День казался нескончаемым. Войско Конана двигалось по обожженной солончаковой степи уже несколько часов. Нигде не было видно ни малейших признаков жизни. Только справа и далеко впереди расплывшимися кляксами на голубом небе темнели первые пики Кар-пашских гор.
— Кто-нибудь понимает, какая чертовщина здесь творится? — взорвался вдруг Тараск. — Уже давно должны были наступить сумерки, а солнце как будто застыло над нашими головами!
— Не бывал ты в Асгарде, немедиец! Там день длится несколько месяцев подряд, — усмехнулся Конан. Улыбка оказалась вымученной; на душе у киммерийца было неспокойно.
— Но Коринфия — не Асгард! — горячо возразил Тараск. — Бьюсь об заклад, перед нами снова фокусы проклятого карлика! Что думаешь об этом, принцесса?
— Никто не властен остановить вечный бег Солнца, — убежденно заметила Тхутмертари. — Очень дав-но^ миллионы лет назад, когда не было еще на Земле человеческого племени, великий Сет пытался сделать это. Но даже он, бессмертный властелин Ночи, не сумел справиться с Солнцем!
— А может, карлик снова загипнотизировал нас? — сказал Конан.
Вопрос тяжко повис в воздухе. Кто мог знать, какую еще пакость готовит им дьявольский ум Тезиаса? Но что за прок карлику препятствовать наступлению ночи? Разве день более благоприятен для темных дел?..
Тихо, но неумолимо нарастало неясное напряжение. Предвкушение грядущего кошмара, небывалого в своем безрассудстве, все более овладевало душой Конана. Он ощущал, как медленно, незаметно менялся окружающий их пейзаж. Сначала исчез ветер — беспокойный пронизывающий ветер, дувший с севера, постепенно сошел на нет. Воцарился полный, абсолютный штиль, все как будто замерло на этой солончаковой равнине. Потом пришла тишина — тоже полная, абсолютная, разрываемая лишь неровным цокотом копыт и тревожным ржанием лошадей. Куда-то исчезли надоедливые мухи, равно как и вся прочая летающая живность. Наконец, задрав вверх голову, Конан с суеверным ужасом обнаружил, что как солнечный диск расплывается, тает в лазурном небе буквально на глазах. Самым же жутким при этом было то, что света с исчезновением солнца, казалось, еще прибавилось. Свет был ровным, он не имел зримого источника, но равнина была ярко освещена, как никогда ранее.
Кони уже ржали и метались, беспокойно мотая мордами. Притихшие всадники затравленно озирались по сторонам, ежесекундно ожидая нападения неведомых врагов. Все молчали, напряженно вглядываясь в зловеще сгущающуюся тишину. Из всего, что их окружало ранее, остались лишь эта безжизненная степь и горы.
Впрочем, нет. Степь и горы тоже начинали меняться — столь же неспешно и столь же неумолимо. Кар-пашские вершины обрастали рваным коричневым туманом, контуры скал размывались, угасая в неясной дымке. И земля под копытами коней тоже менялась — потрескавшиеся солончаки как-то странно сглаживались, обретали немыслимую прозрачность… Но то, что произошло дальше, казалось, способно было без труда отнять волю и разум у самых отважных сердец.
Коричневая дымка, поглотившая горы, бесшумно расползалась по испуганному небу. Скоро небосвод стал темным, но света оттого не убавилось: казалось, воздух светится сам по себе. Земля окончательно обросла прозрачным панцирем: глядя вниз, люди и животные ощущали себя стоящими на тонком, невидимом ледяном настиле, покрывающем бездонную пропасть в Никуда, Лошади уже не ржали, а как-то жалобно, словно погибающие от холода щенки, скулили; под копытами их расстилалась бездна,..
Но и это было не все. Коричневый небосвод стал сгущаться; одновременно же нечто зашевелилось в бездне, разверстой под ногами. Мертвея от ужаса, Конан наблюдал, как посреди тишины медленно формировалось видение. Сначала появилась колоссальная, во все небо, голова, на ней зашевелились волосы, возник большой крючковатый нос, оформились бледные тонкие губы… На него смотрела гигантская, занимающая собою весь небосклон, голова Тезиаса! Последними появились жуткие черные глаза, и глаза эти — магнетические агатовые фонари миража-исполина — уставились прямо в обнаженные души людей.
