут Ваня вспомнил про Саню Волкова. Гадать не стали — пока старики обдумывали детали, Фёдор завёл свой «пинц» и, вместе с Иваном, рванул на Село — разыскивать Волкова. Теперь всё просто — тупо заявились в правление за справкой. Туда их не пустили — внутри Алпатов совещался со своими мужиками, но и не отказали — попросили пару минут на крыльце покурить. Через несколько минут друзья уже знали, где дом Сашки, и направились прямо к нему.
Волков друзьям был рад. Уже неделю парень ошивался на Селе, один, а дела для него так и не нашлось. Днём потихоньку ковырялся со своей машиной, приводя её в чувство, по вечерам сидел в доме заперевшись. Пару раз ходил в патруль по разнарядке — понял, не его это… Визиту Феди с Иваном он обрадовался и, не раздумывая, согласился. Погрузили Санины иструменты в «пинц» и вернулись на деревню, чтобы уже с утра двинуть на лесопилку.
Волков был действительно механиком от Бога. Когда вернулись обратно, притащив в деревню заветную электростанцию, Сашка копался с ней весь день, а к вечеру, фыркнув, генератор ожил. Подключили к сети, проверили — деревню тянет, а уж пару станков запитать проблем не будет. Вот только горючка…
Кушалинские явились на разговор после Службы, вечером. Явился сам Алпатов и с ним пять мужиков, вызвали Колычева, сели прямо на брёвнах, стащенных днём на край деревни. Деревня невелика — слухи ветер носит: по одному, да по двое сходились уставшие, заработавшиеся за день, велешинские мужики на это импровизированное толковище.
— Ну что, Степан Макарыч? — начал Григорий, ковыряя в зубах сорванной сухой травинкой. — Решили обособиться?
Дед Макар с Политычем сидели пнях за на скорую руку сколоченным столиком. Фёдор с Иваном примостились на корточках чуть в стороне, покуривая — разговор обещал быть непростым.
— Ну как обособились, Гриша? — развёл руками дед Колычев. — Другое у нас. А то не было разговора с тобой касаемо всех дел? Был, правильно. А ничего не делается. И зима-то — вот, на носу. Как ты нас не слышишь, пришлось своими силами стараться.
— И что тогда у нас получается, мужики? — спросил Алпатов. — Значит, все сами по себе, вы так предлагаете что-ли? Нехорошо как-то получается, дед Макар. Вроде как решили же — жить одной общиной все. Во всех делах вместе участвовать, а теперь…
— Я тут перебью тебя, Григорий. Ничего? — поднялся Фёдор. — Ты вот говоришь: во всех делах вместе участвовать. Правильно это, и все, наверное, с этим согласны.
Фёдор обвёл взглядом окруживших их деревенских мужиков и те согласно закивали головами, поддерживая своего соседа.
— Только получается, Гриш, что у всех дела эти немного разные, а делать вместе надо те, которые важны тебе. А другие, которые нам важны, это всё потом. Так вроде получается, нет?
— А тебе оно виднее, конечно, Срамнов, что важно, а что нет. — резко ответил Гриша, поднимаясь с бревна. — Ну я не против, Федя — давай вместе разберёмся, пока все здесь. Ты думаешь, коли с Москвы сюда приехал, то всё знаешь лучше всех и во всём охуенно разбираешься — а это не так, я тебе всё по полочкам разберу, раз уж пошёл такой разговор.
— А при чём тут Москва, Гриш? — вылупил глаза Фёдор. — Какая разница — кто откуда? О другом речь: ты говоришь — общие дела. А я говорю тебе — наши дела, а ты зачем-то передёргиваешь…
— Вы не закипайте тут, мужики. — вклинился в начинающуюся перепалку Политыч. — Чтобы не ходить вокруг да около, сам видишь, Гриша — неустрой наметился. Это оттого, что люди всё по-разному видят, каждый по-своему. Заместо того, чтоб к Федьке цепляться — лучше нас послушай, вопросы наши и пожелания. Если видишь где неправые мы — поясни в чём, и объясни понятно. Потому как, наверное, пришёл ты к нам не пугать, а общий язык найти, так?
— Ну, так, Степан Политыч. — согласился, немного успокоившись Григорий.
— А коли так, тады послушай сперва меня, старика. — присел на свой пень, покручивая в пальцах папиросу, Политыч. — А ты, Макар Степаныч, тады поправляй меня, где неправым буду. Вот, Гриша, случился большой неустрой в нашей жизни. Война сперва, а потом и вовсе конец света пришёл. То ли хорошо, то ли худо — не знаю, а только мы тут все выжившие, и нас таких немного. Посмотреть вокруг — тихий ужас, сколько же народу полегло. И у каждого из нас в семьях потери… Нет, нету тут никого, кто родных и близких не лишился бы. Как отец Паисий сказал бы — таков Божий промысел, и я с ним согласен. Но вот случилось это всё уже, и это ещё не конец — что ещё предстоит изведать нам! И правильно ты говоришь, Гриша — общие дела делать надо. А дела энти — оне из порядка выходят, который мы все установить должны. Вот ты, Гриша — тебя народ главным над всем выбрал, и получается, что всем ты должен ведать и на всём руку держать. А чтобы делать всё с умом теперь — большие знания нужны, а у тебя, как я вижу, их нет.
Григорий слушал Политыча нервно затягиваясь и поигрывая желваками.
