– На север едешь? – спросил Белов.
– Да-а, – протяжно, с сожалением ответил водитель.
– Возьмешь с собой?
– Ты же сам на колесах!
– Он не годится.
– Плохо едет?
– Очень желтый.
– С тюрьмы бежал? – печально спросил водитель.
– Да. Плохо там, – ответил Белов.
– Кормят говном, денег не платят… – вздохнул водитель, – знаю. – Он помолчал. – Воровал? Убивал?
– Нет. Ошибка. Перепутали меня, – сам не заметив как, Белов стал говорить точно как водитель КАМАЗа – с легким печальным акцентом.
– Бывает. Сам кто будешь?
– Художник.
– О-о… И я художник. Вчера, перед самой Москвой, троих разрисовать пришлось. Не знаю – вылечат ли?
Белов улыбнулся:
– Я тоже только что умыл шесть человек. Но я не банщик.
– Варуж, – протянул руку водитель, опуская автомат.
– Николай.
Они обменялись рукопожатием.
– С тобой подружимся, – сказал Варуж. – Я сразу вижу.
Подойдя к огромной мусорной яме – десять на десять метров – скрытой в кустах возле площадки для отдыха, Варуж кивнул:
– Сюда машину твою бросим, да? Здесь долго искать будут.
– Как – бросим? – не понял Белов.
– Бросить просто, – печально констатировал Варуж. – Найти трудно. Сейчас нарисуем, художник.
…Резиновая черная милицейская дубинка, так называемый «рычаг демократизации», найденная в РАФе, уперлась одним концом в сиденье водителя, другим – в педаль газа…
Варуж выскочил из РАФа на ходу.
РАФ, разогнавшись, птицей влетел в помойную яму и, упав с высоты двух метров, старательно забуксовал там, среди консервных банок, пустых бутылок, гнилых бананов…
– Мусор к мусору. – Варуж распрямился, взвесил в руке канистру с бензином, слитым им только что из РАФа.
– Плохо у них с бензином. Литров пятнадцать всего. Как тебя ловить будут? – Варуж сплюнул. – Велосипедом, наверно?
Группа, вывозившая Белова на следственный эксперимент, возвращалась из леса понурая: на разбушевавшегося Юрку, водителя, пришлось даже надеть наручники.
В конце их путешествия по лесу Юрка взмолился:
– Да как же я в браслетах машину поведу?
Они вышли из леса и сразу узрели одинокого судмедэксперта Ксенофонтыча, сидящего на склоне кювета возле того места, где они оставили РАФ, уходя в лес. РАФа, естественно, не было. Ксенофонтыч задумчиво жевал длинный стебель пыльного придорожного пырея.
– Ты спросил, как поведешь машину? – переспросил шофера Власов с нескрываемой злобой.
КАМАЗ со спокойным шелестом пожирал трассу со скоростью восемьдесят километров в час.
– Все понял, – рассуждал Варуж, крутя баранку, – одного не понял совсем: как следы твои там, на пустом месте, в лесу, заранее оказались?
– Да очень просто. Я действительно был в этом месте две недели назад, седьмого сентября. Потому и оставил следы, совершенно не зная, что сегодня они пригодятся.
– Но зачем ты был? Зачем ходил туда, в лес?
– Глину копал. Мы все там копаем: и Борька, и я. И Сашка, сосед мой.
– Глину – зачем?
– Керамику делать.
– Что?
– Скульптурки. Посуду. Кувшины, тарелки, вазочки. Малый гончарный промысел.
– А, вот почему и перекопано там все было! Это вы перекопали – глину добывали. Теперь я понял.
– Там глина отличная, но поискать – запотеешь: песок в основном. А в нем – комки глины.
– Ясно теперь: ты их специально туда именно привез! Показать, гляди: копано-перекопано? И следы твой есть. Дурить их ты туда привез, да?
– Именно! – подтвердил Белов. – Повез их – вот именно – чтобы дурить. И задурил.
На оставшейся далеко позади площадке для отдыха остановился караван сразу из трех трейлеров.
Время было обеденное.