То же самое происходило и внизу: циклопическая голова Тезиаса взирала на них из бездны. Казалось, они мостятся прямо на кончике носа проглядывающего из пропасти видения; стоит голове чуть-чуть шевельнуться, и все люди тотчас свалятся в широкие ноздри…
Конану хватило сил оглядеться. Ужасающая голова была повсюду: сверху и снизу, спереди и сбоку; только сзади — там, откуда они пришли — ее не бьшо. Голова была неподвижна, рот сжат, ноздри не дышали и только кошмарные черные глаза-фонари, казалось, жили, высматривая нечто сокровенное в самых глубинах смущенного человеческого сознания.
Зачарованные кошмарным видением, всадники и кони застыли. Застыло все в этом мире, в мире, где не было ни дня, ни ночи, ни солнечного света, ни ночной тьмы, ни ветров, ни дождей, ничего, что составляет земное существование, а была единственно только гигантская, взирающая отовсюду неподвижная голова Тезиаса — и люди, застывшие, словно пешки на покинутой игроками шахматной доске…
Бог Великая Душа рассчитал все с нечеловеческой точностью. Прекрасно помнящие нападение бесноватых гипнотических карликов, Конан и его спутники теперь были атакованы с противоположной стороны. После разрывающего разум безумного балагана Тезиас продемонстрировал им, сколь убийственна может быть бросившая вызов самой природе Тишина. Ведь глаза миража не изрыгали молнии, земля не тряслась под ногами, незримые путы не душили людей, гигантская голова даже не пыталась испугать их, не скалила зубы, не обдавала зловонным дыханием — вообще не было ничего, что можно бьшо бы назвать агрессивными действиями. Неподвижный мираж всего лишь смотрел на людей, но это-то как раз и было самое страшное! Ибо человек может справиться с любыми напастями, пережить любые пытки, может сражаться с жуткими чудовищами — он сделает все это, борясь за свою жизнь. Борьба составляет сущность человека, в борьбе — его жизнь. Здесь же бороться было не с кем: голова Великой Души подменила собой весь привычный мир. А как можно было бороться с миражем?
— Это не Дц. Я была в Аду. Это хуже, чем Ад, — тихо прошептала Тхутмертари, не в силах отвести взор от убийственных глаз миража.
Лучше бы она молчала. Шепот женщины прозвучал как крик; точно в этом мире чудовищной головы даже звук передается иначе. Один из воинов, закаленный не-медийский рыцарь, молча пронзил кинжалом свою грудь. Он свалился вниз, на прозрачный настил, бездна не поглотила его. Напротив, кинжал сам вылез из глубокой раны, рана затянулась, человек, ничего не понимая, открыл глаза. Неведомая сила подхватила его и усадила обратно в седло; кинжал снова застыл на поясе воина.
После этого попытки самоубийств приобрели массовый характер. Люди даже пытались срубить себе головы, но неведомая сила всякий раз препятствовала им. Безумие овладело почти всеми, каждый как будто норовил поскорее отослать свою раненую душу из мира чудовищной головы — неважно куда, хотя бы и в Преисподнюю, лишь бы подальше отсюда. Но никто не получил даже царапины. А на все это по-прежнему неподвижно взирал живой мираж…
— Он не хочет их гибели, — прошептала Тхугмерга-ри. — Чего же он хочет тогда?
— Он хочет, чтобы мы повернули обратно, — беззвучно молвил Просперо, сам находящийся в полуобморочном состоянии.
— Он хочет, чтобы вы повернули обратно, — поправил генерала бледный Конан. — Он ждет одного меня.
— Бесполезно, Конан, — простонал Тараск. — Человеку не справиться с этим чудовищем. Я сам поклялся именем Митры, что не отступлю, пока не падет этот карлик. Но, ты сам видишь, Великая Душа сильнее наших богов. Ты видишь: он не дает нам даже умереть!..
Голос Тараска дрожал; седовласый король рыдал, не стыдясь своих воинов. Впрочем, тем было не до него.
— Он победил вас, — бормотал Просперо. — Все кончено, Конан. Мы даже не знаем, где мы — все еще в Коринфии или уже в Аду — в собственном Аду Великой Души.,. Прощай, мой светлый государь, я чую, жизнь заканчивается; мы никогда не увидим более златоглавой Тарантии!..
