Барсуков и впрямь был похож на хомячка.
- Отмучился? - пожал он руку Марченко.
- И не говори, - вздохнул Николай. - Знакомься, Валера Истомин, моя замена.
Кенгуру кивнул мне, глянув мельком. Я же поймал себя на том, что весь подобрался, как Тонкий перед Толстым в рассказе Чехова.
- Сколько? - понимающе спросил Барсуков у Марченко.
- Шестьдесят.
- Ноу проблем, - важно сказал Кенгуру розовой чалме.
Хорошо, когда нет проблем. Обязательно надо будет пригласить Барсукова в гости. И налить.
Вернулись мы на легковой, отпустив автобус, и около дома обнаружили несколько машин с голубыми дипломатическими номерами, которые все начинались с цифры шестьдесят шесть.
Шесть-шесть, Си-Ди, корпус дипломатик. Номер СССР. У Абу-Даби скорее всего номер первый. Или у Афганистана.
- На посошок прикатили, - прокомментировал Николай сборище "дипломатов". - Как на прием.
В столовой несколько человек стояли со стаканами в руках.
Одни мужики. Жены в другой комнате передавали напоследок Гале кто письмецо, кто маленькую посылочку.
Налили и мы себе.
Завелся разговор, сразу, естественно, о перевесе, потом о местной таможне, оказалось, отсюда нельзя везти игрушечное оружие, всякие там пластмассовые пистолеты и автоматы, на нашей же таможне трясут за виски, за видеокассеты, за чай, за кожаные изделия, пальто, дубленки, шубы. Заодно обсудили, на что сейчас спрос в Союзе, почем кожа и барахло, украшения из полудрагоценных камней и жемчуг. При получении багажа в Шереметьево запросто можно недосчитаться ящика или двух. Украдут при разгрузке. Протыкают коробку прутом, ищут технику - магнитофоны, музыкальные центры, видео. Убытки возмещает родной Аэрофлот по весу, что-то около десяти рублей за кило и мороки не оберешься. А в каждой коробке товара на тысячи. Так что технику лучше всего везти в руках. А сколько потащишь? И в чем? Есть раскладные сумки на колесиках, "смерть аэрофлота" зовутся. Но против них местный персонал сильно ополчается, не пускают, велят сумки в основной багаж сдавать. Остается стоять насмерть. Или мистера Барсукова, нашего Кенгуру звать. В Шереметьево тележек не достать. Куда деваться с грузом, с этими коробками, чемоданами, сумками? Раньше как хорошо, нашел носильщика, дал ему десятку, он тебя мимо таможни провезет, знает, к какому таможеннику лучше идти, чтобы быстрей пропустил, а теперь? Говорят, какой-то кооператив организовали, все тележки у него. В дверях родного Отечества рэкетиры ждут, у них все такси схвачены, они специально тех, кто с большим багажом, выбирают, и что человек с этими коробками, женой и ребенком против них может поделать?
Картина получилась такая безрадостная, что мы налили себе еще по одной.
Тут жены пришли, шумно сразу стало, а потом разом стихло, потому что настал момент, который с полным правом можно назвать последним.
- На кольце царя Соломона было начертано "Все проходит", - сказал, глядя в свой стакан, словно именно там лежало царское кольцо, старший юрисконсульт, он же председатель профкома, нет не профкома, профком это партбюро, а месткома Женя Гусаров и впрямь с пышными гусарскими усами. - Прошло время и настало время нам попрощаться с Николаем и Галиной. Что им можно пожелать? Самое главное - чтобы вернулись домой, к своим родным и близким, здоровыми, поскольку всем известно, что и через год и через два, тут никто не застрахован, а вылезет где-нибудь в печенке-селезенке амеба и замучишься лечиться, потому как специалистов и лекарств в России супротив амебы нет. И вообще, эта простейшая пакость сильно противопоказана белому человеку, в отличие от аборигенов. Анализы сдал? Все в порядке?
- Бог миловал, - серьезно ответил Николай.
