Сделали остановку у Кольца-горы, где небо сквозь круглое отверстие, как через большой голубой монокль, рассматривало небольшой людской муравейник у подножия. Здесь торговали сиреневыми вязаными шапочками и сувенирными безделушками, а в центре сидящий на корточках ловко манипулировал на брошенной в пыль фанерке тремя наперстками, предлагая угадать, под каким из них скрыт металлический шарик. Игравший с ним молодой парень начал с пяти рублей, постепенно повышая, проиграл сотню, азартно удвоил ставку, вернул деньги, а потом даже выиграл. Еще двое, один наголо стриженый, второй - в кепке, надвинутой на глаза, улыбаясь щербатым ртом и золотой фиксой, подначивали парня, всем видом показывая, какое удовольствие и легкий выигрыш ожидают доверившихся этой компании поучаствовать в невинном тюремном развлечении. Проехали через Кисловодск, город-храм целебного воздуха, где священниками служат врачи, а прихожанами являются сердечно-сосудистые больные. И наконец, посетили узкое ущелье, в котором ветер и вода выточили из скал причудливый замок, овеянный легендами о любви и коварстве.
Вечером Горин не отказал себе еще в одном удовольствии - сходил в один из видеосалонов, которых расплодилось достаточное множество. Явление видео было пока что внове для советского обывателя, которому из-за никем ненаказуемого пиратства явно повезло с готовым зарубежным репертуаром на любой цвет и вкус.
Кровь, пульсирующая из оторванной головы, лопнувшие от ожога глаза, яма с трупами и червями, куда свалилась белокурая девочка - Донецкому нравились такие фильмы, где герои неудержимо шли в глухой лес, спускались в мрачные подвалы, наклонялись над черными дырами, откуда кидалась на них слизистая нечисть, зубастая пакость и прочая мерзость. Светлана, жена Горина, говорила - хочу про богатых и про любовь, Горин же предпочитал триллеры - истории с крепкими сюжетами, мастерски сделанными погонями, захватывающими дух ситуациями.
Горину повезло - в увиденной ленте только поначалу ничего неожиданного не происходило. Муж, преуспевающий бизнесмен, и его симпатичная жена приехали по делам в большой город и пока муж в ресторанчике аппетитно жевал бифштекс со свежими овощами, ел ананас с мороженым и обсуждал выгодные аспекты своих контрактов, жена ходила по магазинам и со вкусом выбирала, как говорится, товары народного потребления из широкого ассортимента, настолько широкого, что казался неизмеримо шире скудного отечественного. Занятие это из-за многовариантности оказалось далеко не простым, и она опоздала. Ресторанчик уже закрылся, муж маялся в одиночестве на перекрестке, завидев его издалека, жена заторопилась, расплатилась и отпустила такси. Они оказались вечером вдвоем на незнакомой улице. Так в Кабуле с темнотой наступает иная власть - душманов. Всю ночь за мужем и женой гонялись озверевшие бандиты-садисты, спятившие маньяки и одуревшие наркоманы. Авторы фильма умело и точно напоминали зрителям, что есть оборотная темная сторона даже у солнечного мира полного благополучия. У Горина фильм вызвал свои ассоциации.
...Трагедия всегда идет рядом с обыденностью, прячется за ее серыми глазами, рядится в ее ношеные одежды, приходит на чашку чая, курит, смеется, и никто не знает, когда пробьет ее час. Лермонтов сидел на диване в гостиной и что-то, иронически усмехаясь, говорил хозяйке дома. Плеск разговоров вдруг стих, как оборванный, и в мертвой тишине прозвучал остаток фразы.
Мартынов понял, что это о нем, и начался отсчет последних часов жизни поэта. Хоронили Лермонтова на следующий день после дуэли.
Народу пришло множество, но потрясенная тишина сопровождала процессию. В полном молчании гроб предали Горе, в молчании же разошлись...
