Вроде бы обычное лицо, совсем не уродливое. Разве что лоб слегка скошен, а так — в целом довольно приятная наружность. Только в глазах, глядящих исподлобья, горел недобрый огонь. Таким взглядом следит за своей добычей дикий зверь. Мужчина тяжело и шумно дышал, по его лицу струился пот. Вот он перевел взгляд куда-то вверх и принялся равномерно покачиваться всем телом. За фигурой мужчины виднелся редкий лесок. Между древесных стволов мелькало вечернее солнце.
Мужчина опустил глаза и посмотрел с экрана прямо перед собой, словно пытаясь рассмотреть зрителя. Асакава поймал его взгляд, и тут же дышать стало еще трудней. Он хотел спрятать глаза, отвернуться, но не мог. Человек на экране набычился, глаза его налились кровью, из полураскрытого рта потекла слюна. Мужчина откинул голову назад, но в этот момент камера начала смещаться, и он бесшумно уплыл из поля зрения влево.
Некоторое время по экрану метались темные тени деревьев, а потом раздался дикий, животный вопль. Одновременно со звуком в кадре снова появился мужчина: сначала показались голые плечи, потом шея. Правое плечо было сильно разодрано, из раны хлестала кровь. Отдельные капли падали на стекло камеры, пока наконец по всему экрану не расплылось огромное кровавое пятно. Потом телевизор погас и зажегся — будто моргнул. Раз, другой, третий. Экран просветлел, но все, что на нем появлялось, приобретало легкий красноватый оттенок.
В глазах у разъяренного мужчины явно читалось намерение убить кого-то… Но кого? Страшное лицо приближалось, вслед за ним — шея и растерзанное плечо. В глубине кровоточащей плоти белела кость.
Асакава судорожно глотнул воздух. Грудь сдавило, он почти не мог дышать. Снова перед его глазами замелькали деревья. Потом в кадр попал бесконечный, вращающийся небосвод. Сухая трава, шелестящая в едва наступивших сумерках. Земля, трава, снова небо. И вдруг откуда-то донесся детский плач. Может быть, это все еще плакал тот мальчик. Постепенно экран начал темнеть по краям. Темнота наступала, световое кольцо сужалось. Граница между тьмой и светом становилась все явственней. И вот уже в самом центре темноты поплыла, качаясь, круглая яркая луна. В лунный диск, как в раму, было вписано перекошенное от бешенства лицо мужчины. Плотный сгусток размером со сжатый кулак стремительно вылетел из самого центра луны. Раздался глухой звук. Потом еще и еще. При каждом звуке камера дергалась, изображение смазывалось.
После целой серии чавкающих ударов (на память пришел мясник, мерно, раз за разом, опускающий топор на коровью тушу) экран заволокла кромешная тьма. Однако во тьме этой что-то двигалось, что-то жило. Гулко бежала по жилам кровь. И так продолжалось вечность. Казалось, наступил конец всему, осталась только темнота.
Но вот, как и в начале, на темном фоне проступили дрожащие буквы. Те же неумелые детские каракули, только на этот раз они складывались в более связный текст.
Асакава следил за выплывающими из темноты и медленно гаснущими словами:
«Каждый, кто видел эти кадры, умрет ровно через неделю после просмотра. Минута в минуту. Если ты хочешь остаться в живых, то сделай так, как я тебе скажу. Ты должен…»
Асакава с громким звуком сглотнул набежавшую слюну. Широко раскрытыми глазами он неотрывно смотрел на экран, боясь пропустить хоть одну букву. И в эту секунду стал заметен неожиданный, но безупречный переход от сцены к сцене. Искусный монтаж, с которым знаком каждый, кто хоть изредка смотрит телевизионные фильмы, — с нуля начался рекламный ролик. Стандартный набор: летняя ночь, старый Токио, молодая женщина в летнем кимоно с балкона любуется фейерверком. Прихотливые разноцветные узоры то и дело вспыхивают на ночном небе…
Набившая оскомину реклама антимоскитной ароматизированной спирали — обычно такого рода приспособления выставляют летом на балкон, и они клубами ароматного дыма выкуривают насекомых из дома в сад. Сюжет длился тридцать секунд. В самом его конце — в тот момент, когда обычно телевизор, мигая, возвращается к фильму, — экран снова сделался темным, и заключительные слова инструкции по выживанию бесследно растаяли на глазах у смертельно побледневшего Асакавы.
Раздался щелчок — кассета остановилась. С выпученными глазами Асакава лихорадочно засуетился, дрожащими пальцами нажал на кнопку перемотки. Кассета перемоталась на начало предыдущей сцены. Все повторилось — реклама вклинивалась в запись ровно в тот момент, когда началось самое важное…
Асакава остановил кассету, выключил телевизор и снова уставился на экран. В горле пересохло.
