Васька Ус, прощай, моя вольница вечная… Предал палач Корнилко… Продал, палач, мою голову. Да не продать ему, палачу цареву, воли голытьбы…
По грязным, вяжущим, водянисто-снежным ухабам ямской-московской бесконечной дороги, через степи, болота, леса, горы, реки, займища, мимо деревень, селений, городов, владений барских, урочищ, монастырей, на дубовой телеге, запряженной четверкой донских коней, в железной клетке, закованного в цепях везли на Москву Степана Разина с братом Фролом.
Целая армия войска царского с ружьями, пушками сопровождала великого атамана.
А войско было отборное, верное: сыновья князей, бояр, купцов, воевод.
Когда мимо деревень, селений проезжали, от рева, от слез стон стоял:
— Великомученик наш!
— Страдалец! Заступник!
— Отец родной, Степан Тимофеич!
Степан со слезами кланялся, прощался:
— Не поминайте лихом. Бейтесь за долю свою великую!
Когда мимо владений господских проезжали, из барских окон кричали:
— Туда и дорога вору-разбойнику. Жалко только, что у тебя, вор-Стенька, одна голова, а не дюжина, — мы бы сами сняли, — хоть одну твою голову в огород повесили.
— У меня не одна голова и не дюжина, — отвечал Степан, — а у меня без числа голов. И будет времячко — на своих барских башках вы это узнаете!
Когда мимо монастырей проезжали, попы с монахами, иконами, хоругвями, святой водой выходили, о здравии и победах христову воинству молились, о спасении веры, царя и отечества, а Степану исступленно бросали:
— Будь проклят! Антихрист! Еретик! Диавол! Анафема!
— Ишь воронье раскаркалось, — отвечал Степан, — уж, видно, досадил я вам, большебрюхим, по самое зевло дармоедское.
Попы плевались.
А когда после долгомученской дороги в городах останавливались и по неделе, по две жили, и когда, наконец, весной в Москву приехали, тут было всякое:
Кто ревел, в ноги Степану валился, землю целовал.
Кто ругался, плевался, проклинал, кулаками махал.
Кто детей приносил, благословения ждал, благодарствовал.
Кто молитвы читал.
Кто глазел.
Кто прощенья слезно просил.
Кто камни в клетку бросал.
Под Москвой, у городской заставы, шествие остановилось.
Тут много времени стояли.
Царские власти наезжали; хотели допрос чинить, но Степан отказывался отрезно:
— Ответ держать перед голытьбой привык, а перед вами не хочу.
И Фрол отказывался:
— Мы вам ответ на Волге дали.
Пыткой думали взять допрос.
Разины не испугались:
— Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Эшафот приготовили на Красной площади. В воскресный день шестого июня, только как отзвонили после обеден, громовой молнией пронеслась по Москве страшная весть:
— Везут Степана! Везут!
Толпы народищу всякого посыпалось глазеть кто куда и сами не знают. Кучи кинулись за город.
Стрельцы разъезжали по улицам и кнутами наводили порядок.
Из Земского приказа выехала большущая телега с виселицей навстречу Степану.
Народ бросился за телегой.
У городской заставы ждал Корнило Яковлев со стрельцами, а посредине на первой телеге в железной клетке, закованный в толстые цепи, сидел Степан.
За ним на другой телеге сидел Фрол, закованный в кандалы.
Степан весело кланялся народу, бодро покрикивая назад брату:
— Фрол, не тужи. Ишь день какой славный! Весело!
Фрол прищуренно взглянул на солнце и улыбнулся.
— Я не тужу. Мне тепло.
Подъехала большущая телега с виселицей.
Вытащили Степана из клетки, поволокли к виселице.
Стоймя поставили на телегу, к перекладине голову цепью подтянули кверху, чтобы нельзя было опуститься ниже. Ноги привязали к телеге.