— Ты злишься на меня из-за Сов! Пусти меня, я поеду!
— Нет, несчастный безумец, поеду я!
— На что ты надеешься? Кому ты нужен?
— Да ты просто болван! Наш план вот-вот сорвется из-за твоей глупости.
— Прочь с дороги, деревенщина, ты говоришь с королем!
— Прочь с дороги, выродок, ты тоже говоришь с королем!
— Я король Франции!
— Ты им еще не стал, а я скоро им буду!
Маргарита, которая, взволнованная, вышла из кареты и теперь молча, наблюдала за перепалкой, в бессильной ярости кусала губы и ломала пальцы на руках, со злостью глядя на своего брата-идиота, так некстати помешавшего ей спасти Генриха.
— Безумец! — крикнула она на него. — Чего ради ты притащился сюда? Кто тебя звал? Ты испортишь все дело!
— А! Вздумала сама бежать со своим муженьком? — брызгая слюной, накинулся Алансон. — Думаете, королевство достанется вам, когда Карл испустит дух? Ничего не выйдет, оно будет моим!
— Глупец! Я тоже освобожу тебя, дай только время! — попыталась образумить его Марго.
— Нет, я не буду ждать! Только сейчас!
Она чуть не разрыдалась от бессилия перед тупостью этого самонадеянного, хилого придурка, уже возомнившего себя королем.
— Черт с тобой! — махнула она рукой, сдаваясь. — Ты тоже поедешь. Да, вы поедете оба, раз от тебя уже не отвяжешься.
— Еще бы! — ухмыльнулся Алансон. — Ты прекрасно знаешь, что я сейчас же расскажу матери о вашей затее и она вышлет за вами погоню.
— Ты просто подлец!
— Ты действительно скотина, Алансон! — взревел Генрих, выведенный из себя. — Но знай, как только мы окажемся вдвоем и без свидетелей, мы скрестим с тобой оружие, и я с удовольствием всажу тебе в живот мою шпагу по самую рукоять!
— Быть может, мы сделаем это прямо сейчас, любезный братец? — ухватил его за платье Алансон. — По-моему, сейчас самое время пустить тебе кровь.
— Ты не только негодяй, но и сумасшедший, — ответил Генрих, сбрасывая с себя его руку.
— Прекратите немедленно! — встала между ними Марго. — Нам надо торопиться, вот-вот должны вернуться стражники и с ними Нансе. Тогда нам всем несдобровать. Быстро полезайте в мою карету! Ну, кто первый?
Но никто не хотел идти вторым, каждый хотел быть первым. Едва Генрих бросился вперед, как Алансон удержал его силой и оттащил назад, а сам вырос в дверях. Но Генрих, не потерпевший такой наглости, ухватил его за плечи и, в свою очередь, тоже оттащил от двери, а сам двинулся вперед. Алансон побагровел и снова бросился к дверям, но плечом к плечу столкнулся с Генрихом. Теперь они застряли и, оба красные от натуги, толкаясь и давясь, бросая друг на друга уничтожающие взгляды, тщетно пытались протиснуться в двери, при этом каждый непременно хотел пройти первым, считая унижением для себя сесть в карету вторым.
Марго уже выходила из себя, вся бледная, не зная, на что решиться. Губы она уже искусала до крови, а они все стояли в дверях и не желали пропустить один другого. Наконец она бросилась к Алансону и с силой уперлась руками ему в грудь, желая заставить его податься назад и пропустить, таким образом, Генриха вперед, но он стоял на ногах твердо, будто прирос и, не имея возможности ударить сестру рукой, обзывал ее прелюбодейкой и грязной шлюхой.
Неизвестно, сколько времени продолжалась бы еще эта нелепая сцена и чем закончилась, если бы к ним не подбежала служанка Марго. Теребя свою хозяйку за рукав платья, она взмолилась:
— Мадам! Мадам! Сюда идут стражники во главе с Нансе! И с ними… начальник караула!!! Они арестуют вас, мадам! Спасайтесь же!
Все застыли на месте, будто молния ударила у их ног. Марго с ужасом посмотрела туда, куда указывала рукой служанка. Вооруженный отряд стражников медленно, но неуклонно приближался к ним. К счастью, они видели только Маргариту, но не заметили обоих претендентов на французский престол, зато те, вытянув головы, хорошо их увидели. Теперь о бегстве нечего было и думать. Нансе был проницателен и хитер и мог запросто полюбопытствовать в отношении спутников Маргариты Наваррской, если, конечно, тем все же удалось бы, в конце концов, выскочить из дверей. Именно выскочить, вылететь пулей, а не выйти, как следовало бы. Одно это сразу навело бы на подозрения.
Чтобы понять все это, Марго потребовались считанные секунды.
— Скорее! — закричала она своим несостоявшимся попутчикам. — Убирайтесь к себе, чтобы и духу вашего здесь не было! Да не забудьте переодеться и снять маски, Нансе может зайти в любую минуту! Два идиота! Вы похожи на Исава и Иакова; жаль только, что у одного из вас нет чечевичной похлебки.
Войти обратно оказалось гораздо легче, чем выйти и, едва прозвучало сравнение незадачливых беглецов с библейскими героями, как они оба уже летели стрелой каждый к своим покоям.
Подошел Нансе со стражниками и подозрительно оглядел сначала карету, потом Марго. Слегка поклонился ей, в ответ получил легкий кивок и самую доброжелательную и милую улыбку. И все же, одолеваемый сомнениями, он открыл дверцу и заглянул внутрь кареты.
— С каких это пор, Нансе, стали обыскивать экипаж сестры французского короля? — надменно спросила Марго. — Быть может, вы заглянете еще и под юбку королевы Наваррской в поисках мятежников?