- По моему разумению и не могло быть ничего плохого, потому что амеба не переносит алкоголя, косеет быстро и удаляется из организма, насыщенного живой водой. Марченки же, как всем известно, а здесь всем о всех известно, на здоровье не экономили, лекарство целительное, - Гусаров поднял стакан и посмотрел на свет светло-желтую жидкость, - принимали регулярно. Второе пожелание - хорошо вернуться. Многие заграничные мужи начинают мнить о себе, общаясь с членами, я говорю в образном смысле, высоких делегаций, верят их широким обещаниям, а вернувшись в нашу высокохудожественную действительность, не выдерживают обманутых надежд, долгих очередей и маленькой зарплаты. Где и кем будешь службу дальнейшую проходить, коли не секрет?
- Да вроде бы в родном АПН, - осторожно сказал Николай. - На том же регионе стран.
- Можно предположить, что годика через три опять сменишь Истомина. Это и есть мое третье пожелание, ибо жизнь человеку дается только один раз, как объяснил нам классик, и надо прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Ну, и традиционно, чтобы число взлетов у тебя строго соответствовало числу посадок. Я имею ввиду самолет.
Выпили до дна, присели на дорожку, кто на что, помолчали минутку и поднялись.
Алена осталась, а я поехал с Марченками.
"Пили мы - мне спирт в аорту проникал, - я весь путь к аэропорту проикал. К трапу я, а сзади в спину - будто лай: На кого ж ты нас покинул, Николай!"
Эти слова из песни Высоцкого крутились у меня в голове, повторяясь как на заезженной пластинке все два часа, пока самолет не взлетел и пока я с Ганешем перевозил вещи.
В этих хлопотах, разборке и приборке время пролетело незаметно, и был уже поздний вечер, когда мы сели, наконец-то, ужинать. Чай решили пить на балконе, где стоял столик и легкие алюминиевые кресла.
Черное небо с крупными звездами раскинулось над головой.
Чужое небо, чужие звезды, зарево чужого города. Теплый вечер ноябре.
- А змеи не ползают по балконам? - спросила Алена.
- Нет, они любят в постель забираться, - сказал я и по глазам Алены понял, что шутка не удалась.
Решил сменить тему:
- Письма Гале отдала, не забыла?
- Отдала, конечно.
- Ну, и что ты в них написала?
- Разве это расскажешь?
Глава шестнадцатая
Проснулся от того, что почти падаю с края широченной плоской кровати Ленка тесно прижалась, вытеснив меня почти совсем, хотя с ее стороны свободного места хватило бы с избытком еще на двоих. Кровать - деревянная, с резьбой в мавританском стиле: вязь арабских букв сплетена в причудливый орнамент, инкрустированный белой костью. Шторы на окнах плотно задернуты, солнечный свет с трудом пробивается по краям, под высоким потолком застыл трилистник широких лопастей вентилятора, вдоль стены розового цвета длинный узкий стол, трехместный диванчик и от пола до потолка двери встроенных шкафов темного дерева.
Я осторожно высвободился от Ленки, прошел мимо белого туалетного столика с трехстворчатым зеркалом в ванную комнату, выложенную серым мрамором. В приоткрытое окно доносился отдаленный шум улицы, автомобильные гудки и музыка.
Умылся вкусно пахнущим мылом, оделся и по винтовой лесенке вышел на плоскую крышу. В безоблачном голубом небе светило неяркое зимнее солнце. Не жарко, но потихоньку пригревало.
Во дворе солдаты разложили стираное исподнее сушиться на газоне, Ганеш поливал дорожку из шланга, увидел меня, согнулся в поклоне.
Я помахал ему рукой и слегка размялся - побегал по крыше трусцой, сделал наклоны, поприседал, а когда спустился вниз, то увидел Ганеша уже в столовой. Перед ним стояла Ленка в халатике.
- Как по-английски будет огурец? - спросила она меня нетерпеливо.
- Какамбер.
- Так вот, - сказала она Ганешу по-русски. - Десять какамберов.
И показала ему две руки с растопыренными пальцами.
- А помидоры? - опять повернулась она ко мне.
- Минутку, мадам, - попросил Ганеш Алену и исчез.
Вернулся минут через пять с книжкой, похожей на детский букварь. Нашел в ней страничку, где красочно отпечатаны темно-красные помидоры, ярко-зеленые огурцы, коричневая картошка и фиолетовые баклажаны с английскими названиями.