Он мысленно повторял эти слова, пока холмы с россыпями костей не закончились. Когда же они с Риной, миновав последний поворот, покинули лабиринт узких ущелий и обрывистых каньонов, все молитвы выскочили у Конана из головы. Потрясенный, он замер, застыл, на миг лишившись дара речи, не слыша ни восторженных вздохов Рины, ни тихого шелеста листвы, ни плеска родниковых струй. Контраст между оставшимися позади мрачными могильниками и картиной, что открылась перед ним сейчас, был слишком силен и повергал в шок; кому бы пришло в голову, что за огненным потоком лавы, за бесплодной равниной и чудовищным кладбищем лежит рай?
Знакомый рай, отметил Конан спустя несколько мгновений. Определенно, он узнавал прихотливые извивы дорожек в этом зеленом саду; нечто знакомое чувствовалось и в расположении деревьев. Он видел яблони, густые и раскидистые, что росли на небольшом холме в центре сада, обрамляя его вершину тремя широкими концентрическими окружностями; в их благоуханном кольце был заключен треугольник из персиковых и абрикосовых деревьев. Неподалеку высились дубы и буки, и темные их кроны прочерчивали плавно изогнутую фигуру, напомнившую Конану рассеченный сверху донизу бокал; самый мощный из дубов, настоящий гигант со стволом, который не смогли бы обхватить и трое мужчин, рос внутри этого незамкнутого овала. Левее тянулись вверх золотистые столбы сосен и кедров, оттененные седым изумрудом асгардских елей; оттуда тянуло пронзительным и чистым запахом смолы и хвои. Между соснами и линией дубов находилась беседка, увитая виноградной лозой, толстой, высокой и обильно плодоносящей: прозрачно-зеленые и густо-фиолетовые гроздья величиной с человеческую голову свешивались вниз, прямо к полу из гладких кедровых досок.
Еще он заметил родник и небольшое озеро, за которым красовалась пара исполинских деревьев, вчетверо или впятеро выше самых огромных сосен; они застыли в прозрачном воздухе словно две чудовищные колонны, и мощные ветви бросали тень на серебристую водную поверхность. Секвайны, Стражи Неба, как называл их наставник! Секвайны, что росли в верхнем мире в какой-то далекой и таинственной земле, лежавшей за просторами Западного океана!
- Сад Учителя! - потрясенно выдохнула Рина.
- Сад Митры, - поправил ее Конан. Он уже сообразил, что тут не было полного сходства: расстилавшийся перед ними зеленый оазис казался больше, родник - полноводнее, озеро - шире, и на поляне у яблоневого холма он не видел пчелиных ульев, хотя мерное гудение насекомых долетало до его ушей.
Но главное было не в том. За зеленой стеной деревьев, ласкавшей глаз после пурпурных и алых красок нижнего мира, вздымались беломраморные стены, украшенные циклопическими колоннами; они тянулись вверх, вверх и вверх, полускрытые мерцающей радужной дымкой, вуалью, наброшенной на гладкие камни храма, что царил над садом и холмами подобно рукотворной горе. Ни Конан, ни Рина не могли разглядеть его кровли, тонувшей в серебристом сиянии, но вход - огромная арка, венчавшая невысокую лестницу - находился прямо перед ними. К ступеням и арке вела дорожка, обсаженная по краям цветущим кустарником; гроздья мелких голубых и сиреневых цветов напоминали об ароматах весны.
- Пойдем? - Конан прикоснулся к плечу девушки, но она, не двигаясь с места, точно в забытьи шептала:
- Сверкающий алтарь, подобный ограненному бриллианту... колонны в тысячи локтей... стены, уходящие ввысь... купол, вознесенный над ними, словно небесный свод...
- Пойдем! - Сильные пальцы киммерийца стиснули плечо Рины, и она очнулась.
- Нет, подожди! Сначала - к роднику, к озеру... Надо умыться и отдохнуть.
- Разве ты устала?
- Я - нет! - Девушка раскинула руки, впитывая исходивший от святилища поток энергии. - Но ты устал и голоден... и, к тому же, нельзя входить в обитель бога без омовения. Видишь, все, что нужно - перед нами... вода, и плоды, и мягкая трава, чтобы можно было отдохнуть...