— Вздор, Просперо, вздор, — прохрипел киммериец, отчаянно борясь со всепроникающим взором чудовищного миража. — Ему не запугать нас! Это всего лишь мираж, плод гипноза… Слышишь, ты, голова! Я не верю в тебя! Тебя нет, будь ты проклята! Изьвди!!!
Но мираж не исчез подобно сонмищу гипнотических карликов. Казалось, он застыл здесь навечно, и не дано было людям отогнать его… Неподвижная голова никак не отреагировала на восклицания Конана. Чудовищный взгляд миража по-прежнему смотрел прямо в душу, смотрел отовсюду; Конаном вдруг овладело чувство, будто мираж уже проник в затаенные глубины человеческого сознания и хозяйничает там, меняя все и вся по своему усмотрению…
Тхугмертари сдалась последней. Силы Мрака, которым она верно служила, поддерживали в ней мужество, но и они, похоже, были не всемогущи.
— Смирись, Конан, — трепещущим голосом прошептала стигийка. — Нам не победить Его. Скоро весь мир будет в Его власти. Сет единственный, кто сможет противостоять Ему; но даже Сет не спасет людей. Все кончено, нам остается только преклонить колени перед этой головой…
Принцесса хотела спрыгнуть с одеревеневшего коня, но Конан удержал ее.
— Нет, еще не все кончено! Есть другой выход. Просперо! Веди людей обратно.
— А ты? Что будет с тобой?
— Я пойду дальше. Карлик ждет меня; я поклялся, что не покажу ему спины! Ты ведь этого добиваешься, голова?!
— Ты загубишь свою душу, государь, — обреченно заметил Просперо. — Он не отпустит тебя прежнего.
— Это мы еще посмотрим! Поворачивайте, Просперо!
— Мираж не даст нам уйти, — подал голос Тараск.
— Еще как даст! Ему нужен только я… Конан оказался прав. Едва войско повернуло назад, ноги как будто сами понесли коней.
— Хвала великим богам! Впереди нет головы! — донесся до киммерийца удаляющийся голос Просперо.
— Я рад за вас, — рассеянно пробормотал Конан.
— Ну что, пойдем дальше?
Рядом была Тхутмертари. Ясные голубые глаза волшебницы с мольбой смотрели на киммерийца.
— Почему ты осталась? — рявкнул Конан.
— Тхутмертари никогда не отступает, — сквозь зубы процедила принцесса. — Я фаталистка. Будь что будет, Конан. Пусть мы проиграем, но бой обязательно должен состояться! Не забывай: у меня свои счеты к карлику. Я не буду «черной жемчужиной Сета», если даже не попытаюсь предъявить их к оплате! Я повергну голову карлика к престолу Сета — или умру!
Конан рассмеялся; героическая речь стигийки как будто разрядила обстановку. Стараясь не смотреть вниз, он быстро спрыгнул с коня. Под ногами оказалась твердь.
— Вашу руку, принцесса, — молвил он, помогая спуститься Тхутмертари.
— Ты рад, что я осталась, — скорее утверждая, чем спрашивая, сказала стигийка, оказавшись на земле.
— Почему бы и нет? В борьбе с карликом и твоя помощь не помешает. А если тебе суждено погибнуть — что ж, одной черной волшебницей на Земле станет меньше!
— Вот, значит, почему, — тряхнула золотыми косами Тхутмертари. — Ты гениальный стратег, киммериец!
— Жизнь вынуждает, стигийка!
Внезапно под их ногами заблестели голубые бусинки. Появилась сверкающая тропинка, она уносилась вперед, к северо-востоку, исчезая едва ли не в губах живого миража. Конан усмехнулся.
— Карлик позаботился, чтобы мы не заблудились!
— Он следит за нами.
— Не думаю, — покачал головой король. — Мне кажется, все его гипнотические создания — карлики, монстр высотой с гору и эта голова — живут как бы сами по себе. Тезиас дает им какую-то установку, и они ее выполняют, когда нужно. Не знаю, какую дьявольскую магию он при этом использует, но чувствую: это так.
— А голова? Что мы будем делать с ней? — озабоченно молвила Тхутмертари.
