Я отказался.
— Тогда пошли. — Сказали так, будто мы все обсудили и обо всем договорились, никаких неясностей не осталось.
— Но... — Я попытался задержать ее. Куда там!
Уже встала из-за столика. Уже у входа. Уже на улице.
— Может, сам доберешься? — предложила, не глядя на меня.
Уже у машины. Уже за рулем. Отъехала.
Моя уязвленная плоть что-то пожелала ей вслед на языке толпы.
И вот опять. Та же история. Я приклеился. Какая-то часть отделилась от меня и увязалась за Ольгой. Физически я оставался на улице под вывеской у входа в кафе и в то же время мчался по городу. Это состояние трудно объяснить. Меня нет в машине, но все вижу. Будто сам за рулем.
Левый поворот. Два квартала прямо. Потом направо и снова налево. Улочки тесные, перекрестки без светофоров, особенно не разгонишься. Рывок, тормоз, рывок... Подумалось: я вожу лучше. От напряжения руки сводит. Не у меня, конечно, у Ольги. Но я каким-то образом чувствую.
Пропустив на переходе пешеходов, машина вывернула на магистраль. Можно давить на акселератор.
Я пока не пробовал говорить. Не уверен, получится ли. Да и боязно. Вдруг Ольга с перепугу рванет баранку. Машины идут сплошным потоком. Вот будет свалка!
— Куда ты теперь? — спрашиваю с обреченностью фаталиста.
И слышу:
— Тебе-то зачем знать?
Обошлось. Никакой свалки.
— Так просто, от балды. Хотел о другом спросить.
— Вот о том и спрашивай.
Ольга меня не видит. Не может видеть. Ведь меня в машине нет. Но разговаривает со мной. Да еще будто знает, о чем я должен говорить,
— Давай высказывайся, — торопит, — а то не успеешь.
— Почему не успею? Разве это только на время?
— А ты как думал? Слабак еще. Долго не продержишься.
— Хочешь сказать, что зависит от меня?
— Опять не о том.
—Хорошо, хорошо, дай только освоиться.
Ольгу я вижу, как в кино. То общим планом — и тогда картинка слегка смазана, плывет. То фрагментарно — крупно и четко, различаю даже поры и волоски на теле. Вот рука на баранке. Янтарный перстень, браслет, родинка на запястье. Кожа неестественно белая. Наверно, из-за контраста — рулевое колесо аспидно-черное. Потом смена кадров, перевожу взгляд на волосы. Ветер, врываясь в машину, ворошит их. С одной стороны, от окна, — приглаживает. С другой стороны — пускает вразлет. Но как, поражаюсь, это мне удается — видеть сразу с двух сторон. А родинка-то, родинка! Она у самой ладони, прижата к рулю. Уж ее-то чтобы разглядеть — рентген нужен.
Дай, думаю, удивлю Ольгу.
— У тебя на левой руке родинка.
— Ну и что?
— Прячешь, а я вижу.
Она мне с подковыркой:
— Поздравляю. Больше ничего не видишь?
— А можно?
— Ты мне надоел. Проваливай!
Скрип тормозов, толчок. Машина застыла у светофора, меня как вышвырнуло. Изображение потускнело, расплылось.
Когда очнулся, какой-то дядька тормошил меня за плечо. Решил, что я до бесчувствия надрался. Со стороны посмотреть — и правда, натуральный алкаш. Едва на ногах, в стену руками уперся, что-то мычу. И все там же. Рядом с кафе.
Пошел я тем же маршрутом, по которому только что катил с Ольгой. Все знакомо, все узнается. Сейчас надо налево. Здесь прямо. Потом правый поворот... Допер до самой магистрали. Убедился: проезжал. И разговор помню. Слово в слово. О чем-то мы не успели договориться. Она торопила: говори, спрашивай. А я тянул, пока не вылетел из машины.
Из уличного автомата позвонил Ольге домой.
— Как добралась?
— Добралась.
— Извини, я был не очень корректен.
— Уже извинила.
— Ты очень рассердилась?
— Прошло. И не надо больше об этом.
— А о чем надо?
— Ты сам знаешь.
Голос Ольги вибрировал, меняя окраску — от холодного голубого до теплых красных тонов, становясь все теплее. Она хотела услышать, что я решил. Если согласен переехать, то когда? Разумеется, чем быстрее, тем лучше. Совсем хорошо, если сегодня же, прямо сейчас. Тогда мне будут отпущены все грехи. Оптом. И более того: я могу надеяться на особые отношения, когда не всякий грех считается грехом. Она мне об этом прямо не говорила, но голос... Он сладко вибрировал.
— Подумаю, — ответил я.
— Прекрасно. Чем тебе помочь?
— Обойдусь.