— А нету их — не потому, что ты нехороший. — продолжал старик. — Выбрали все тебя оттого, что доверяют. Ты воевал, боевой офицер и дело это, военное, ты знаешь. А деревенские наши дела — оне не только мертвяков рубить и добро из города тащить. А ты только этим и дышишь. А другие все дела — оне ж ведь тоже общие, Гриш. Дрова те же, топливо и на земле работать надоть. Ты поставил мужиков старшими над этим всем — и трава не расти. А мы тут всю жисть прожили — и видим: не будет на Вельшино к зиме дров тех же. Такими темпами никак не поспеют…
— Давай объясню я вам, что думаю о том, что ты сейчас тут сказал, Степан Политыч. — перебил старика Алпатов. — Упрёки ваши, наверное, справедливые: всё не успеваем. Но есть важное, а есть самое важное. Как я вижу самое важное сейчас, вот что. Транспорт — раз. Машины, трактора — без них никуда нам. Топливо — два. Без техники — хана нам по зиме, мужики. Дрова, мы их в любое время нарубим — были бы техника, топливо да руки. А как дороги снегом по зиме завалит — в город не попадёшь уже. Чистить-то некому. Поэтому и тороплюсь я из Твери по-максимуму всего вытащить: пока не пропало, не сгорело, не испортилось и снег не выпал. Тогда уж всё — живи на том, что Бог послал. На земле, говоришь, работать, Политыч. Правильно — надо, да только сентябрь к концу идёт. По весне об этом беспокоится станем, и то — техника с топливом нужны опять же. Вы, я вижу, времени зря не теряете — тихой сапой генератор на деревню притащили. А чем заправлять — то его думаете? Он ведь — как прорва, сколько не налей ему солярки — всё сожрёт. У нас в батальоне был такой, в Ичкерии… То, что на земле на следующий год вырастим — тем на следующую зиму и питаться станем, а на эту-то чем людей кормить? А в Твери жратвы ещё полно, и пока не поздно надо её вывозить оттуда. Не одни мы такие умные — и другие есть, кто выжил. В городе нет — нет — да и постреливают. Не мы возьмём — другие возьмут. Потому и тороплюсь… Электричества нет — генераторы нужны. Где их — взять? Опять там же — в городе. Оружие, одежда, боеприпасы — только там. Но пока мы с мужиками этим всем заняты, вы, велешинские, нам клинья сзади заколачиваете. Чё скажешь — молодцы.
Алпатов обошёл собравшееся присутствие по кругу, останавливая цепкий взгляд своих серых глаз на каждом из мужиков и встал, как вкопанный, уставившись на деда Колычева.
— А чиво, Гриша? — привстал с пня Макар Степаныч. — И не зыркай на меня так-то. Что Степан Политыч щас тут сказал — под кажным евоным словом подпишуся. Можа, ты и прав в чём, Гриша. А тока и я скажу тебе: никак не можно одно делать, а про другое забывать — словно и нет ево вовсе. Худого мы тут не делаем, и супротив твоево начальства не выступаем.
Мужики закивали головами, поддерживая своего старосту.
— Всего, что сами мы туда управили — всё тута лежит, на чём сидим. За три дня леса почти на зиму навалили. А если не мы — то кто?!
Алпатов слушал Макара Степаныча не перебивая. Все мужики — и кушалы, и велешинские, тоже хранили молчание, ожидая — чем же закончится этот спор.
— Ну, скажи, Григорий, где мы не то сделали? — взмахнул обеими руками старик Колычев.
— А мы, дед Макар, когда о делах наших с тобой договаривались, вот об чём порешили — каждый своё дело будет делать. Не так, староста? — нагнулся к старику Григорий.
— Ну и было… — замялся в словах Колычев.
— Было… — протянул Алпатов. — А теперь, вишь ты, сплыло видать. Нехуёво обжились вы тут, на Вельшине, люди! Дров себе нарубили, генератор из Арининского — спиздили. Чё уж мелочиться — последние времена, как отец Паисий скажет. Теперь ить — всё можно! Не ошибусь, если предположу: и на станки с лесопилки уже клешни завострили свои поганые, а то и отвинтили их ужо. Чё не так, мужики?! Не прав?!
— А чё добру пропадать? — вышел вперёд Никита. — От вас, кушалов, тёс-то только после смерти теперь получишь!
— Ну ёпты. — ухмыльнулся Алпатов, кивая своим мужикам на Никиту. — Видели? Красавцы… Вон, знакомьтесь, мужики, если кто не знает: Срамнов и друг его…
— Иван. — вызывающе набычился Ваня. — Понимаю, редкое имя, сложное — легко зыбыть.
Григорий недобро зыркнул на него, но, видимо, не имея намеряний устраивать склоку, снова заговорил.
— Иван. Извини — народу больше тыщи, бывает и забываю. Чё с меня взять-то — инвалид, три ранения. Хлеб да соль вам, ребята, у нас в общине. Чё уж… Так вот: эти мужчины да Политыч — никто другие, как разведчики наши.
— Знаем. — кивнул один кушалов, бородатый крепкий мужик в телогрейке с косорезом- за спиной.
— Хорошо, раз так. — продолжал Алпатов, посматривая то и дело на ухмыляющегося Фёдора и прищурившегося Ивана. — Дела у них — не то, что у нас: живут припеваючи, и кроме как о своей жопе, ни о чём их голова не болит.
— Это ты что щас сказал-то, Григорий? — покручивая здоровенной башкой до хруста в позвонках, Иван подался вперёд. Кушалинские тоже напряглись, повскакивали с мест.