От церкви кладбищенская дорожка уходила вверх, могилы, кресты, ограды, цветники поднимались друг над другом, лепились в мозаику погоста, и черные на серебре стреловидные указатели, такие же как надписи на железных дощечках, которые втыкают в свежие захоронения, привели Горина к обелиску на месте первоначального погребения Лермонтова. Кто нес гроб? Однополчане? Шел ли за гробом убийца? Этого Горин не знал, но подумал, что зря не дали сразу успокоится мятежному духу - почти через год гроб выкопали и увезли в родовое имение Лермонтовых Тарханы. Именно здесь, на уступе были бы Поэту и жилище Демона - далекий Кавказский хребет, и город, и Гора.
Садилось солнце и тянуло за собой серый тюль сумерек. Казалось, что над кладбищем сгустилась тишина и, словно придавленная к земле, затаилась в ожидании темного часа. Холодок пополз по спине Горина, когда он услышал какие-то шорохи позади себя. С Горы, упруго перепрыгивая через могилы, спускались трое парней. В руках у них были длинные прутья, они со свистом хлестали ими по крестам и оградкам, сбивали верхушки сухих былинок, а затем разом, словно по команде, стали нападать друг на друга, по-каратистки выбрасывая вперед ноги. Это была игра, но велась она сосредоточенно, с примеркой на условия, приближенные к боевым, и в любой момент могли перестать игрой. Не мертвых бойся, подумал Горин о своем испуге, когда трое скрылись за поворотом, страшись живых.
Вечером сообщили о пожаре на атомной подводной лодке "Комсомолец" катастрофа в чем-то схожая с гибелью "Титаника" - супер-корабля, оснащенного негодными спасательными средствами. Еще одна беда в ряду столкновений пароходов и железнодорожных поездов, аварий и взрывов на предприятиях, угона самолетов, облысевших, нервно-парализованных детей - метастазы Системы. После мартовского пленума ЦК КПСС по селу язык не поворачивался назвать хозяйством беспощадную эксплуатацию обезвоженной, отравленной ядохимикатами земли с разбитыми вконец дорогами, с мастодонтами-тракторами, с гигантскими потерями неубранного, рассыпанного, сгноенного. Отменили Госагропром - мертворожденный дебил перестройки, повивальной бабкой которого была Система - по сути же экономической реформы ничего не изменилось.
Горин ходил мрачный от своих размышлений, даже начал стрелять у Донецкого папиросы, к тому времени оправившегося от радикулита и постоянно одетого, несмотря на теплую погоду, в пиджак, украшенный новенькими пластмассовыми орденскими планками.
Горин чувствовал себя лишним человеком в этой жизни, звеном в веренице лишних русских людей. Талантливых, одаренных, готовых служить верой и правдой, но не нужных своему Отечеству, России. Лишний Онегин, друг повешенных и сосланных, лишний Печорин в безысходных душевных муках, лишний Обломов, безнадежно отстающий от нового века, лишние призраки вырубленного вишневого сада. Советское время сделало лишними и даже превратила во врагов государственных миллионы соотечественников. Так и для Горина связь с лишними людьми прошлого оказалась кровной, окрашенной личной горечью. При этом советский человек Евгений Горин в отличие от светского Евгения Онегина не мог скрыться в своем имении, уехать заграницу - его ждала либо гибель в бесплодной борьбе с Системой, либо опустошающий душу компромисс. Горин был частью Горы, ее камнем, и Система, как Юпитер, пожирающий своих детей, поглотила Горина, его жизнь, его время, а перестройка сделала бессмысленным пережитое.
