Писец. Пункты договора, заключенного между зрителями или слушателями театра "Надежда", что на берегу Темзы в графстве Серри, с одной стороны, и автором пьесы "Варфоломеевская ярмарка", поставленной в том же театре и в том же месте, с другой. Октября 31 дня 1614 года, в двенадцатый год правления нашего повелителя Иакова, защитника веры, короля Англии, Франции, Ирландии, а в Шотландии - в год его же правления сорок седьмой.
Во-первых, принято и решено между обеими вышеупомянутыми сторонами, что вышеозначенные зрители и слушатели, как любопытствующие, так и завидующие, как одобряющие, так и осуждающие, и все посетители партера, способные к основательным и просвещенным суждениям, заключили сей договор и согласились оставаться на тех местах, которые предоставлены им за плату или из любезности, и оставаться на оных местах терпеливо в продолжение Двух часов с половиной, а может быть, и несколько более, в течение какового времени автор обещает изобразить перед ними, с нашей помощью, новую, весьма приличную пьесу, называемую "Варфоломеевская ярмарка", веселую, шумную, забавную, рассчитанную на то, чтобы всем понравиться и никого не обидеть, при условии, конечно, если зрители будут достаточно умны и честны, чтобы быть о себе правильного мнения.
Далее, в договоре значится, что каждому предоставляется свобода суждения и выражения своего одобрения или осуждения, ибо автор с этого момента отходит в сторону, и каждый получает законное право вынести свой приговор на все шесть или двенадцать, или восемнадцать пенсов, или на два шиллинга, или на полкроны,* словом, в зависимости от того, сколько уплачено за место, лишь бы только это место не было лучше, чем тот, кто его занимает. А ежели кто уплатит за полдюжины мест, то ему предоставляется право вынести суждение за шестерых, лишь бы эти шестеро молчали. Словом, получается совсем так, как в лотерее. Ну, а если кто, заплатив шесть пенсов, критиковать вздумает на целую крону, то подобный поступок будет признан бесчестным и бессовестным.
Далее, принято, что каждый здесь присутствующий произнесет свое собственное мнение и не будет произносить суждения из подражания или из доверия к чужому голосу и выражению лица соседа, будь он даже семи пядей во лбу; кроме того, каждый должен быть столь крепок и стоек в своем суждении, что уж ежели он кого-нибудь хвалит или порицает сегодня, то будет также порицать и хвалить и завтра, и послезавтра, и на следующей неделе, ежели понадобится, и не даст сбить себя с толку кому-нибудь из привыкших ежедневно обсуждать пьесы. Изъятия не будет даже для тех, кто клянется, что "Иеронимо" * и "Андроник" * лучшие в мире пьесы, доказывая этим устойчивость своих суждений, оставшихся за двадцать пять или тридцать лет неизменными. Пусть это невежество, но это добродетельное и почтенное невежество, а известно, что лучшая вещь на свете, после истины, это - укоренившееся заблуждение. Автор знает, где такого рода публика водится.
Далее, договорено, условлено и решено, что, как бы ни были велики ожидания, никто из присутствующих не должен ожидать большего, чем то, что ему уже известно, не должен искать на ярмарке лучших товаров, чем те, какие она может предложить, а равно и не должен оглядываться на прошлое, вспоминая меченосцев и щитоносцев Смитфилда,* а должен довольствоваться настоящим. Вместо маленького Деви, собирающего подати со сводников, автор обещает показать вам хвастливо выступающих барышников, шатающегося пьяницу, да еще парочку их прихлебателей в самом лучшем виде, какой только можно себе представить. А вместо добросердечного зубодера вам покажут жирную торговку свининой, да еще несколько буянов для трезвона. Вместо фокусника с обезьянкой вам покажут глубокомысленного судью. Покажут и благовоспитанного вора-карманника, и сладкопевца, распевающего чудесные баллады, и лицемера высшей марки, наилучшего из всех, каких вы когда-либо видели. Это ничего, что на ярмарке нет ни порабощенных чудовищ, ни всяких иных харь. Автор не желает искажать природу, изображая всякие "сказки", "бури" * и прочую чепуху, кувыркаясь на все лады перед зрителями. Но если у вас большая страсть к танцам и джигам, это хорошо. А если кукольные пьесы кому-нибудь нравятся, так милости просим!
Словом, принимая все это во внимание, заключен договор между выше упомянутыми слушателями и зрителями, что они сами не будут таить недобрых мыслей и не потерпят в среде своей присяжных толкователей, действующих в качестве этакой политической отмычки, субъектов, которые с курьезной торжественностью распознают, кого автор разумел под торговкой пряниками, кого - под торговцем игрушками, кого - под торговкой фруктами, или что именно подразумевается под их товарами. Такой субъект, чего доброго, в своем вдохновенном невежестве станет разъяснять, какое "Зерцало для правителей" * дано в образе судьи, или какая знатная дама изображена под видом торговки свининой, или какой государственный муж - под видом торговца мышеловками, и прочее, и прочее. Если подобные субъекты будут изловлены и выданы с головой автору, их провозгласят врагами театра и ложными истолкователями вашего смеха. Сказанное распространяется и на тех, кто стал бы со страху или по наглости молоть вздор, упрекая автора в непристойности на основании лишь того, что язык его персонажей будто бы попахивает Смитфилдом или кабаком, или свиной похлебкой, а то даже обвиняя автора в богохульстве, потому что в пьесе сумасшедший кричит: "Спаси, господи!" или "Господи, благослови!" В подтверждение того, что он валяет дурака, вы, уже платившие за свои места, можете пустить в ход другой способ выражения своего мнения - руки.