— Быкануть решил до кучи?! — упёрся в него Алпатов. — Чё, давай. Самое время: вы сказали — и ладно. А я-то — хуле, помолчать пришёл. Мож спустишь пар, Ваня, да послушаете теперь меня?!
Иван вытянул руку вперёд и нагнул голову, отступая назад и давая Алпатову высказаться.
— Так я повторю: о своём только и печётесь тут. А на нас, почитай, все беженцы на Селе. А многие с голой жопой явились — надо и одеть каждого, и накормить и к делу приобщить, потому что теперь так — кто не работает, тот не ест. Старики не в счёт, конечно… Кого в школу поселили, кого — в больницу: ютятся люди. Пока по деревням да по домам всех расселишь… Мы, что из города вырвали — всё на склады сдали, и из этого, кстати, каждый из вас довольствуется. Что, не так?! А вы генератор скрысили — и себе, всё себе, в родное Вельшино. Вот они и общие дела, мужики! На вас, велешинских, всего делов-то: смену на Рождественском кордоне да разведка. А вы и это побросали — надо дров на зиму запасать, как же!
Мужики молча покуривали, слушая Алпатова и вполголоса обсуждали что-то между собой.
— Политыч! — обратился к старику Алпатов. — Ну, расскажи нам, что ты и твои архаровцы, разведали уже. Давай, не стесняйся — сегодня у нас день упрёков, ты так хорошо меня поучил недавно, теперь давай — поведай нам, как у тебя, твои задачи, хорошо выполняются. Про Арининское мы вкурсе — можешь не рассказывать.
Политыч в сердцах сплюнул и махнул рукой.
— Чё, правда глаза колет? — продолжал Алпатов. — А можно было сделать многое: вас трое, а на такие дела много народу не нужно — плавали, знаем. Смотри сам, Степан Политыч: Ведуново, Сутоки и дальше все деревни к Кимрам. Что там? — мы не знаем. В сторону Рамешек: Минино, Застолбье, а дальше — деревня на деревне, а что там? — мы не знаем. В сторону Микшино да Лихославля — одни деревни сплошные… А Рамешки и Лихославль?! А ну как люди там организованные? — так ведь нет, не знаем. Чего ждёте?! Потом легче не будет — так пока хоть какая-то надежда теплится кого живыми найти… Может, не по силам задача — так ты говори, Степан Политыч!
— Да по силам. — отмахнулся от него старик. — В сторону Рамешек сперва пойдём.
— Когда?
— Дык, на той неделе и пойдём.
— Дык идите! — передразнил старика Алпатов. — А пока вы собираетесь, наши кушалы ещё раз в город за добром наведаются.
— А можно вопрос, Гриш? — снова встал на ноги Срамнов. — Вот ты говоришь: Тверь, в Тверь… А чё нас-то не зовёшь? Мы, может, и московские, а трупаков нарубили не меньше ваших иных, кушалинских. Это отчего так, Григорий? — «в бой идут одни старики» или тупо не доверяем?
— Это ты зачем спросил, Фёдор? Своих дел мало?
— Не мало. Пытливый я — понять хочу. Только не говори мне, типа: «ты хоть знаешь, что там, в городе?!». Знаю. Бывал — в отличии от многих, которые с тобой пошли, да не вернулись.
Глаза Алпатова полыхнули огнём. Григорий метнулся к Феде и сгрёб за воротник, наматывая ткань на руку.
— Не вернулись, да! Они у меня, эти мужики, вот они где! — схватил свободной рукой себя за горло Гриша. — Герой, Срамнов, да?! Ну хуле, я устрою тебе такую возможность — собирайся в рейд. Не в будущий — теперь мы малой группой пойдём, а вот в следующий — давай, добро пожаловать!
— Руку. — холодно бросил Фёдор.
— Что? — переспросил Алпатов.
— Руку убери.
— А…да. — Алпатов отпустил куртку Фёдора и аккуратно разгладил на его груди скомканную ткань. — Я тебя за язык не тянул.
— И кстати, Срамнов. — повернулся спиной к Фёдору Гриша. — Я пополнение вам привёл с собой: прошу любить и жаловать — Александр. — представил Алпатов незнакомого коренастого мужичка под сорок, одетого в куртку-спецовку с синей вязаной шапочкой на голове. Руки его были, сколько видно, украшены затейливыми узорами наколок.
Мужик, прищурившись, глянул на Фёдора и протянул руку.
— Саша. Щемило. — потом он ухмыльнулся. — А можно и просто — Папа.
— Фёдор. — хлопнул его по руке Срамнов.
Иван и Степан Политыч тоже поздоровались с ним, и Алпатов пояснил:
— К вам в группу человек, Политыч. Про себя сам расскажет. Жить ему негде — мы его с Дьяково забрали, поселите на Вельшине и приобщайте. Мужик — что надо: с нами в городе был. А к вам сам напросился, как узнал, что разведку планируем. Так что не обижайте — да чё там, он сам кого хошь обидить.
— Ну, обидеть — это слово неправильное, по понятиям если! — отшутился Папа.
— А с вами, мужики, давайте так договоримся: дайте срок. — обратился к старосте и велешинским мужикам Григорий, и на этих словах этот новый мужик, Папа, почему-то недобро захихикал. Не обращая внимания на это, Алпатов продолжил: — Срок дайте. Вывезем из города всё, что можно до снегов — будем внутренним устройством заниматься. А сейчас, пока тепло ещё, надо в город. И пока мы делаем наши — общие! — дела там, мне надо, чтобы на Селе был порядок. Поэтому я надеюсь на вас, мужики. На тебя, Макар Степаныч, надеюсь. Больше того расскажу вам: назавтра большое собрание собираем вечером. Хозяйство всё Рускову передам — пусть управляет старик. И власть менять будем: одному и правда всё не потянуть. Поэтому, видимо, трое нас теперь будет — я по безопасности и снабжению остаюсь, хозяйство всё — Рускову. Ну, и отец Паисий — по духовной жизни и борьбе с неведомым всем. Не хотел раньше времени говорить, пока не состоялось — да ладно уж.