— Плюнь ты на нее, на эту голову, — в глазах Конана зажглись озорные искорки. — Она не трогает нас, почему же нам до нее должно быть дело? Пошли, принцесса!
И, стараясь смотреть только на голубую ленточку волшебной тропинки, Конан и Тхутмертари, взявшись за руки, бодро зашагали на северо-восток. Живой мираж Великой Души провожал их долгим, пронизывающим взглядом.
— Хозяин, не в моих правилах говорить комплименты, но сегодня ты превзошел сам себя! Птички разлетелись, как ты и предвидел!
Тезиас, сидевший в кресле за рабочим столом, триумфально улыбнулся. Перед ним лежала Книга Судеб и он что-то выписывал из нее на листок пергамента.
— Я не намерен останавливаться, Брахо. Сталь — вот что на очереди.
— Сталь?
— Да, сталь. Конан ведь почитает сталь божественным металлом, — загадочно ухмыльнулся карлик. — Сталь, верный меч из крепкой стали — вот есть инструмент всех его подвигов. Я преподнесу ему сюрприз из стали… Все ли готово к встрече варвара, Брахо?
— Все готово, о Великая Душа! Монахи с нетерпением ждут твоего гостя. Встреча состоится в малой гостиной, как ты приказывал.
— Хорошо. Ждать осталось недолго. Гордый орел сам летит ко мне в клетку, даже не зная, какие испытания ждут его. На что он рассчитывает, Брахо? Никакого тайного оружия я у него не заметил. Неужели он думает сразить меня мечом?!
Магистр развел руками.
— Никто не может знать, что творится в мозгу варвара. Примитивные инстинкты толкают вперед этого человека. Бессмысленно искать логику в его поступках.
— Наверное, ты прав, магистр. Хотя неплохо было бы проникнуть в самый мозг варвара, в самую его душу. Меня всегда интересовало — что там, внутри? Но ничего, Брахо, скоро я научусь читать мысли на расстоянии.
Уж тогда никто и ничто не укроется от моего всевидящего ока!
Магистр Синих Монахов почтительно поклонился.
— И еще одно, Брахо.
— Да, хозяин.
— Проследи, чтобы профессор Фонтанелли оставался в своей комнате во время встречи нашего гостя. Старик слишком впечатлителен; боюсь, я не сумею убедить его, что мои эксперименты с Конаном идут во благо человечеству. И, во-вторых, мне не хотелось бы портить доку юбилей.
— Я все понял, Великая Душа. Фонтанелли останется в своей комнате до твоего особого повеления.
Сказав это, Брахо растворился в воздухе. «Похоже, мои монахи скоро разучатся ходить», — самодовольно отметил Тезиас.
Чем дальше продвигались Конан и Тхутмертари по голубой тропинке, тем более менялся окружающий их пейзаж. Менялся в обратную сторону: гигантская голова миража по-прежнему взирала на них с небосклона, но уже возвращался легкий ветерок, из-под прозрачного настила вновь проступала солончаковая степь и, главное, впереди вырастали туманные пики высоких гор. Чтобы отвлечься от горестных дум, киммериец и сти-гийка дали волю языку. Всю дорогу они проговорили и, казалось, нет таких тем, которых бы не коснулись воин и волшебница.
— Мы с тобой замечательная пара, Конан, — говорила принцесса. — У нас голубые глаза, мы красивы и по-своему сильны, мы почти одногодки. Почему бы нам не быть вместе и после смерти карлика?
— Я не верю тебе, красавица, — тряхнув гривой, рассмеялся Конан. — Не нужно быть волшебником, чтобы прочитать, что у тебя на уме. Готов поспорить на все свое королевство, как только погибнет карлик, твои злые чары тотчас падут на меня!
— И то правда, — не стала спорить волшебница. — Ты воистину лакомый кусочек. Одни герой, подобный тебе, стоит тысяч обычных людей. Сет никогда не забудет такой жертвы!
— И никогда ее не получит! Послушай, красавица, я встречал десятки таких, как ты, магов. Все они души не чаяли притащить меня к жертвенному алтарю. Но, как видишь, они попали к Сету много раньше меня! Так что не советую даже пробовать, принцесса!
— А Тот-Амон обязательно попытается! Знай же: он строго-настрого наказал сохранить тебе жизнь, ибо хочет лично поднести жертвенный нож к твоей груди.