Горину вспомнилось, как в Москве открылась парикмахерская "Чародейка" и Горин раз в месяц или полтора приходил в ее светлые зеркальные залы к своему парикмахеру Яше, который встречал его с радушной улыбкой, усаживал в кресло, мыл голову душистым шампунем, тщательно стриг, укладывал феном волосок к волоску, и Горин выходил каждый раз из парикмахерской с ощущением обновления, свежести и уверенности в себе. Так продолжалось до тех пор, пока Яша, щелкая ножницами, не рассказал Горину невеселую историю своей жизни. До крутого поворота Яша двигался по наезженной колее школьник, студент, инженер, жена, двое детей и все те же сто восемьдесят - двести, на которые все труднее сводить концы с концами. Яша постепенно старился в одном из конструкторских бюро Метростроя, но тут производственная необходимость сформулировала следующие условия задачи: есть бетон, есть отходы металлообработки, требуется создать машину, изготовляющую бетон, армированный металлической стружкой. И увлекся Яша идеей, ночами не спал, но задачу решил, авторское свидетельство получил и двадцать два рубля награды за четыре года работы. Тут Яша задумался и ушел в парикмахеры, спасибо люди помогли, в светлые зеркальные залы ввели, чтобы мыть и стричь чужие грязные волосы и где радио целый день болтает о новых достижениях победившего, развернутого и развитого социализма, спасибо люди помогли, спасибо люди надоумили, тяжело было инженерное дело бросать, тяжело было заново жизнь начинать - люди помогли. Так Яша тоже стал лишним и хотя твердил, что счастлив и доволен, а на самом деле он умер. Люди, не занятые тем, чему предназначены, неживые, прошлые.
А настоящее уходило в глубь пучины времени стремительно, как горящая атомная подводная лодка, и каждый день приносил неожиданные новости и известия, заслонявшие своей значимостью вчерашнее. Ночью на главную площадь Тбилиси плотным строем вышли танки и смерть настигла не ведающих, что они пришли на свидание с нею...
Дорога длинными асфальтовыми уступами привела к храму.
Казалось ничем не примечательна кладбищенская церковь Лазаря Четверодного, но войдя в нее, Горин попал в пространство, окруженное святыми ликами, где невозможно совершить что-то безнравственное, как в Тбилиси. Среди пришедших и творящих молитву Горин неожиданно для себя почувствовал необходимость поделиться сокровенным. Горин не был лишним здесь, человек в храме среди других таких же, и свободно мог, сознательно приняв веру даже без атрибутов посвящения, обратиться к тому, кого именуют Создателем: помоги не пасть духом, огради от болезни меня и любезных сердцу моему, благослови явление трудов моих взору человеческому, раз горит во мне искра Твоя. Еще Горин захотел мира и блага на всей земле, но сразу ощутил неисполнимость такого желания. Тут даже Бог бессилен.
Двадцать четыре раза взошло и зашло солнце, каждый раз возвращаясь на круги своя, и наступил последний день пребывания Горина в санатории. Последний день, весенний день. Деревья покрылись зеленым пухом первой листвы и уже заслоняли ранее просматриваемое здание павильончика с водами источника номер семь.
Горин выпил маленькими глотками стакан тепловатой горьковато-солоноватой воды, глубоко дыша свежим утренним воздухом, упруго преодолел подъем и лестницу с ординарными перилами, с аппетитом позавтракал, попрощался с застольниками и получил у медсестры Галины Александровны выписку.
- Уезжаете, - добродушно улыбнулась Галина Александровна.
- Домой. А дома, конечно, жена ждет, скучает, детки спрашивают, где это наш папка пропал, а папка, отдохнувший, здоровый, вернулся, вот и радость в доме, не то что мне, вдове, здесь до смерти куковать одной.
- Ну, вот, начали за здравие, а кончили за упокой. Вы же круглый год на курорте живете, Галина Александровна. А мои детки уже три года как сделали меня дедкой. Вот везу внуку кожаные тапочки, мехом отделанные, пусть бегает. Ваши-то как?
- Дочку недавно замуж выдала, слава богу, за русского, а то за ней внук соседа, местные они, все бегал, а внука-то на дороге поймали с автоматом, грабили они иногородних, кто на своих машинах приезжают из Москвы или других городов.
- Посадили внучека?
- Куда там! У них деньги мешками стоят, дед взял один мешок, в милицию снес, отпустили внука на все четыре. А вот с сыном моим беда.