— Вот это добрэ. — топнул сапогом Колычев. Из-за его спины послышались возгласы одобрения велешинских мужиков. — Вот это ты молодец, Григорий. Правильно.
— Ну договорились, Вельшино?! — громко переспросил Алпатов.
Мужики заголосили, перебивая друг друга, соглашаясь следовать договору.
— Ну и ладно, что поняли друг друга! Расходимся тогда — темнеет… А генератор… Да оставьте себе этот генератор хренов! А ты, Политыч — думай. Нельзя нам жить, как чертям в табакерке. Людей нужно искать, живых. И помогать им, чем можем. А кому нагрубил или сказал что не то — простите меня, мужики!
— Бог простит. — пробубнил Фёдор и ухватившись за ремень карабина, насупившись, пошёл в сторону дома, вслед за о чём-то базарившими уже Иваном и Папой.
&&&
— Мужики! Быстро, быстро, быстро! — орал Григорий Алпатов, отплёвываясь от струй ливня, зарядившего полчаса назад, когда ватага сельских мародёров была уже в городе, словно кто-то пытался противодействовать этому, третьему уже по счёту, набегу, целью которого, на этот раз, была крупная продуктовая база в промзоне на Объездном.
— Не спать! — кричал Гриша, пытаясь перекричать рёв заводимого с пускача тракторного дизеля. — Все по местам, мряки уже подтягиваются!
Ливень хлестал так, что казалось, будто само небо в этом ужасном, предоставленном воле мёртвых, городе, прохудилось, раз и навсегда, в последней попытке остановить марш Смерти потоками воды, раз огонь, полыхавший в руинах больше месяца, оказался бессилен. Но он не спасал от удушающей вони, пронизывающей это место, проникающей, наверное, даже и сквозь асфальт — напротив складского комплекса, назначенного к обносу, через забор, находился мясной холодильник. Смрад, тянущийся оттуда, наверное, можно было и увидеть, если постараться — настолько материальной казалась эта мерзкая вонь. Помноженная на ставший уже нормальным для погибшего города запах залитых дождями пожаров и непременной теперь уже, сладковатой, трупной вони — верного спутника толп живых трупов, шарящих по городу в обуздание своего вековечного голода, эта вонь выворачивала на изнанку желудки рейдеров, без разбора, и Фёдор, спрыгнувший на пузырящийся от потоков ливня асфальт из кузова «шишиги», проблевался. Всего, что и успел, так только нагнуться и открыть стекло своего шлема — желудок исторг, наверное, всё, что в нём было с утра — и завтрак, которым потчевали его, давая дружеские наставления Политыч и Иван, и желудочный сок. Вонь — она была нетерпимой, такой мерзости слышать Срамнову ещё не доводилось: да и не ему одному — многих выворачивало наизнанку. Мужики, отплёвывающиеся от перенесённого приступа тошноты, но отнюдь не попустившего их организмы, хлёстким матом прокладывали Володю Шмакова — человека, по информации которого, все и оказались теперь тут, на этом, всеми силами добра и зла проклятом складском комплексе. Володя, которому посчастливилось избежать соборной участи тверичан по той причине, что будучи в отпуске, подался со своей семьёй по грибы — ягоды в кушалинские леса, как раз и был работником этой базы — более того, кладовщиком. Он же и промыл Алпатову и его мужикам мозги на момент того, сколько всяких долгоиграющих съестных припасов томится за крепкими дверями складов, отданных под его надзор. При этом, Володя, обычный мужик с минимумом интересов, кроме футбола, пива и воблы, забыл почему-то предупредить о таком славном соседстве. А так, как город уже и городом быть перестал уже не первую неделю, электроснабжение всё вышло, и мяско-то, исчисляемое, видимо, десятками тонн, разморозилось.
Спасибо, Вован, чё уж тут. Был один мужчина, когда ещё не Началось, у руля — хлёстко подметил: хотели — как лучше, а получилось — как всегда. Не в бровь, а в глаз; и теперь Вован — кладовщик, как и все остальные, гулко исторгал содержимое своей утробы на асфальт перед складами.
— Мудак ты, Володя! — затыкая нос перчаткой, рванул за шкирку согнувшегося на волю рвотных позывов бывшего кладовщика, Гриша. — Вставай! Я тебя, как человека, два дня расспрашивал, жилы тянул, о том, что тут вокруг и что на территории! Ты что — не знал, что морозилка в двух шагах — или счёл несущественным?!
— Так я не подумал! Гриша! — смотря снизу вверх на Алпатова покрасневшими и слезящимися глазами, протянул Шмаков. — Не поду-у-умал!
— Не подумал он! Вставай с карачек — и бегом к мужикам, вон, видишь, которые резак с баллоном потащили? Давай туда, здесь тебе делать нечего. Хватит давиться, встал и побежал, мать твою!!!