— Мне ли бояться Тот-Амона? Жизнь сталкивала нас раз десять, но я всегда побеждал, Тот-Амон же едва уносил ноги! Так будет и впредь, клянусь Кромом, пока я не отправлю к дьяволам этого мерзавца! Скажи лучше, что заставляет тебя, женщину, писаную красавицу, служить Злу? Стариков-некромантов еще можно понять: им больше некуда податься. Но ты — почему? Свет дает столько радостей и наслаждений — зачем же служить Тьме?!
— Ты ничего не смыслишь в этом, варвар, — страстно заговорила Тхутмертари; слова Конана как будто задели ее за живое. — Разве ты никогда не пытался понять душу черного мага?
— Никогда. С ними всегда разговаривал мой меч.
— В этом была твоя ошибка. Знай же: Тьма прекрасная, наслаждения, даруемые ею, не сравнимы ни с какими радостями Дня! Зло дает безграничную власть, немыслимое богатство, вечную жизнь! И чем больше Зла, тем выше степень наслаждения. Зло неприхотливо; оно не требует от тебя самопожертвования, нет, оно алчет крови других. А когда ты восходишь на алтарь, когда жертвенный нож в твоей руке пускает кровь жертве, Ад ласкает тебя — это так восхитительно! Разве тебе, мой герой, не знакомо это чувство?! Ведь ты своим мечом отправил в Преисподнюю не меньше людей, чем я — жертвенным стилетом!
— Это не одно и то же, — мрачно молвил Конан. — Я убивал в честном бою, ты же проливала кровь безвинных и беззащитных!
— Кто безвинен, а кто грешен, решаем не мы, — парировала Тхутмертари. — Боги разберутся, праведна ли жертва. Сет не требует от своих жрецов долгих размышлений. Только кровь! Кровь на древних алтарях — вот что питает могущество Великого Змея! Жертвенная кровь священна; чем ее больше, тем сильнее Зло. О, варвар! Ты же создан для Зла! — Гибкие пальцы красавицы ласкали обнаженную грудь Конана, но ему чудилось, будто это змеи ползают по его телу. — Пойдем со мной, могучий варвар! Я не шучу: мы будем служить Сету вместе. Сет сделает тебя бессмертным! Соверши только шаг, мой герой, всего одни шаг! Зло затянет тебя, и ты почувствуешь величайшее наслаждение…
— Брось, волшебница, — мягко, но решительно отстранился Конан. — Я давно выбрал свою дорогу; тебе не совратить меня.
— О, как жестоко ты ошибаешься, — почти простонала девушка; в ее певучем голосе киммерийцу в который уже раз послышалось змеиное шипение. — Как же ты ошибаешься! Начать служение Злу никогда не поздно. Тьма не требует послужных списков. Слуги Сета — это не каста добродетельных жрецов, как служители культа проклятого Митры. Слуги Сета — те, кто готов, не раздумывая, проливать кровь. Много крови. Ты подходишь на эту роль, варвар! Что тебе до людей? Они не стоят тебя! Пойми: ты выше их! Топчи их сапогами, руби, насилуй — Сет поможет тебе в этом. О, а какие плотские утехи дарует Мрак! Я знаю, о чем говорю! Я прошла через великие оргии; сам Сет удостоил меня своим божественным вниманием!..
— Ты отдалась Змею?! — поперхнулся Конан.
— О да, я отдалась ему, отдалась с радостью, и он оставил во мне свое священное семя! Это был самый счастливый миг моей жизни! Я отдала бы все, лишь бы повторилось это мгновение… Его чешуйчатое тело ласкало мою грудь, потом мы плескались в морях свежей крови, и я зачала. Родилась тварь с головой человека и туловищем змеи. Была новая оргия, мы купали новорожденную тварь в крови, она снесла тысячу яиц, и из них появились нежити — серые создания без головы, но с адской силой в железных суставах… А знаешь, почему они безропотно подчиняются мне? Ведь демоны обычно лютой ненавистью ненавидят чародеев-хозяев, нежити же служат мне самозабвенно. Не я, но сам Князь Тьмы заклял их своим именем; это был его свадебный подарок мне…
Конан с жалостью и презрением смотрел на нее. Наконец он сказал:
— Я не могу тебя даже ненавидеть. Ты просто свихнувшаяся девчонка, ищущая радостей во зле и непотребстве. Мне жаль тебя, Тхутмертари!