Она уже шла к роднику, струившему хрустальные воды в озеро, и Конан, с наслаждением вдохнув ароматный воздух, двинулся следом. Зеленые тенистые кроны сомкнулись над ним, и на мгновение он почувствовал острую и тяжкую тоску по лесам верхнего мира, по заснеженным горам Киммерии, диким и просторным гирканским степям, что протянулись от берегов моря Вилайет до самых кхитайских пределов, по необозримым могучим океанам, чьи волны в бесконечном круженьи омывали скалы Севера и пески Юга. Увидит ли он снова красоту земли и торжествующий блеск солнца? Кара Митры могла быть слишком тяжела...
Но хотя Конан не хотел оттягивать ее, сейчас он подчинился желаниям Рины. Разумеется, она была права: в обитель бога нельзя входить покрытым дорожной пылью, с мыслями о пустом желудке и ноющих после долгого пути ногах. А потому он сбросил в густую траву свой мешок, свои мечи, свой пояс с опустевшим бронзовым флакончиком, свою тунику и сапоги; сбросил все и нырнул в озеро, отдавшись ласке прохладных струй.
Время сна они провели в беседке, увитой лозой, расстелив плащи на полу из кедровых досок. Запасы еды кончились, но среди цветущих деревьев нельзя было остаться голодным; они набрали целую гору персиков, яблок и сладкого инжира, виноград же был рядом - стоило только протянуть руку.
Сон освежил Конана, трапеза придала ему сил. Натягивая чистую тунику, он думал о множестве вещей сразу: о том, что кончился порошок арсайи, словно отмеренный рукой судьбы; об испытании, которому вскоре подвергнет его бог; о своей вчерашней просьбе, о молчаливой мольбе даровать Рине то, что было отнято у него. Еще он размышлял об Учителе и сделанном им пророчестве, сулившем славное и великое грядущее; вспоминал и о том чернобородом колесничем из Дамаста, что отправился на Серые Равнины с последним ударом его меча. Он не жалел о содеянном - ни раньше, ни теперь. Он нарушил клятву и понес кару; возможно, теперь его ждет и более жестокое наказание, чем рукоять ворота и участь раба на жарком плоскогорье Арим. Что ж, он готов! Готов на все, лишь бы вернуть свою душу и свою свободу. Свободу убивать и миловать того, кого он хочет, свободу от божественных даров, божественной воли и предначертаний!
Безоружными, в торжественном молчании они двинулись к невысокой лестнице, что вела к арке. В ней было двенадцать ступеней, настолько широких, что по каждой свободно проехала бы четверка колесниц; и каждую украшали огромные каменные изваяния. То были статуи Первосотворенных, сражавших голыми руками ужасных чудищ - видимо, тех самых, чьи кости покоились в холмах. Грозные лица мраморных гигантов застыли в холодном спокойствии, на них читались отвага и несокрушимая уверенность в собственных силах; мерзкие же твари, коим они ломали хребты и раздирали пасти, казались символом злобной ярости. Конан заметил, что исполины были нагими, и лишь волосы каждого охватывал обруч с высеченным посередине крестом - древним знаком Митры.
Они двинулись к стрельчатым вратам, с каждым шагом все больше и больше погружаясь в радужное сияние, что невесомой завесой окутывало святилище. В этом мерцающем мареве стены и выступавшие из них цилиндрические колонны выглядели зыбкими, словно мираж пустыни; Конану так и не удалось разглядеть, где кончается фасад храма и сколь высоки его своды. Гигантское сооружение нависало над садом, что тихо дремал внизу, и казалось, что белая гора, укутанная в цветную дымку, нежит у своей подошвы крохотный зеленый оазис. Это выглядело до боли знакомым, похожим на обитель Учителя - только здесь вместо вулканического конуса вздымалась вверх громада святилища, а вход в пещеру заменяла высокая стрельчатая арка. Над ней тоже был высечен знак креста - на фоне пылающего солнца.
У порога киммериец невольно замедлил шаги, вглядываясь в широкий проход, залитый ослепительным сиянием. Что ожидало его в этом храме? Прощение или кара, свобода или тяжкая служба, жизнь или смерть? Смерть... Несмотря на светлое великолепие храма, он ощущал ее дыхание на своем лице: Серые Равнины были близко.