Все загрузочные пандусы были перекрыты — заняты фурами, замершими тут в тот злосчатный день, а теперь изрядно осложняющими мужикам их задачу погрузки припасов в пригнанные грузовики. С одной стороны, можно попытаться оттащить пару этих дорожных монстров с помощью бульдозера, который всё-таки смогли завести привычные к такого рода технике сельские мужики. С другой, сама ситуация подсказывала решение — попробовать вернуть к жизни тягачи — ну, хотя бы один, и тогда автопарк пополнится ещё одной, хотя и сомнительной по необходимости, единицей.
Не избавил ливень и от непрошенных гостей. С того света, мать их. Хотя — гостей ли?! Пора становиться реалистами: эти здесь никак не гости — хозяева. И вот вам пожалуйста — встречают. Стягиваются, стягиваются твари, отожравшиеся на гниющем мясце, стягиваются. И ливень им не помеха. Кое-кто из ребят по дороге рассуждал о том, что, мол, вот наступит зима, снегу навалит, и положет край безприделу нежити. Ага — мечтайте дальше! По ходу, даже если бы с неба не вода со снегом, а самые что ни на есть голимые каменюги сыпались — и то эту прожорливую мерзоту не остановило бы. Обжились уже в своём богомерзком посмертии, приспособились: через забор даже лезут, и ведь получается! Прогресс в поведении мертвяков заметили ещё раньше — во время прошлого, второго по счёту набега, «одёжного», когда Алпатову, взявшему в рейд всего тридцать мужиков народу, удалось обнести несколько магазинов в центре города. Первый рейд, с его невосполнимыми потерями, принёс неоценимый опыт — что и как делать не надо, и выводы были сделаны верные: из «одёжного» набега вернулись все. Да, так вот: прогресс. Ну а что тут сказать — плохая новость, хуже некуда. Надежды на то, что мряки впредь так и будут продолжать тупить, стоя перед закрытой дверью, не оправдались. Чрезвычайные обстоятельства требуют нетривиальных, быстрых и эффективных решений: пришлось фантазировать, как говориться, на ходу. Достойным ответом распоясавшимся визитёрам из-за гроба стало применение огнемётов, рождённых пьяным гением сельского механизатора и собранных непосредственно перед рейдом, практически на коленке. И вот на текущий момент это оружие как раз показывало свою эффективность: две пары мужиков, прикрываемые пятерыми «косильщиками», зачищали территорию базы от столовавшихся тут исторически, равно как и пришлых, мертвяков. Зрелище кромешное — невзирая на струи ливня, мряки вспыхивали, словно спички. А что поделать — такова уж их природа: весьма высокая горючесть, усыхают. Не все — но, видимо, многие. С конструкцией не выпендривались: канистра, бензонасос, аккумулятор, шланги, распылитель с электрофорсункой. Отнюдь не компактно, требуются двое на установку, но эффект налицо: там и тут корчатся ненавистные изломанные пламенем фигуры, хрустящие стойно еловым поленьям — спасибо сельскому учителю химии, дай Бог здоровья, целый день с составом смеси экспериментировал, пробовал и так, и эдак: ну чё, знатно получилось. Особо ретивых, которых горючая смесь сразу не успокаивала, дорубали «косильщики». Получалось красиво — дедам-казакам не должно быть стыдно: кхекая, наискось разрубали тела от плеча до паха.
Работа, если происходившее можно было так назвать, кипела повсеместно. Часть мужиков, вооружённых косорезами и дробовиками уже проникла в складские помещения, и по матерным выкрикам, редким выстрелам было понятно, что процесс зачистки складов в полном разгаре. Водилы и приданные им Григорием человек пять «косильщиков» копошились вокруг бульдозера, пытаясь оттащить упорную «Сканию» с полуприцепом от пандуса. Несколько человек, используя примитивную «бензоколонку» — тот же бензонансос с аккумулятором и шлангами — заполняли бочки, привезённые с собой из Кушалино, соляркой.
Фёдору выпала сомнительная честь — смотреть за обстановкой в целом, но так решил Гриша.
— Федя! Срамнов! — кивнул ему Алпатов, отправив Шмакова в склады. — Ты с автоматом! Давай сюда!
Фёдор, застёгивая ворот мотокуртки и ёжась от проникающих за шиворот водяных струек, подбежал к Старшему.
— Смотри! — показал Алпатов на крышу автовесовой конторки, куда вела металлическая лестница — и дальше на металлический навес, призванный, видимо, когда то, для целей досмотра сверху транспорта прибывающего, или, наоборот, убывающего с территории. — Бери Ефимова… Ефимов! Давай сюда! — кивнул Григорий пузатому мужику в защитном дождевике и офицерской фуражке.
— Знаком с Костяном? — спросил Гриша, пока мужик, откликавшийся на фамилию Ефимов, отплёвываясь, брёл к ним.
— Неа.
— Не беда — сейчас я вас познакомлю. — ухмыльнулся Старший. — Костян, он с Хохловки, прапор.
— Костян, смотри сюда. — положил руку на плечо Ефимова Гриша. — Это Федя, Срамнов — он велешинский. В группе Степана Политыча.
— А. Здорово. Костя.
— Фёдор.
— Ну, вот и познакомились. — подвёл промежуточный итог Григорий. — Всё взял своё, Костян?
— Ну, ёпты!
— А где?
— Дык у нас в «газоне» ящик, под брезентом. Чё впустую мочить-то?