- Что такое?
- Он у меня под Саратовым служит, звонит каждый вечер. А тут молчок три дня подряд. Их часть и раньше посылали на усмирение. Слышали, что в Грузии творится, наверное, опять ему приказ вышел.
Глаза Галины Александровны наполнились слезами. Словно пробился источник из Горы. И наверное , эти слезы такие же теплые и горько-солоноватые, подумал Горин.
- Какие ваши годы, Галина Александровна, еще глядишь, изберете себе кавалера покрепче из приезжающих с каким-нибудь легким остеохандрозом, тем более что история болезни кандидата, а значит картина его здоровья у вас всегда под рукой. И выборы можно провести, как сейчас говорят, на широкой альтернативной основе.
- У них, у кандидатов этих, вместе со старостью не остеохандроз, а остеостервоз развивается, - опять заулыбалась Галина Александровна. - А что верно, живы будем - не помрем, счастливо вам, не болейте.
В лечебном корпусе небольшая очередь неспешно продвигалась к окошку раздачи. Из блестящей металлической трубочки вязко вытекала белая пена, заполняла глубокое блюдце, и медсестра выдавала его с маленькой ложкой в обмен на запись в санаторной книжке. И Горин получил свою порцию кислородного коктейля, дозу растворенного жизнерода. Было что-то ритуальное в этой молчаливой очереди за кислородом, и Горину подумалось, что при существующих темпах экологической эрозии скоро будут очереди за глотком чистого воздуха.
Зато в грязелечебнице на удивление было совсем не людно, и уже через полчаса-сорок минут Горин сидел на скамейке и жмурился под лучами теплого солнышка в ожидании автобуса. Казалось бы, осталось провести последние часы в окружении весенних гор, наслаждаясь обновленным ощущением жизни, но, с другой стороны, сил теперь вполне доставало, чтобы прямо взглянуть в лицо и прошлому, и настоящему, и будущему. Санаторий позволил Горину вырваться из колеса ежедневной текучки, ветер перемен помог содрать разноликую маску лжи, с которой Горин прожил свои полвека. При Системе Горин родился, учился в ее классах, носил пионерский галстук, комсомольцем проходил ее университеты, работал на нее, в том числе по субботникам и воскресникам. И наравне с миллионами других на общих собраниях, пионерских сборах, заседаниях комсомольских и партийных комитетов, под общий хор лозунгов и призывов, газет, журналов, книг, радио и телевидения, театра и кино постоянно испытывался на идейную чистоту. Жизнь не укладывалась в прокрустово ложе социальной утопии, но Горин когда-то веровал, что учение истинно, ибо научно в отличие от иных, однако с годами сам пришел к выводу, что Системой полностью извращен основной закон любого процветающего общества - соответствия роста производительных сил и производственных отношений, понял, что реальной экономике смертельно противопоказан однопартийный аппарат, намертво сросшийся с машиной подавления - государством. Но вряд ли кто, в том числе и Горин, мог представить себе истинные масштабы ряженого в суррогат вечных идеалов идола, на жертвенный алтарь которого ненасытными потоками льется кровь репрессированных, слезы обездоленных, соки земли, имя которой Отечество.
Какой же выбор стоял после четырех лет перестройки перед простым советским человеком Евгением Сергеевичем Гориным?
НИИ, в котором работал Горин, поначалу грозились закрыть, потом перевели на одну из моделей хозрасчета, повысили ставки, пошли премии за аккордные работы на договорных началах, Горин впервые почувствовал, что кошелек не пуст за три дня до получки, но в черной дыре дефицита исчезало то одно, то другое, к тому же началась окопная война между директором и его заместителем, которые не поделили мандат народного депутата, и опять поползли слухи об очередном сокращении штатов. Одновременно пышным лихорадочным цветом распустились кооперативы на пустых прилавках дефицита и золотых россыпях бесхозяйственности, вызывая ненависть функционеров Системы и рядовых ее рабов. Кооперативы казались Горину явлением временным, непостоянным, с веревочкой на шее, кончик которой в руках властей. Система, как те жулики с тремя наперстками на фанерной дощечке у Кольца-горы, продолжала свои манипуляции, и неизвестно было, под каким наперстком таится ее проигрыш.