Рина потянула его за руку, и Конан переступил порог. За недлинным коридором простирался зал, необозримый, словно вечность, наполненный живительными струями Силы; Конан, даже лишенный былого чутья, ощущал сейчас ее мощные и освежающие потоки. Воздух тут был свежим и находился в непрестанном движении - в лицо веяло то ароматом горных снегов, то острыми запахами морского побережья или цветущей степи. Глубоко вздохнув, киммериец склонил голову, потом выпрямился и бросил взгляд в безмерную даль святилища.
Можно ли было назвать то, что он видел, залом? Слова, обозначавшие творения рук человеческих, казались жалкими и бессильными, ибо нигде, ни в храмах Аквилонии и Турана, ни в башнях Заморы, ни в зиккуратах Дамаста, ни в подземных камерах стигийских пирамид, не ощущалось подобного простора и величия, такой титанической мощи и сладостного покоя. Да, это было истинное святилище Митры, единственное и неповторимое! И зал, лежавший сейчас перед Конаном, служил вместилищем мира - многих миров, нижнего и верхнего, астрального и подземного; пределы его охватывали вселенную, в которой обитали боги и люди.
Почувствовав, что у него кружится голова, киммериец отвел взгляд от леса стройных колонн, тянувшихся вверх, от радужного мерцания меж ними, за которым чудились необозримые дали; теперь он глядел только вперед, пытаясь сосредоточиться на источнике света и Силы, что омывала его плоть мощными потоками. Они с Риной шли торжественно и неторопливо, но источник этот приближался со сказочной быстротой; казалось, каждый их шаг равен полету стрелы и соизмерим с гигантским пространством храма.
Внезапно Конан понял, что рука девушки ищет его руку; горячие пальцы Рины нырнули ему в ладонь и угнездились там, подрагивая, словно трепещущий птенец. Он сжал их, благодарный за эту молчаливую поддержку. Тут, в гигантском святилище, оба они были равны, оба казались ничтожными пылинками перед ликом всесильного божества: и он, виноватый, и Рина, за которой не числилось никаких грехов.
Средоточие Силы и света приближалось, обретая зримые черты. Огромный многогранный кристалл, прозрачный и сияющий, парил в воздухе, точно восходящее солнце; его окутывала радужная дымка, струившаяся вверх и вниз, во все стороны, исчезавшая между колонн, тянувшаяся нитями многокрасочных лучей к далекому входу. Цвета переливались, переходили друг в друга, не смешиваясь и сохраняя свою чистоту; пурпурный перетекал в алый, алый - в оранжевый и золотисто-желтый, который превращался в зелень свежей травы, потом - в изумрудный блеск, в сияние голубого неба, в синие и фиолетовые краски заката. Позади кристалла жемчужно-серым фоном колебалась и подрагивала туманная завеса.
- Алтарь... - с благоговением прошептала Рина, нарушив торжественную тишину. - Его алтарь, сверкающий, словно бриллиант... - Она выпустила руку Конана и подтолкнула его вперед. - Иди, милый! И пусть Он будет милосерден к тебе!
Девушка опустилась на колени, протянула вперед руки с раскрытыми ладонями и замерла. Конан шагнул к алтарю. Огромный кристалл светился в вышине, равнодушный и недосягаемый, словно звезда.
- Я пришел, о Митра!
Молчание. Мертвая тишина, холодный слепящий блеск алтаря, мерное подрагивание серой завесы за ним...
Конан опустился на колени, склонил голову.
- Я пришел, великий бог, - глухо пробормотал он. - Я пришел, чтобы молить о прощении и принять Твою кару.
Ни звука, ни шороха в ответ. Алтарь, парящий в воздухе, казался застывшей глыбой льда, и кроме нее тут не было ничего - ни цветов, ни дымящихся курильниц, ни статуй божества. Лишь свет, яркий, ослепительный и безжалостный, окружал гигантский камень, словно поддерживая его в пустоте. Свет, сияние, мощь... Сущность Подателя Жизни...
- Верни мне душу, Великий, - хрипло выдохнул Конан. - Верни мне разум и память! Назначь кару!