— Тоже верно. — согласился Алпатов и продолжил, объясняя Срамнову возникшую у того непонятку: — Костян сапёр, если чё, ну и коробочку со своими «шутихами» прихватил — взрывпакеты там разные и всякая такая хрень. Хватайте это дерьмо, мужики, и дуйте на этот переход грёбаный. Задача простая: мониторить, что там за забором, со стороны этого мудацкого морозильника происходит, потому что эти твари оттуда как на дрожжах, вон, лезут. Отсюда не видно, а оттудова — как на ладони будет. Потом, тоже ситуацию со стороны выезда надо наблюдать — мало ли чего, мы тут сейчас как черти, в клетке.
Перебивая речь Алпатова, взревел многолитровым двигателем «Фрейтлайнер», который, на счастье, кому-то удалось завести, пустив клубы сизого, вонючего дыма.
— Ага! Справились с одним! — щёлкнул пальцами Алпатов, когда двигатель огромного американского тягача сбавил обороты, прогреваясь. — Теперь шустрее пойдёт — думаю, часа три на погрузку, и возвращаемся. Может, быстрее, но это вряд-ли: все пандусы заняты остальные. Идите, короче: не промокнете там хотя бы — вон там козырёк хоть имеется.
— Пошли. — буркнул Срамнову немногословный Костя, жестом приглашая того следовать за собой.
— Э, Ефимов! — окликнул прапора Алпатов. — Если чё стрёмное — ори в рацию. Сразу — чтоб время было…
— Так точно. — бросил на ходу Константин.
Шлёпая по лужам так, как будто их не существовало, Ефимов, сопровождаемый Фёдором, по дороге прихватившим из кузова свой боевой топор, верный спутник ещё с московских времён, подошёл к блестевшему свежей краской, словно вчера выехавшему из заводских ворот, ГАЗ-69, и откинул тент.
— Хорошая машина. — изрёк Срамнов, заглядывая в недра древнего армейского внедорожника.
— В армии всё хорошее. Твоя, говорят, не хуже. На-ка, вытаскивай ящик. — ответил ему пятившийся из машины задом прапорщик. Вытянув типовой армейский ящик защитного цвета, Костя взялся за его ручку со своей стороны, второй рукой закидывая на плечо извлеченный оттуда же длинный чехол с чем-то, напоминающим винтовку.
— Во как. Что за инструмент? — удивился Фёдор.
— «Мосинка». Из ружейки прихватил, когда личный состав принялся в мертвяков перекидываться. — объяснил Константин. — Подожди, не хватай пока. Пойду в кабине патроны заберу — мало ли чё. А ты, вон, в сумку бутылки те пока засунь. Зажигалка хорошая есть, кстати?
— Обижаешь! «Зиппо».
— Обижают в тюрьме, а я тебя спрашиваю. Свою брать — не брать?
— Сам думай. — ответил Федя, складывая в холщёвую сумку бутылки, наполненные чем-то нехорошим, судя по запалам, торчащим из их горлышек.
— Собрал? — спросил прапорщик. — Тогда пошли.
Фёдор подхватил свою ручку ящика и закинул на второе плечо ремень сумки. Ноша оказалась нелёгкой, и пару раз останавливались, разминая затёкшие руки сжиманием — разжиманием пальцев, и менялись сторонами. Рация Ефимова постоянно хрюкала во внутреннем кармане, и понять, чего добились к этому времени мужики, занятые разгрузкой базы, можно было понять весьма относительно. Одно было ясно — процесс шёл. С горем пополам заволокли свою ношу по лестнице на верхотуру и уселись на чёртов неподъёмный ящик отдышаться.
— Куришь? — спросил Костя, и Фёдор протянул боевому товарищу пачку, попутно прикуривая свою, вожделенную, сигаретину.
Навес над переходом присутствовал, но годы и хозяйское распиздяйство сделали свою работу — металл проржавел и сверху повсеместно капало, так что найти более или менее сухое место было утопией, к тому же ветер, чувствоваший себя здесь, где повыше, полновластным хозяином, гнал пронизывающую всё насквозь изморось. Подымив и осмотрев окрест, что было видно, Ефимов присвистнул и достал рацию:
— Здесь Ефимов, приём! Алпатов — как слышишь меня?
— Алпатов на связи. — пробурчала рация.
— Со стороны морозильника наблюдаю высокую концентрацию мряков. Как понял?
— Понял. Сколько их?
— До хуя — и прибывают. Штук сто в поле зрения, и прибывают. Как понял?
— Понял. Откуда?
— Из морозилки. Да там их полгорода, Гриша!
— Плохо. Пока смотрите.
— Принято.
Доложив, Ефимов убрал рацию обратно в карман.
— Видал «сосун»?! — обратился он к Фёдору, кивая на толпу мертвецов, наперающую на забор с той стороны. — Херовая перспектива — я тебе скажу. И смотри — всё валят и валят, конца и края нет. Ты посмотри.
Фёдор перевёл взгляд с пандуса, от которого уже отогнали нагруженный «Фрейтлайнер» с тринадцатиметровым полуприцепом с рекламой пива «Балтика» по бортам тента, теперь послушно похрюкивающий в стороне, развёрнутый в сторону въездных ворот. Мужики, подгоняемые Алпатовым, копались в недрах приборки «Актроса», пытаясь вернуть к жизни ещё один тягач, но, по всей видимости, это было непросто. Параллельно, не дожидаясь итога, при помощи электропогрузчика, набивали паллетами свои грузовики. Было видно — информация, которую сообщил Ефимов, нашла своего слушателя.
— Срааать! — протянул Срамнов, проникаясь представшей перед его глазами картиной за забором базы. — Здесь не пол — города походу, Ефимов. Здесь вся, мать её, Тверь!