Сейчас пьеса начнется. Хоть ярмарка целиком и не уместится на подмостках, она все же будет в достаточной мере показана. Притом вас просят не забывать, что автору приходилось соблюдать и некоторые приличия; а то ведь на нашей сцене бывает иногда такая же грязь и вонь, как в Смитфилде,
Автор просит вас поверить, что его товар все тот же; иначе вы дадите ему справедливое основание подозревать, что те, кто слишком уж опасаются смотреть на пупсиков и игрушечных лошадок на сцене, сами охотно занимаются в другом месте такими же мошенническими делишками, в ущерб своим ближним и в издевку над ними.
АКТ ПЕРВЫЙ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Комната в доме Литлуита. Входит Литлуит с документом в руке.
Литлуит. Блестящая мысль! Находка! У меня настоящий талант удачно изобретать всякие эти тонкие выражения; и, главное, я, как шелковичный червь, выпускаю драгоценные нити из самого себя. Варфоломей Коукс, молодой дворянин из Хэрроу в Мидлсексе, заказал мне составить документ - брачное свидетельство для него и мисс Грейс Уэлборн. А когда он явится за ним? Сегодня! Двадцать четвертого августа! В день святого Варфоломея! Вот так штука! Варфоломей на Варфоломея! Кто бы другой умел так подстроить? До чего же ловко получилось! Такое бывает только в игре, когда на обеих костяшках по шестерке выкинешь! Продолжай в том же духе, Джон Литлуит! Стряпчий Джон Литлуит, один из самых тонких умов! Недаром тебя называют Джоном Литлуитом из Лондона! Называют, правда, еще и по-другому, но не в этом суть. Если только ты прозеваешь какую-нибудь уловку или каверзу противника и не успеешь вовремя заметить ее и принять все необходимые меры: притянуть его к ответу, привести в полицию и вообще показать, что ты Джон, а не Джек,* - эх, как я тут сострил! - словом если ты не разгадаешь его хитрости, так пускай тебя тащат из зала архиепископского суда прямо на кухню и там из тебя сделают котлету! Знай наших!
Входит миссис Литлуит,
Уин! С добрым утром, Уин! Ах, милая Уин, да ты совсем у меня красоточка! Эта шляпка сведет меня с ума! Лучше бы ты не надевала такую шляпку, да еще бархатную; ну носила бы простую, деревенскую, касторовую с медной бляхой вот как у торговки кроличьими шкурками в меховом ряду. Миленькая Уин, дай мне поцеловать тебя! А какие прелестные высокие сапожки - совсем как у знатной испанки! Дорогая моя Уин! А ну-ка, пройдись немножко по комнате! Мне так хочется посмотреть, как ты выступаешь в этих сапожках, моя славненькая Уин! Клянусь этой очаровательной шляпкой, я способен без устали целовать тебя!
Миссис Литлуит. Да полно тебе! Какой ты, право, дурачок!
Литлуит. Нет, половинка дурачка, Уин, а ты вторая. Муж и жена составляют вместе одного дурака, Уин. Ладно! Скажи мне, ну есть ли во всей округе хоть один стряпчий или доктор, которому выпало бы на долю счастье заполучить такую Уин! Я один владею Уин! Ишь, как складно у меня вышло! Заметила? У меня остроты сыплются скорее, чем язык ворочается! Чирей задави всех наших присяжных остроумцев! Они только бахвалятся, заседая в "Трех журавлях", "Митре" или "Сирене".* А как послушаешь, в них нет ни крупицы соли, ни капельки горчицы. Они умеют только занимать место до прихода настоящего остряка, да для форсу платить на два пенса больше, чем другие, за кварту Канарского вина. Вот и все. Но покажите мне человека, который мог бы быть вождем всех остряков, даже когда пьет простое пиво! Да, да! Человека, который был бы способен стать законодателем для всех поэтов и поэтишек в городе; они ведь только тем и занимаются, что собирают сплетни об актерах! Ах, растуды их! Есть и еще кой-кто, у кого женушки не хуже, чем у актеров! И хорошенькие, и нарядные женушки! Ах, Уин, подойди ко мне! (Целует ее.)
Входит Уинуайф.
Уинуайф. Чем это вы занимаетесь, мистер Литлуит? Измерением губок и ротика вашей женушки или изобретением новых форм поцелуев? Ну-ка, отвечайте?
