Это — одно солнечное, розовое утро, когда молодые, стройные березки-белоножки выбегают из рощ на зеленый простор лугов, берутся за ветки, как за руки, и пляшут, и кружатся чудесными хороводами по цветистой траве, сияющей росинками-радостинками.
Или, может быть, Май — это самая красивая, одна-единственная сказка, которую слушают вместе и букашки, и звери, и птицы, и люди, и все глубоко понимают ее — любимую.
Дни мелькают быстро, весело и пестроцветно, точно юркие, разыгравшиеся мальчишки один за другим перевертываются через голову.
С утра я начинаю на разные лады распевать песни, которые нигде не слышал, и сам придумываю слова и сейчас же забываю их.
Часто мы поднимаем спор с Иоилем:
— Иоиль, — кричу во все горло, — я старше тебя, разве ты это не видишь?
— Нет, нет, — отвечает Иоиль, — я старше тебя.
— Нет, я!
— А нет, я!
У меня доброе сердце, и я уступаю первый, но с маленьким условием:
— Ну ладно, Иоиль, я согласен, что ты старше меня, но только на один год. Хорошо?
— Хорошо.
Я прекрасно лазаю по деревьям и каждый раз проделываю это с огромным удовольствием.
Особенно, когда есть ветер, положительно не могу удержать себя: я выбираю самое высокое дерево, взбираюсь на верхушку и, сильно раскачиваясь, нарочно подставляю лицо порывам ветра.
Однако мое мальчишество ничуть не мешает мне быть взрослым в свое время. Оно искренне делает меня счастливым и сильным.
В порывах ветра я часто слышу мудрые песни о безудержной воле. И, главное, так я ближе и глубже ощущаю радость жизни.
Кто осудит меня за то, что я весел и счастлив? Никто, да.
А я смело осуждаю всех печальных и несчастных.
Осуждаю вас, несчастные, за то, что вы безжалостно оскорбляете горестными слезами свою прекраснейшую Мать-Землю, которая позвала вас на радостный пир жизни. Осуждаю и за то, что знаю, как люди стыдятся видеть самих себя по-детски веселыми, вольными и не стыдятся показать друг другу своих жалких слез взрослых рабов; слез, оскорбляющих прекраснейшую Мать-Землю, которую воспевают птицы, украшают цветы, любят дети и радуют лучи солнца.
О, Земля!
Смотри: я скорблю твоей скорбью за взрослых печальных гостей, оскорбляющих тебя, лучезарную…
О, Земля, Земля!
Смотри: зато я люблю тебя горячей, истинной любовью желанных гостей-детей и радуюсь твоей радостью за них, величающих тебя, мудрую, родную, жизнедатную.
Я пляшу, кружусь от веселья, падаю на землю, целую каждую травинку, каждый листочек и так крепко и много целую землю, что потом она долго хрустит на зубах, а я, как птица, беззаботно распеваю свои песни, и душа сладостно жмурится от ослепительного счастья, точно глаза от утреннего солнца.
Да, жить — значит, каждый новый миг открывать новую радость.
Жизнь делилась на две части: на лето и зиму.
Летом мы ждали зиму, а зимой — лето.
Я любил то и другое, и вообще все любил, что видел, слышал, ощущал, понимал и не понимал.
Первый пушистый снег, первые заморозки, застывающая у берегов Кама, затихающая пристань, короткие дни, длинные ночи, теплая одежда, оладьи перед школой, снежные тропинки, легкий тормошащий воздух — все наполняло радостным ожиданьем настоящей зимы.
А зимой, когда глубокий снег белым толстым одеялом укрывал землю и Каму, когда действительно приходила и владычествовала зима, мы, поспешно вернувшись из школ, катались на лыжах, коньках, санках, делали ледяные горы-катушки, поливали, мерзли, отогревались и снова бежали к сугробам до темноты, а потом дома лениво учили уроки.
Ждали Рождества, потому что ждали денег на всяческие наши расходы, а приход давало только Рождество.
Обычаем было ходить детям по домам родственников, знакомых и незнакомых и славить Христа, то есть петь молитву «Христос рождается, славите», и за это получать серебро.
Славленых денег набиралось порядочно, так как много было родственников.
А потом — елки с подарками, гости-маскированные.
Эти маскированные производили особо яркое впечатление. Приезжали компании, разодетые в необыкновенные цветные костюмы, в колпаках, обязательно в масках с большими носами, и все отчаянно плясали, тряслись, хохотали.
Кто это были такие, неизвестно до жути, но забавно.
Являлись и такие маскированные, что после их ухода исчезали две-три шубы.
Ходила также по домам «шайка разбойников».
Это бродячий театрик.
Если пускали в дом «шайку разбойников», они, раскинув ручные декорации, разыгрывали с пеньем и плясками пьесу из жизни разбойников.
И за это брали два рубля, если с хозяйской выпивкой, а без выпивки — три рубля.
В крещенский сочельник девицы гадали.
Наша нянюшка в этом деле принимала горячее участие, помогая девицам выискивать суженых-ряженых.
Гаданье устраивалось всерьез, с волнениями загадочного трепета перед судьбой.
Все было окутано густой пеленой религии, обычаями старины, приметами, гаданьями, предсказаньями, наговорами, ворожбой, заклятьями, вещими снами.
Со страхом ощупывали мы свои кресты и глубоко залезали под одеяло с головой, укладываясь спать, под стон метели.
А утром смотришь — опять солнце, снег, зимняя тишина, по Каме возы тянутся.
И опять забывали про все.
А дальше — масленица.