— Тише! Не ори, не глухой! — пробубнил Ефимов, вытаскивая винтовку на свет Божий.
— Откуда такой раритет, армия? — повторно спросил Срамнов.
— Говорю же — из части прихватил.
— Бля, а там-то откуда???
— А я не Нострадамус. До меня уже была. С войны, говорят, а я хрен знает.
— Пипец. — подвёл итог Федя.
— Гляди. — указал снова пальцем на толпу мертвецов Ефимов. — Растёт, как на дрожжах. Нет, надо сворачиваться. Не дай Бог забор сомнут — тогда всё, пиздец! Их там уже, на первый взгляд, больше двух сотен, а это ещё не все! Откуда их там столько? У них что — гнездо там?
— Не гнездо, армия — мясо. А теперь — и с гнильцой: самый цимес для этих упырей. Думай! Ты, например, знал, что они даже дерьмом не брезгуют?
— Да ну!
— Хуле ну?! Сашу Волкова знаешь?
— А кто это?
— Понятно. Паренёк тверской — пару — тройку недель назад, как отсюда. У друга своего в доме прятались. Так вот, у них каналку накрыло, так они — он рассказывал — в тазы да вёдра гадили, и из окон, прямо им на головы… И ничё, жрали, говорит, не давились.
— Пиздец. — покачал головой Костя и вдруг, указывая пальцем на забор, вскочил с ящика. — Гляди! Качают!
Выхватив рацию, Ефимов заорал:
— Всем на базе! Здесь Ефимов! Общая тревога! Как слышите?
Эфир взорвался матом и возгласами, на территории мгновенно возникла суета. Люди, бросив незаконченную погрузку, выбегали на пандус, выхватывая на ходу всё то, чем были вооружены — косорезы, топоры, ножи. Группы огнемётчиков, полыхнув последний раз по лезущим на забор мрякам, бросились назад, к автомобилям, поглядывая через плечи назад, на забор. А тот уже ощутимо наклонялся под весом мёртвой, голодной оравы. Побросав недоделанное, люди бросились к своим автомобилям, не дожидаясь предсказуемой уже развязки — успеть бы!
— Хватай бутылки и поджигай! — вытаращив глаза орал Ефимов, отдавая на волю богов огня первую ёмкость. Размахнувшись, прапорщик с силой метнул бутылку в толпу мертвецов, оседлавших забор. Секунды полёта разбрасывавшей искры бутыли — и в толпе нежити с хлопком вспух огненный шар, мгновенно ошпаривший нежить. Фёдор метнул свою бутыль, но не столь удачно — не перелетев, она жахнула об забор, с этой стороны. Теперь он пылал и огненные струи текли на асфальт. Пылали и мертвяки, накрытые бутылью Ефимова, размахивая руками, поджигая копошившихся вокруг нежитей.
— Дальше кидай! На ту сторону! — крикнул Ефимов, поджигая запал следующей. — Используем «молотова» — переходим на взрывпакеты! Гранаты не хватай — с твоим навыком мужиков перебьёшь!
Десяток бутылок, которые Костян с Фёдором успели метнуть во всё пребывающую без конца свору, конечно сделали свою работу. Мёртвые, оставив на время забор, метались за ним по территории, натыкаясь на всё, что попадалось на пути, разбрасывая за собой струи огня и сгорая один за другим, успев, однако, поджечь по нескольку свежих покойников. Они успели сделать это за какие-то короткие минуты, но напряжение ситуации исказило течение времени — Фёдору казалось, что прошло не менее получаса. Однако картина на их территории вернула его в реальность — народ ещё суетился у своих грузовиков.
Ефимов подбросил в руке взрывпакет, словно взвешивая убойную силу и количество условной смерти, запертое в нём.
— Угоститесь-ка моим дерьмом! — прорычал он, высчитывая отмашкой пальца какое-то, известное только ему, но, вероятно, строго необходимое время — секунды и затем, отправил разрушительный свёрток в первый и последний самостоятельный путь. Бросок был на загляденье — рвануло так, что хоть Святых выноси. Вместе с пламенем и дымом в свет Божий устремились оторванные части тел, органы, сгустки мозгов и крови, кости и иные фрагменты, составлявшие секунды назад сущность потусторонних пришельцев из-за гроба.
Но это стало и точкой, поставленной всему предприятию в этот день.
Забор рухнул, и на территорию, гулко рыча, устремились орды нежити, горящей, дымящейся и смердящей. От пандуса и грузовиков эту толпу отделяли десятки шагов — человек преодолел бы их за секунды, но тварям понадобилось немного больше времени. Этого времени лишь хватило осознать произошедшее, выхватить холодное оружие, сделать первые выстрелы. Они не остановили лавину, и спустя секунды она налетела, подминая под себя людей. Пылающие мертвецы шарахались без какой-либо системы, поджигая транспорт, других мертвецов и людей. Те, кто был на пандусе, побросали всё, и рванули в склады, не заперев, конечно, ворота — да они и не успели бы, даже если бы сообразили. Минуты — и вопрос жизни и смерти был разрешён. Как уж оно повелось в последнее время, Смерть снова выиграла очередной кон у Жизни, и той уже практически нечем было крыть козыри.