«Что за бред?!» — тоскливо подумал Асакава. Других мыслей не было. Из набора только что виденных сцен, на его взгляд, абсолютно бессмысленных, он вынес лишь одно: кто это видел, умрет через неделю. Смерти можно избежать, но как — неизвестно, потому что поверх объяснения оказался записан рекламный ролик.
…кто же записал туда дурацкую рекламу? Неужели эти четверо?..
У Асакавы зуб на зуб не попадал. При других обстоятельствах он бы расценил все происшедшее с ним как чью-то дурную шутку, может быть, даже посмеялся. А так… он ведь точно знал, что все четверо умерли загадочной смертью ровно через неделю, после того как видели эту кассету. Минута в минуту…
Вдруг зазвонил телефон. От неожиданного, бесцеремонного звука у Асакавы чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Он схватил телефонную трубку, плотно прижал ее к уху. На том конце провода молчали. Молчание было почти материальным — будто чье-то невидимое присутствие, чей-то безмолвный вопрос из непроглядной тьмы…
— Алло… — дрожащим голосом произнес Асакава и умолк. Ответа не последовало. Потом раздался слабый шорох, будто что-то большое ворочается в узкой и темной берлоге, задевая за стены. Шорох превратился в подземный гул, на Асакаву пахнуло какой-то могильной сыростью. В уши задул ледяной ветер. Волосы встали дыбом от ужаса. Он снова начал задыхаться. Отовсюду вдруг полезли бледные черви. Они, извиваясь и дергаясь, заползали под брюки, ползли по спине.
Молчание в трубке было пропитано многолетней невысказанной ненавистью, уму непостижимой злобой. Асакава с грохотом обрушил трубку на рычаг. Зажав обеими руками рот, кинулся в уборную. Его тошнило. Тело содрогалось от жестокого озноба.
Существо на том конце провода не сказало ни слова, но Асакава прекрасно понял все и без слов. Это было предупреждение: «Ты все видел… Тебе все ясно… делай как сказано, а не то…»
Он наклонился над унитазом, его вырвало. Так как он с вечера почти ничего не ел, рот обожгло выпитым недавно виски вперемешку с кислым желудочным соком. На глаза навернулись слезы. Защипало в носу. На секунду забрезжила надежда, что, может быть, вместе с рвотой выйдет и все только что увиденное.
…а не то, а не то…
— Что «а не то»?!! — неожиданно взорвался Асакава. — Откуда я знаю, что мне теперь делать?!! А?!!!
В изнеможении он опустился на пол рядом с унитазом и завыл от страха:
— Что мне делать, а? Отвечай!!! Там же было все стерто на самом важном месте!!! Откуда же мне теперь знать! Сжальтесь надо мной!!!
Асакава решил бить на жалость. Он стрелой вылетел из туалета и, стараясь не обращать внимания на свой ужасный вид, на всякий случай осмотрелся: вдруг это еще здесь. Потом он опустился на колени и начал класть поклоны во все стороны, истово моля неизвестно кого о милости. Асакава даже не представлял себе, насколько жалобным и заискивающим было в этот момент его лицо. Наконец он поднялся на ноги, подошел к кухонной раковине, сполоснул рот, выпил немного воды. В окно дул ветерок. Асакава посмотрел на танцующую занавеску.
…я же закрыл окно еще до того, как к администратору ходил…
Он точно помнил, что прежде чем задернуть занавески, плотно закрыл раму. По телу прошла дрожь. Абсолютно безо всякой причины где-то на периферии сознания возник зыбкий образ: высотные дома на фоне ночного неба. Кое-где в окнах горит свет, некоторые остаются темными. Стены небоскребов напоминают шахматные доски. Из светящихся квадратиков складываются буквы, из букв — слова. Если такой небоскреб рассматривать как гигантское надгробие, то световой узор окон — это всего лишь надпись на надгробии…
Зловещее видение исчезло, но занавеска на окне продолжала колыхаться от легких прикосновений ветра.
Асакава совсем обезумел. Сорвавшись с места, он бросился к стенному шкафу, вытащил оттуда сумку и принялся дрожащими руками запихивать в нее вещи. Он здесь больше ни секунды не останется!
…пусть все говорят что хотят, но остаться здесь — значит умереть не через неделю, а за один вечер…
Как был — в тренировочных брюках и джемпере — он начал обуваться. Уже перед самым выходом, стоя в дверях, вдруг опомнился. Куда ему бежать? От страха-то не убежишь. Не лучше ли подумать, как себя спасти?
Инстинкт самосохранения сработал. Асакава снял туфли и вернулся в комнату.
Подошел к видеомагнитофону, достал видеокассету, завернул ее в полотенце.