Литлуит. Да, по правде сказать, я немножко охмелел от красивого туалета моей Уин. Ну, посмотрите сами, мистер Уинуайф. Разве не прелестно? Что вы скажете, сэр? Быть может, ей не следовало бы так одеваться, но я держу пари, что второго такого туалета не найти ни в Чипсайде, ни в Мурфилде, ни в Пимлико,* ни у Биржи в летний вечер! А сапожки-то со шнуровочкой! Вы только посмотрите! - Ах, дорогая Уин, пусть мистер Уинуайф тебя поцелует. Он ведь собирается посвататься к нашей матушке, Уин, так что, возможно, будет приходиться нам папашей, Уин. Он ничуть не опасен, Уин.
Уинуайф (целует ее). Нисколечко, мистер Литлуит.
Литлуит. Мне нечего желать и некому завидовать, имея такое сокровище.
Уинуайф. Еще бы! Женушка, у которой дыханье слаще земляники, губки алее вишен, щечки нежнее абрикосов, а бархатная головка - спелый персик! Да это клад!
Литлуит. Вот здорово сказано! Отлично сказано! Я, видно, отупел, что не сумел сам придумать таких удачных сравнений! Ведь и я мог набрести на них так же, как он! А как ловко сказано: бархатная головка!
Уинуайф. Но мне, мистер Литлуит, по вкусу плод более зрелый - почтенная матрона, матушка вашей жены.
Литлуит. Да, да, мы знаем, что вы - претендент на ее руку. И я, и моя Уин желаем вам всяческого успеха. Клянусь вот этим документом, если только вам удастся заполучить ее, ваши имена будут вписаны в такую же бумагу: это ведь у меня приготовлено брачное свидетельство! Моя Уин была бы очень рада иметь молодого красивого отчима, с перьями на шляпе,* а уж ее матушка вместе с миссис Оверду привязали бы соколика и приручили его! Только вы, мистер Уинуайф, неправильно действуете.
Уинуайф. Неправильно, мистер Литлуит, а почему?
Литлуит. Вы недостаточно сумасшедший.
Уинуайф. Помилуйте! А разве нужно быть сумасшедшим?
Литлуит. Я помолчу, а только подмигну моей Уин. У вас есть приятель, некий мистер Куорлос; он сюда иногда захаживает.
Уинуайф. Ну что же? Надеюсь, он не волочится за нею?
Литлуит. Нет, ни чуточки! Я не замечал, могу вас уверить. Но...
Уинуайф. Что такое?
Литлуит. Из вас двоих он более похож на сумасшедшего. Вы меня, кажется, все еще не понимаете?
Миссис Литлуит. Ах, не умеешь ты держать язык за зубами! Уж тебе не терпится все рассказать!
Литлуит. Позволь мне рассказать, душечка Уин!
Миссис Литлуит. Уж тогда я сама расскажу.
Литлуит. Ну, расскажи и прими все выражения его благодарности, и пусть это будет на пользу твоему маленькому сердечку, Уин!
Миссис Литлуит. Видите ли, сэр, знающие люди из Каулейна * составили для моей матушки гороскоп; они гадали по ее моче и уверили ее, что она не будет счастлива ни одной минуты, если не выйдет замуж на этой неделе, и притом обязательно за сумасшедшего.
Литлуит. Да, но за дворянина притом.
Миссис Литлуит. Да, так ей сказали в Мурфилде.
Уинуайф. Но разве она верит этому?
Миссис Литлуит. О да! С тех пор она по два раза в день наведывается в Бедлам: * все справляется, не поступал ли туда сумасшедший дворянин.
Уинуайф. Помилуйте! Да все эти обманщики просто сговорились одурачить ее!
Литлуит. Именно это я и говорю ей. Говорил ей даже, что, быть может, имеется в виду не то чтобы уж совсем сумасшедший, а просто молодой, несколько взбалмошный дворянин; ведь дьявол хитер, как лавочник, и его прорицания бывают двусмысленны. Вот почему я и советую вам быть впредь немножко взбалмошнее, чем мистер Куорлос.
Уинуайф. Где же она теперь? Все хлопочет?
Литлуит. Еще бы! Да как хлопочет! Сейчас она ублажает почтеннейшего старца из Бенбери.* Он аккуратно является, когда мы садимся за стол, и до изнеможения читает предобеденные и послеобеденные молитвы, восхваляя страждущих братьев и воссылая мольбы о том, чтобы выпустили на свободу псалмопевцев. Иной раз дух, накативший на него, бывает настолько силен, что, старец прямо выходит из себя, и тогда наша матушка или моя Уин стараются вернуть его в себя с помощью мальвазии и aqua coelestis. {Небесная вода. (лат.).}
Миссис Литлуит. Да, в самом деле, нам трудненько приходится и с его питанием, и с его одеждой! Он обрывает все пуговицы и раздирает на себе платье при каждом слове, которое из себя исторгает.
Литлуит. Он говорит, что не переносит людей моей профессии.
Миссис Литлуит. О да! Он сказал моей матушке, что стряпчий - это коготь Зверя,* и что, выдав меня замуж за стряпчего, она почти совершила смертный грех.