Нансе повернулся к ней:
— Таково распоряжение короля или, вернее, таково желание королевы-матери Екатерины Медичи, мадам.
— Такие указания даны только вам? — небрежно фыркнула Марго.
— Отнюдь нет. Отныне это имеет право сделать и командир стражи, стоящей у ворот замка.
— Хм! Вот еще, — передернула плечами Маргарита.
Нансе поклонился и отошел.
Так глупо и бесславно закончилась еще одна попытка пленников освободиться от бдительного ока Екатерины Медичи.
А Карл IX тем временем чувствовал себя все хуже. Туберкулез, которым он давно уже болел, перешел в последнюю стадию. Постоянные кровотечения через волдыри по всему телу, иначе называемые подкожной геморрагией, окончательно уложили его в постель и отняли последние силы вместе с кровью, которой оставалось лишь на несколько дней жизни. Его кормилица, не отходившая от его постели вот уже два месяца кряду, регулярно прикладывала к его телу влажные тампоны, пропитанные лечебным бальзамом, но когда убирала руку, то не показывала их, чтобы он не видел, как они пропитывались кровью. Он зачах и весь высох, будто растение, которое давно не поливали, и стал похож на дряхлого старца.
Временами на него находило умопомрачение, он переставал узнавать тех, кто подходил к нему, будь то даже мать или сестра, и уже мало что помнил. Придворные, толпящиеся в коридорах замка и знающие все о болезни короля, вздыхали и сокрушенно покачивали головами, уповая на провидение. В день казни обоих коноводов герцога Алансонского они, собравшись в группы по два-три человека, говорили друг другу:
— Карл безумен и ничего не помнит, он не узнает уже ни мать, ни сестру. Вряд ли он вспомнит завтра об этой казни. Я не удивлюсь, если утром он позовет к себе Ла Моля.
— Второго Клавдия нам не надо. Того отравили; этот, даст бог, сам умрет.
— Все в руках Божьих.
— Это кровь безвинно убиенных выступает на нем, взывая о мщении.
Его мать тщетно вопрошала своих некромантов, астрологов и колдунов и занималась черной магией — ничто не помогало ей спасти сына. Отчаявшись, она решилась на последнее средство, весьма действенное, как ее уверяли, и нередко помогавшее тому, кто к нему прибегал. Некий мудрец, член одной из религиозных сект, общавшийся вместе со своими коллегами, по его словам, с самим сатаной, посоветовал ей обратиться к оракулу «кровоточащей головы». Но при этом прибавил, что, если, невзирая на это, человек все-таки умрет, то его голову необходимо сразу же отрезать, ибо дух сатаны, вселившийся в тело покойника, будет преследовать других его родственников и насылать на них дьявольские чары, но тотчас исчезнет, едва нарушится связь головы с телом. При этом колдун заверил ее, что в живом теле дух сатаны поселиться не может.
И королева-мать дала согласие на этот сатанинский обряд, в котором должна была участвовать она сама.
Темной ночью ее привели в часовню Сен-Мартен, как раз туда, где неподалеку лежали в земле отрубленные головы Ла Моля и Коконнаса. Монах-францисканец, присутствовавший при этом, прочел так называемую «черную мессу» — воззвание к дьяволу и его чарам, способным излечить неведомую болезнь. При неверном свете от колеблющегося пламени факелов, которые сатанисты держали в руках, «мессу» отслужили перед изображением дьявола с рогами, положив на пол перевернутый крест. Затем монах, читавший «мессу», «освятил» ладонями и заклинаниями две облатки, положенные по обе стороны креста — одну, черную, слева; другую, белую, справа. Женщина-сатанистка, одетая в монашескую рясу с капюшоном на голове, развернула сверток, который другой монах рядом с ней держал в руках. В свертке оказался мирно посапывающий младенец с розовым личиком. Его разбудили, он открыл удивленные глаза и с тревогой посмотрел сначала на женщину, потом на монаха. Ему засунули в рот белую облатку и заставили проглотить, причем младенец едва не поперхнулся и от этого заплакал. Его успокоили и поднесли к алтарю — некоему подобию маленького эшафота, к которому вело несколько ступенек. Женщина развернула сверток до конца, сняла последние одежды с ребенка и положила голого младенца на самую верхнюю ступень. Малыш удивленно воззрился на нее и засучил ручками, часто перебирая пальцами. Видимо, ему не понравилось, что его спина оказалась на твердом и холодном дереве. И он снова собрался закричать, но не успел. Монах, который до этого держал его на руках, вытащил нож с широким тяжелым лезвием и одним ударом отсек ему голову. И веки ее медленно опустились, навсегда скрыв под собою глаза, так рано познавшие жестокий мир взрослых. Когда вся кровь вытекла, голову положили на стол, где лежала черная облатка и по обеим сторонам которого стояли два монаха с горящими лампадами в руках. Затем все вместе они стали читать заклинания и вызывать демона из преисподней, дабы он смог устами детской головы произнести пророчество, предсказывающее то, что было известно только ему одному. В мертвом молчании прошла минута. Потом еще одна. Наконец, в этой самой гнетущей тишине, нарушаемой лишь потрескиванием факелов, мертвая детская голова сказала несколько слов. Екатерина прислушалась, но не поняла их. Голова говорила латинским языком, но столь невнятно, что невозможно было разобрать сказанное. Монашка-сатанистка с ужасом уставилась на капельку крови, вытекшую из уха младенца и упавшую на стол. Ее взгляд встретился со взглядом монаха. Тот тоже посмотрел на эту расплывшуюся каплю. Видимо, она и помешала голове членораздельно произнести слова. И все же монах успокоил Екатерину:
— Не теряйте надежды.
— Что она сказала? — тихо спросила королева-мать. — Удалось вам разобрать что-нибудь?