— Спокойной ночи, — выдавила я из себя и отвернулась к стенке.
Сон был ничуть не лучше яви. Мне снилась бедная маленькая Сцилла, она металась в горячке и кричала.
Лесли появился только днем. Я равнодушно смотрела в потолок. Нужно было встать и приготовить хоть что-нибудь на обед, но всё во мне протестовало против любого действия. Я тихо презирала этот мир со всей его суетой и всеми потребностями.
Лесли стоял в дверях и смотрел на меня, ни слова не говоря. Мне это не понравилось. Я приподнялась на локте.
— Ты что?
— Кристин умирает, — сказал он мрачно.
Я поначалу не знала даже, что и ответить.
— Неужели ты думаешь, что это я?..
— Ты это знаешь не хуже меня.
Пришлось встать. Пришлось нервно походить по комнате под его пристальным взглядом.
— А я ведь тебя предупреждал, что твоя агрессивность добром не кончится.
И снова он был беспощадно прав, и мне уже некуда было деваться.
— Не волнуйся, — сказала я раздраженно, — ничего с твоей Кристин не случится. Сейчас я ее вылечу.
— Как?
— Точно так же.
Я очень хорошо представила, что эта девчонка выздоравливает, и пожелала ей всех благ. Раз я так сильна, почему бы мне не воскресить ее? Пусть живет ему на радость и вертится у него на коленях.
— Не смотри на меня так! — не выдержала я наконец, — всё уже прошло, можешь пойти проверить.
Лесли только покачал головой.
— Иди-иди, — добавила я.
И он ушел.
**********************************************************
**************************
Сидеть в четырех стенах больше не было никаких сил. Я повязала платок, схватила корзинку и отправилась в бакалейную лавку.
Погода со вчерашнего дня испортилась, небо сочилось противным мелким дождем, как будто плакало от обиды на меня. Осознание того, что я не могу без последствий даже позлиться, злило меня еще больше. Или я не человек и не имею права на эмоции? Или я не женщина, и мне неведомы самые обычные обида и ревность?
Что ж я теперь и на это права не имею?!
— Вы уже слышали? — спросил меня бакалейщик, — сегодня казни не будет.
— Казни? — не сразу поняла я.
— Ну да. Всех заговорщиков помиловали.
— Всех?
— До единого!
— Слава нашему великодушному королю, — пробормотала я.
— Слава, — подтвердил бакалейщик.
Я купила у него пакет крупы и пряники.
Домой я пришла в полной растерянности. Мне было стыдно за себя, и я наконец призналась себе в этом. Я поняла, чего мне не хватает: великодушия, простого великодушия, в котором захлебнулись бы все мои обиды и все мои слабости. Я слаба, я мелка, и поэтому мне плохо.
Да разве нельзя понять Зариха, для которого благополучие его страны важнее, чем счастье одной какой-то женщины? Он прав, а мне просто не хватает сил с этим смириться. И почему это я считаю себя такой несчастной? Или не знаю более страшных судеб? Взять хоть эту девочку Жанет…
"Надо сварить хотя бы каши, раз к супу ничего нет", — подумала я с тоской, — "что-то же надо делать!"
Лесли застал меня за перебиранием крупы. Я хотела ему улыбнуться, но потом увидела его лицо. У меня даже руки опустились.
— Что случилось, Лесли?
— Кристин умерла, — сказал он почему-то спокойно и сел ко мне за стол.
— Как умерла? — ужаснулась я, — когда?
— Только что.
— Но этого же не может быть! Она должна была поправиться…
— Видишь ли, делать добро не так просто как зло. Для этого мало одного желания. Убить может каждый, а воскресить…
И он опять был прав, и я снова почувствовала, что закипаю как котел в печке.
— Уж не собираешься ли ты читать мне проповедь?
— Нет. Я только хочу, чтобы ты поняла наконец, что тебе нужно следить за своими эмоциями. Они опасны не только для тебя, но и для всех, кто тебя окружает. Ты же как стихийное бедствие!
Я комкала пшено, оно прилипало к вспотевшим ладоням.
— Вот как? Я — стихийное бедствие? Так какого черта ты играешь с огнем? Ты не боишься, что я на тебя разозлюсь?
Лесли так на меня посмотрел, что мне захотелось провалиться в преисподнюю и не вылезать оттуда уже никогда.