Аккуратно положил в сумку. Кассета — это единственная зацепка, поэтому оставлять ее здесь ни в коем случае нельзя. Если удастся решить загадку, восстановить последовательность событий, заключенных в беспорядочной цепочке сцен, то, может быть, ему удастся как-то спастись. На все про все остается неделя…
Асакава взглянул на часы. Восемь минут одиннадцатого. Он досмотрел кассету где-то около десяти. Допустим — в десять ноль четыре. С каждой секундой время становилось все дороже. Он положил ключ от коттеджа на стол и, оставив свет включенным, вышел на крыльцо. К администратору он решил не заходить. Обогнув регистрационную комнату, добежал до машины и вставил ключ в зажигание.
«Один я не справлюсь. Придется все-таки Рюдзи попросить, чтоб помог…» — пробормотал себе под нос Асакава. Машина рванула с места. Зеркало заднего вида не давало Асакаве покоя. Изо всех сил он жал на газ, но машина, как назло, едва тащилась. Больше всего это напоминало погоню из страшных снов. Он не мог оторваться от зеркала за окном и ежесекундно кидал на него взгляд. Но позади него на темной дороге не было ни души. Черные тени не преследовали его.
Двенадцатое октября, пятница
— Давай-ка ты мне сначала покажешь кассету — Рюдзи Такаяма ухмыльнулся и взглянул на собеседника. Они с Асакавой сидели в кафе, располагавшемся на втором этаже многоэтажного здания. За окном шумел перекресток Роппонги. Часы показывали двадцать минут восьмого. Начинался двенадцатый вечер октября. С тех пор как Асакава посмотрел запись, прошли почти сутки. Без малого двадцать четыре часа. Назначая встречу в Роппонги, он тешил себя надеждой, что, может быть, праздничная атмосфера пятничного вечера и приятные голоса нарядно одетых девушек помогут ему забыться хоть ненадолго, но, увы, — страх никуда не делся, и Асакава по-прежнему не находил себе места. Чем больше он говорил о случившемся, тем явственней вставали перед его глазами события вчерашней ночи. Страх не ослабевал, а наоборот, становился все сильнее, раздуваясь наподобие гигантского воздушного шара. Асакаву не покидало чувство, что где-то внутри него затаилась черная тень — квинтэссенция смертельного ужаса.
Рюдзи себе не изменял — сегодня, как и обычно воротничок его белоснежной рубашки был застегнут наглухо. Поверх рубашки аккуратно покоился туго повязанный галстук — Такаяме даже не пришло в голову хоть немного расслабить узел. Из-за этого на шее над воротничком образовались две неестественные складки. При взгляде па Такаяму становилось трудно дышать. А если он вдобавок ко всему вдруг начинал криво улыбаться, то зрелище получалось и вовсе пренеприятное.
Такаяма достал из стакана кусок льда и засунул его себе в рот.
— Ты что, совсем меня не слушал, что ли? Я ж тебе сказал — смотреть кассету опасно для жизни, — упавшим голосом сказал Асакава.
— Тогда я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Тебе нужна моя помощь или нет?
— Не переставая ухмыляться, Рюдзи с громким хрустом принялся грызть лед. Потом примирительно кивнул и проговорил: — Ну ладно, обойдусь без кассеты. У меня появилась идея, как тебя спасти.
Дурацкая ухмылка вывела Асакаву из равновесия. Вне себя от злобы он сорвался на крик:
— Идиот! Ты ведь не поверил ни одному моему слову!!!
Измученный страхом и неизвестностью, Асакава не мог по-другому истолковать кривую усмешку Рюдзи. Он не понимал, как можно посмеиваться над человеком, который по какой-то нелепой случайности посмотрел эту запись и теперь в буквальном смысле слова сидит на мине замедленного действия. Никогда он еще не испытывал такого ужаса. Но было очевидно, что это только начало. Ему предстоит мучиться еще шесть дней. Кольцо страха постепенно будет сужаться, пока не затянется шелковая петля на шее несчастной жертвы. Теперь у него нет будущего. Через шесть дней наступит смерть… А этот идиот заявляет, что охотно посмотрел бы кассету.
— Эй-эй. Не кричи так. Может быть, тебе обидно, что я не боюсь? Брось, Асакава, я же тебе и раньше говорил, что отношусь к тому типу людей, которым конец света не страшен, а интересен. Забыл, что ли? Да я с радостью отдам жизнь в обмен на Знание, пусть только найдется кто-нибудь, кто откроет мне тайну устройства мира, объяснит суть начала и конца, покажет великое и малое… — Рюдзи перевел дыхание и взглянул на Асакаву. — Да ты же сам обо мне статью писал, о чем я с тобой тут толкую…
Разумеется, Асакава все прекрасно помнил и знал, с кем имеет дело. Именно поэтому он встретился с Такаямой и рассказал ему все начистоту.