Практически — но не безусловно. Как минимум два живых человека ещё долго кривлялись в рожу Поганой, забирая не-жизни посланников той: Срамнов и Ефимов. Один из них косвенно являлся виновником обрушения злосчастного забора, но кто знает теперь уже, что было в душе этого человека, с какими мыслями крушил он топором условно мёртвые тела, одно по другому пытавшиеся забраться, влезть, проникнуть туда к ним наверх, где последние уцелевшие в этом аду люди — всего двое — продолжали огрызаться очевидной, неминуемой смерти. Другой из них, человек, сам напросившийся на постигшие его обстоятельства, ни о чём не думал. Он уже видел, как погибли, разорванные на мелкие куски и сожранные без остатка живыми трупами товарищи. На его глазах погиб Гриша Алпатов — его, как цунами, накрыла толпа мертвецов ещё в первые минуты. Он слышал душераздирающие крики мужиков, заживо сжираемых тварями в глубине складов, и эхо лишь усиливало эффект и ужас. Он наблюдал, как пламя сожрало без остатка грузовики, стоявшие под погрузкой у пандуса, как рвались газовые баллоны, предназначенные к погрузке в самом конце. Он не думал — думать уже было нечем. Словно в замедленной съёмке возникало перед его глазами лицо Ефимова и его голос, звучавший, словно с кассеты садящегося древнего магнитофона, орал:
— Граанааатыыы! Фееедяяяя!! Кидааай граааанааатыыы!
И он, выдёргивая чеки, кидал их туда, вниз, и наблюдал, как смертносная сталь, едкий привет умирающего человечества, рвал и корёжил, разбрасывая по асфальту ненавистные, мёртвые тела. Оставив на волю возможностей взрывпакеты, он прищёлкнул первый из оставшихся трёх рожков к своему автомату и поливал, поливал свинцом море смерти, бушевавшее внизу. Там, внизу, что-то взрывалось — кто знает, что? — и мужчин обдавало какими-то брызгами, осколками. Один из них больно саданул по плечу, не прорвав однако мотокуртки. Когда автомат лязгнул дымящимся затворов, выплюнув последнюю гильзу, он схватил винтовку Ефимова, и используя приклад, присоединился к прапрощику, орудовавшему его топором. Перезаряжать винтовку с оптикой не было ни смысла, ни времени — патроны были в подсумке Ефимова, но отвлечься он не мог. Когда цепкие лапы смерти заграбастали прапорщика и в долю секунды свергли вниз, разгрывая, вгрызаясь в его живое тело, в его плоть, он видел страх в его глазах — успел поймать его, но не подумал, нет. Думать он не мог — он бил. Сбивал руки, головы ползущие вверх, отправляя их обратно туда, вниз, где им и место, в копошившуюся, гнойную кучу, но поток не прекращался, и оставались секунды. Лишь секунды, но он не думал и о них.
Внезапно!!!
Утробный рёв прервал напор нечисти, словно какой-то страшный ангел или бес, доселе ожидавший рязвязки, решил-таки, поставить последнюю, жирную точку в этом неравном противостоянии, до того, как всё разрешится так, как оно и должно — очередной победой Смерти. Мёртвые, словно послушные рабы, замерли и человек успел осознать — нет, не подумать, осознать — что же прервало его такой краткий путь в смерть. А это был «Фрейтлайнер» — огромный стальной монстр, рождённый волею гримасы судьбы, в стране, ввергшей всех в этот сумрачный ад живых трупов. И вот теперь он, ведомый неизвестно кем, всколыхнув дым и материальный смрад всеми своими десятью фарами, начал свой медленный путь к воротам. Его поступь была еле заметна, но он был не подвластен воле смерти. Толпа нежити обтекало тело этой стальной гусеницы о шестнадцати огромных колёсах, а те, которые были самые ретивые и поспешили бросить вызов этому монстру, быстро нашли долгожданный покой, размолотые им в кашу. Тягач, влекущий свой полуприцеп, до последней возможности нагруженный теми, кто уже погиб, найдя свой конец в лапах и гнилых зубах гнусных тварей, медленно полз, подавая утробный, заставляющий стынуть кровь, рёв хромированных клаксонов. Ещё секунды, и полуприцеп минует навес, на котором держал свой последний рубеж орудующий прикладом человек. Ещё секунды, и эфемерная надежда на жизнь уйдёт, оставив человека на расчёт с бездушным и неминуемым кредитором.
Нервное вращение колёсика, и запылал фитиль.
Дрожание руки не помешает разместить зажигалку так, чтобы порывы ветра не задули пламени, а оно зажгло ма-а-аленький фитиль. Фитиль одного из четырёх взрывпакетов — привет от прапорщика Константина Ефимова.
Свист спускаемого избытка воздуха из тормозной системы замершего на мгновение тягача.
Винтовку в левую руку, а правую ногу — через перила. Прыжок, и удар рёбрами о каркас тента.
Рёв двенадцатилитрового «катерпиллера» и чёрный дым из обеих труб.
Удар и скрежет — и ворота, закрытые предусмотрительно уже неживыми, попраны.
Поворот — тент крениться, словно стремясь сбросить человека обратно, в низ, в ад — надо держаться! Снова рёв, и смрад, терзавший с утра, сменяется простым запахом гари.
Где твои когти, проклятая Смерть????
Человек лежал на спине, раскинув руки, на крыше полуприцепа влекомого тягачём, управляемым неведомо кем, и неизвестно куда, и — смеялся. Смеялся в лицо раскрытому Небу, плачущему, льющему свои непрерывные слёзы, потоки слёз, с утра, словно знало Оно, чем всё закончиться. Смеялся в лицо гнойному, разлагающемуся в язвах и шанкрах, рылу Смерти, словно сумел обвести её, проклятую, вокруг пальца — Смерти, поселившейся без приглашения в Святая Святых Фёдора Срамнова — его Душе.