Снова тишина. В необозримой дали маячат чудовищные колонны, шеренги белоснежных столпов, подобные горному хребту; где-то над ними - свод, парящий в вышине, скрытый серебристым туманом... Жемчужно-серая завеса чуть трепещет - словно бы в такт дыханию неведомого исполина, спрятавшегося за ней...
- Накажи меня, Пресветлый! Накажи и освободи от обета! Позволь жить по собственной воле и разумению!
Безмолвие и блеск. Лишь в воздухе плывут такие знакомые и сладостные ароматы верхнего мира - запахи цветущего сада и свежих хрустальных вод, ледяных вершин, южного моря и степного ковыля, опаленного солнцем...
- Дай мне знак, Митра! Какой подвиг во имя Твое я должен совершить? Чем искуплю я убийство молившего о пощаде? - Конан поднял голову, всматриваясь в сияющий алтарь. - Я не стану лгать - я не жалею о содеянном. Но я виновен в том, что принял Твой дар и клятву. Так покарай же меня!
Молчание - глубокое, безмерное, равнодушное.
"Кром! - подумал Конан. - Он издевается надо мной, этот Митра, бог теплых стран и слабых духом людей! Чего он хочет - чтобы я сам назначил наказание? Кром... Да, Кром давно решил бы дело - или раздавил меня как муравья, или отпустил бы с миром".
Нахмурив брови, он поднялся с колен, гордо расправил плечи и протянул руку вверх, к алтарю.
- Ты хочешь взять мою жизнь за жизнь того колесничего из Дамаста? Так возьми ее! Я не боюсь!
Теперь он не молил, не просил - он требовал, и мощный его голос, раскатившись в пустоте окружающего пространства, вернулся гулким и грозным эхом: "Возьми - зьми - зьми - ми - ми... Не боюсь - юсь - юсь..." Отголоски этого рева прозвучали так, как будто сам Митра передразнивал дерзкого пришельца.
И не успело эхо замолкнуть, как бог ответил.
В сияющих глубинах алтаря зародилась яркая точка; потом она вспыхнула на мгновение ослепительным светом, заставив Конана зажмуриться. Киммериец еще успел заметить синеватую беззвучную молнию, метнувшуюся вниз, прямо к нему, и подумал: все, конец! Конец! Сейчас смертоносное огненное копье ударит в грудь, сожжет, испепелит... Неужели пророчество Учителя было ложным? И вместо великой судьбы его ждут вечные скитания по Серым Равнинам?
Через ничтожный миг он понял, что остался жив, и приоткрыл глаза. Струя синеватого света скользнула мимо, упав на преклонившую колени девушку; ее гибкая фигурка была залита призрачным сиянием, на вытянутых вперед руках играли пламенные всполохи, каштановые волосы поднялись, распушились, окружая побледневшее лицо широким ореолом. Она словно бы горела, не сгорая; и эта картина так поразила Конана, что некоторое время он не мог двинуться с места.
Затем с диким ревом киммериец бросился к Рине.
Митра! Проклятый хитрец! Он покарал его, ударил там, где больней всего! Теперь за гибель чернобородого мерзавца из Дамаста расплачивается безвинный - несчастная девушка, на горе напросившаяся ему в спутницы! Где же твоя справедливость, светлый бог? Ты уничтожаешь верную свою служительницу, караешь ее смертью чужой грех... О, Митра, Светоносный Владыка! Ты хуже Нергала, коварней Сета и более жестокосерд, чем Имир!
Синеватый луч погас, и непроизнесенные проклятья застыли на губах Конана. В храме по-прежнему царила тишина, алтарь светился и сиял над головой, жемчужно-серая завеса позади него чуть подрагивала, колеблемая неощутимым ветром. Безмолвие, блеск, аромат сосновой хвои, потом - нежный запах сирени, словно проникший сюда из сада...
Рина, пошатываясь, встала, и киммериец поспешил поддержать девушку, с тревогой заглядывая ей в лицо. Она казалась бледной, но краски жизни быстро возвращались к ней: зарозовели щеки, губы налились алым, в топазовой глубине зрачков сверкнули знакомые огоньки, задорные и лукавые. Опираясь на руку Конана, Рина сделала шаг, другой, словно пробуя свои силы, потом выпрямилась и глубоко вздохнула.
- Что с тобой? - Конан все еще боялся отпустить ее.