— Ты так ничего и не понял, — с грустью молвила волшебница. — Я служу Тьме, потому что таков мой выбор. Я выбрала Ночь, как ты выбрал День. И, родись я снова, я снова же, не раздумывая, отдам себя во власть Мрака. Ибо знаю, что это такое.
— Тогда ты — чудовище, — содрогнулся киммериец. — Боги обязательно накажут тебя.
Стигийка звонко рассмеялась; реплика Конана как будто даже позабавила ее.
— А я знаю. Гореть мне в геенне, другой дороги нет! Но геенна не страшит меня: там все свои, и я еще получу наслаждение!
— Знают ли нежити, что ты их мать?
— Об этом не знает никто. Ни нежити, ни люди. Только Сет и я. Ты первый, кому я открылась.
— Зачем ты сказала мне?
— Не знаю, — хитро улыбнулась принцесса. — Так вышло. Вызвал меня на откровенность… У меня есть возлюбленный, между прочим!
— Слышал уже, — буркнул Конан. — И имя его — Сет!
— Нет, я люблю человека. Зовут его Атотмис. Тот-Амон содержит его в заколдованной темнице в королевском Луксуре.
— Твой Атотмис — тоже волшебник?
— Увы, увы! Атотмис — всего лишь простой жрец, даже не посвященный. Его брат, Тутотмес, поднял в свое время бунт против Тот-Амона.
— А я знал Тутотмеса, — заметил Конан. — Он украл у меня Сердце Аримана. Тутотмес погиб на моих глазах: колдун из Кхитая прикончил его ударом Посоха Смерти. Еще через минуту я уложил этого кхитайца и завладел Сердцем Аримана.
— Мир тесен, не находишь, киммериец?! Надо будет рассказать эту историю Атотмису — он будет признателен тебе за брата.
— Плевать я хотел на его признательность! Не подвернись кхитаец, я сам порешил бы этого Тутотмеса… А ты что же, намерена освободить своего возлюбленного?
— Да. Победа над карликом вселит в меня новые силы. Тот-Амон вынужден будет выпустить Атотмиса. А я — я стану королевой Стигии и первой верховной жрицей Сета. Светская и жреческая власть наконец воссоединится в моем лице! — пылко воскликнула Тхутмертари.
— О, боги! — простонал Конан. — Молю вас: отведите эту напасть! Аквилония не готова к приему стольких беженцев!
— Можешь быть спокоен, властелин Аквилонии: беженцев не будет, — хищно изрекла волшебница. — Никто и никогда не уходил от Тхутмертари! Так будет, по моему слову!
— У тебя ничего не получится, — заметил Конан. Но стигийка вместо того, чтобы ответить ему, лишь испуганно прижалась к его мускулистому торсу.
— Ты слышал? Будто лошадь проскакала мимо нас.
— Ну и что? Мираж уже почти исчез; может статься, наши кони очухались и пустились нам вслед. Ба, да мы, кажется, пришли!
Горы открылись внезапно. От громадной головы осталась неясная дымка, мираж, похоже, действительно отступил; то ли действие магии Тезиаса закончилось, то ли подобное развитие событий в самом деле устраивало карлика — кто знает?.. Скалы высились у людей на пути. Стояла уже глубокая ночь, но голубая змейка, указывающая им путь, по-прежнему струилась меж ущелий. Была полная луна, освещавшая лица тусклым, мертвенным светом. И люди шли меж скал, теперь уже молча. Со стороны могло показаться, что это два мертвеца шествуют посреди ночи к месту последнего успокоения своих душ…
Ощущение, что за ними кто-то следит, вдруг овладело Конаном. И это был не мираж и не призрак. Нет, наблюдающий за ними был человеком. Инстинкт Конана тотчас же учуял его. Тхутмертари же, погруженная в свои мысли, брела где-то позади.
Конан увидел тень затылком. Она стояла на скале, дыша прямо над их головами. Киммериец резко обернулся. Инстинкт не подвел его: на скале и впрямь был человек. Сжавшись, точно горный барс, он изготовился к прыжку. Туманный свет луны плясал на лезвии широкого меча, который он сжимал в руке.
