С ней трудно было разговаривать, она сразу начинала раздражаться и ничего не хотела слушать. Я поняла, что ничего от этой женщины не добьюсь. Она получила деньги, и больше ее ничто не волнует.
— А с какими-нибудь знатными людьми я дела не имела?
— Ты-то? Не смеши меня, Жанет. У тебя даже платья приличного не было, чтобы выйти в люди.
— А что со мной было в тот день… Ну, когда меня нашли под мостом? Только поподробней, мама. Пожалуйста!
— Вот пристала! Могла бы и сама вспомнить.
— Но я же не помню!
— Доктор сказал, что ничего страшного с твоей головой не случилось. Ты просто не хочешь!
— Мама, я хочу, — сказала я сквозь зубы, мне хотелось убить эту глупую, злую женщину, — я очень хочу.
— Ну что тебе сказать? — усмехнулась она, — ты сохла по Лесли. Он тогда сидел без денег, ты собрала сумку с едой и потащила этому голодранцу. Мы еще поругались с тобой тогда. Ночью ты не явилась, к нему ты не дошла, а утром тебя выловили из полыньи полумертвую. Так что, где ты шлялась всю ночь, вспоминай сама.
— Надеюсь, на Лесли никто ничего не подумал?
— Нет, у него в ту ночь была целая компания, и все как один говорят, что ты там даже не появлялась. Его счастье!..
— А сумка? Куда делась сумка с едой?
Мать зло сверкнула на меня желтыми заплывшими глазами.
— Хотела бы я это знать!
Я встала, я больше не могла ее видеть.
— Мне, наверно, скоро придется уходить из дворца, — сказала я, — да и вы теперь богаты. Так что больше не присылай ко мне Катрин за продуктами.
— Да?
— Да!
Уходя, я даже не оглянулась. Дома у меня не было.
****************************************************************
********************************
Я любила птицелова Лесли, это я уже слышала. Он был веселый и беззаботный, жил от сезона до сезона, снимал угол на чердаке у старухи-старьевщицы, неделями пропадал в лесу, путался с девчонками, любил с друзьями напиться и пошуметь на весь квартал и умел подражать своим свистом почти всем птицам. Вот, кажется, и всё, что мне о нем рассказали.
Его дом. Неужели я когда-то с трепетом входила в этот незнакомый старый домишко, поднималась по узкой лесенке на чердак и стучала в эту дощатую необструганную дверь, в которую, не пригнувшись, и не войдешь?.. За дверью слышались шаги и птичий клекот. Я собралась с духом и постучала.
— Открыто!
Почему я так волнуюсь?! Я совсем другой человек, я люблю другого, я ничего не помню о своей глупой любви к этому ветреному мальчишке! Наверно, он смеялся надо мной, несчастной преданной обезьянкой, которая носит ему еду, а потом сидит в углу и ничего не ждет, а только молча смотрит, но это было в той, другой жизни, и мне нет до этого дела.
Дверь отворилась со скрипом. Лесли стоял посреди своей комнатушки с недоделанной клеткой из ивовых прутьев.
— Ого! Какая ко мне знатная дама! Жанет, неужели это ты?
В него можно было влюбиться сразу же, на месте. Так со мной, наверно, и случилось когда-то. И дело было даже не в его бесспорной красоте, а в его ослепительной и приветливой улыбке, которая идет всем, но особенно таким вот беспечным юношам, синеглазым, желтоволосым, точно василек во ржи.
— Ну что ты встала? Проходи.
Я протиснулась между корзин и пыльных сундуков. Мое платье, очень скромное по дворцовым понятиям, смотрелось на этом убогом чердаке даже роскошно. Я действительно отдаленно напоминала знатную даму, у меня был кружевной воротник и манжеты, атласный пояс и маленькая шапочка с черной траурной вуалью.
— Да ты прямо красавица, Жанет!
— Не смейся надо мной!
— Ого!
Что-то я сегодня стала чересчур агрессивной! Разозлили не на шутку: сначала Якоб Тиманский, потом принц Антуан, потом мать и сестры… разозлили маленькую прачку!
— Мне надо с тобой поговорить, Лесли.
Лесли отложил недоделанную клетку и подставил мне стул.
— В чем дело, Жанет?
— Дело в том… — я с трудом находила слова, но они были какие-то глупые и неуклюжие, — представь себе, что я тебя не помню. Я вижу тебя в первый раз.
— ???
— Это правда. Но я знаю, что мы с тобой дружили или что-то в этом роде… ты ведь меня помнишь?
— Конечно. Ты была самая добрая девочка во всем квартале.
— И самая некрасивая…
— Я этого не говорил.
— Ладно, я не об этом. Я хочу сказать, понимаешь, я хочу…
Я окончательно растерялась и запуталась.
— Ну? — спросил он, как мне показалось, участливо, — что ты хочешь сказать?
— Помоги мне, Лесли! Мне никто, никто не хочет помочь!
Это был уже крик души. Я никогда никого ни о чем не просила, в полной уверенности, что никому нет до меня дела. Я была гордая, несмотря на всю свою ничтожность. Только один раз я лежала в ногах у Святого Робина, захлебывалась слезами, и молила его: "Помогите мне, святой отец! Не могу так больше жить, не могу!"
Мне и правда тогда было невыносимо, и как объяснить свое состояние, когда просто не по себе, жутко, чудовищно не по себе, когда душа разрывается не то от волнения, не то от тоски, причины которых и сама не знаешь, и никто не подскажет.