Вот и получалось, что для Горина тропинка в будущее терялась в тумане неопределенности, за которым, похоже, таился обрыв. Кем мог стать Горин в свои пятьдесят? Остаться госслужащим? Податься в кооператоры или арендаторы? Работать на договорной основе? Как начинать жизнь сначала? Положение жены, сына и невестки ничем существенным от Горинского не отличалось. В сущности и Дюк, и Юлька тоже лишние люди, новая генерация среднего слоя Системы, они с молоком матери и на примере отцов усвоили суть Системы и пока не собирались жить по-иному. Цепочка лишних людей продолжилась на одно звено.
Но Горин понимал и другое - изменилась не только окружающая среда, изменился, причем где-то в самой основе, и сам Горин. Если четыре года назад его мировоззрение ежедневно деформировалось, словно стенами казармы, сумасшедшего дома или камеры, то теперь Горин не представлял себе иного образа жизни - без свободы своего слова, своего личного мнения.
Мысленно Горин положил на одну чашу весов гласность, свободу духа и совести, уход из Афганистана и разрезанные ракеты, а на другую - всю тяжесть семидесятилетней Системы, пирамиду Горы, и добавил туда вагон-ресторан с выдохшимися бутылками, мальчика-сифилитика и убитую девочку, звон разбитых рогаткой витражей "Лермонтовской галереи" и каратистов на кладбище, гибель атомной подводной лодки и танки в Тбилиси. Бесплотная субстанция, греза веры, мечта человечества - СВОБОДА - не дала перетянуть себя, но и не имела реальных оснований для победы.
Многое, если не главное, должен был решить первый съезд народных депутатов. Он должен был стать съездом создателей правового общества, в котором действует свободный разум и добрая инициатива на благо и процветание человека.
Горин, как и миллионы других, ждал съезда и надеялся на крах Системы, а Гора готовила свои козыри: карточки на продукты, резню в Фергане и взрыв газопровода под Уфой, скрутивший огненным жгутом два пассажирских поезда.
Донецкий рассказал Горину легенду о горце, который спрятался за спиной Мартынова и убил Лермонтова. Ничем не подтвержденный фактически, миф передавался из уст в уста вот уже полтора века и живуч был по той же причине - правду скрыть и вину свалить на злого врага. Правда, а другое имя ей - истина, проста и жестока, без вуали иллюзий и лжи, и настоящее мужество нужно, чтобы смотреть ей прямо в лицо, но без ее знания, без правды нет праведного поступка.
И Горин открыл глаза.
По диагонали, через перекресток стояло высвеченное солнцем трехэтажное здание. Советское учреждение с крупными буквами на фасаде СКГВХ и лозунгом на крыше из стеклянных неоновых трубочек, которые ярко сияют в ночи: "Мелиорация - дело всенародное!" Приспело время обеденного перерыва, из здания группками повалили люди. Вот он поворачивающий реки минводхоз, вот они винтики Системы, никто из них не отвечает за, как слезами, солями пропитанную, заболоченную, утопленную землю, подумал Горин и поймал себя на неожиданной мысли, а ведь вот она, правда, неоном в ночи горящая: МЕЛИОРАЦИЯ - ДЕЛО ВСЕНАРОДНОЕ! То есть и его, Горина, дело.
Вот какой получился итог.
Вернусь в Москву, решил Горин, обязательно отыщу неформальную группу по борьбе с мели-ораторами, пусть нас будет больше, хотя бы на одного, издам книгу за свой счет, сейчас это возможно, куда войдет и такое стихотворение:
Каждый идет сам к своему итогу...
По соломинке
всю жизнь
работал-таскал,
как муравей в кучу,
и вот