— Тхутмертари, нет! — словно помимо воли, отчаянно вскричал Конан.
В тот же миг человек прыгнул — прыгнул прямо на голову девушки. И его встретил длинный острый кинжал, точно по команде вытянувшийся из правого указательного пальца волшебницы. Пронзенное тело бесшумно пало на камни. Конан подбежал к женщине.
— С тобой все в порядке? — вопросил он, в очередной раз дивясь отменной реакции Тхутмертари: ею, такой реакцией на опасность; ее что, тоже Мрак одарил?
— Да, — стуча зубами, ответила принцесса. — Кто это был?
Конан перевернул труп. В мертвенном блеске луны он не сразу узнал его. Подернутый гримасой рот, безумные, остекленевшие глаза.
— Митра и демоны! Да это же Эритей, барон Флан-ский! Что за муха его укусила?
— О! — только и воскликнула волшебница, но интонация ее насторожила Конана.
— Тебе известно, почему этот человек хотел убить тебя? — сурово вопросил он.
— Да, мне известно… Я останавливалась в его доме несколько дней назад.
— Какое же ты чудовище! — вложив в эти слова все свои чувства, молвил Конан,
— Зачем же ты тогда спас меня? — злобно парировала Тхутмертари.
Киммериец не ответил. Смачно выругавшись, он пошел дальше по голубой ленте, петлявшей между черных скал.
Тропинка закончилась у широких ступеней, пробитых в камне. Перед Конаном высилась скала, непохожая на другие. Отвесная и округлая, она скорее напоминала гигантскую башню. Скала-крепость не имела ни окон, ни дверей, ни каких-либо иных отверстий — бойниц или вентиляционных труб. Вход в крепость обозначала массивная железная плита, прильнувшая к камню; именно к ней, к этой плите, вели широкие рукотворные ступени.
— Вот она, горная цитадель карлика, — молвила Тхутмертари.
— Я полагаю, нас ждут с парадного входа, — Конан кивнул в сторону железной плиты. — И все же я хотел бы обследовать крепость снаружи. Мало ли что,..
Они двинулись вокруг скалы. Приходилось пробираться сквозь заросли папоротников высотой в полтора роста Конана. Киммериец, ругаясь, мечом прокладывал себе дорогу.
— Они что там, все по воздуху летают? — кряхтел он.
— Возможно. А может быть, единственный вход — через плиту?
Обойти скалу по окружности им не удалось. Примерно через сто шагов их встретила пропасть; в этом месте скала была словно обрезана ножом. Но и без того было ясно; крепость абсолютно неприступна. Глаз бывалого вора без труда определил: по отвесной, абсолютно гладкой, как будто отполированной поверхности взобраться либо спуститься было невозможно. Да и куда взбираться: окон-то не было!
— Н-да, — разочарованно протянул киммериец. — На свете мало крепостей, перед которыми отступал Конан-вор. Но здесь я пасую. Как, принцесса, будем стучать в калитку или обождем, пока слуги карлика сами за нами выйдут?
Тхутмертари загадочно сощурилась.
— Ни то, ни другое. Мы пройдем здесь, где карлик нас не ждет.
— Сквозь стену, что ли?
— Именно! Отойди-ка в сторонку, киммериец! Что-то давно не прибегала я к своим заклятиям…
И Тхутмертари начала колдовать. Ворожила она долго; Конан уже начал нетерпеливо прохаживаться за ее спиной, наконец буркнул:
— Ну, скоро? Этак ты всех стервятников скличешь!
— Молчи, варзар, если жизнь дорога! Не нарушай целостность заклятия!.. Все., готово!
К счастью, вспышки, — обычного для подобного колдовства светового эффекта, — не последовало. Кусок стены отвалился почти бесшумно, обнажив черноту скальной галереи. Тхутмертари отважно заглянула внутрь.
— Ну вот, что я говорила! — торжествующе прошептала она. — Мы застанем Тезиаса врасплох! Иди же, мой храбрый варвар!
Пригнув голову, Конан осторожно вступил в проем. Следом двинулась Тхутмертари. Но быстрее, чем сверкает молния, встрепенулась, вставая на прежнее место, отколовшаяся каменная глыба; волшебница осталась снаружи. Конана же моментально подхватили незримые ледяные руки, и руки эти уверенно потащили куда-то могучего киммерийца.