Алан узнал ее сразу по золотой диадеме на голове и роскошному золотому ожерелью на груди. Ее одежды были расшиты золотом, пояс украшен драгоценными камнями, сапоги расцвечены золотым шитьем. На поясе висел меч в золотых ножнах. То, что она носила меч, было странным, но не неслыханным для женщины. Алан дрожал от волнения, видя это и желая видеть, какова будет реакция графа. Женщина столь высокого ранга, как госпожа Сабела, опоясывала себя мечом тогда, когда собиралась возглавить войско сама, а не поручить родным. Ее волевое лицо, волосы, зачесанные назад и перевитые золотыми и серебряными лентами, голова непокрытая, как у мужчины, - все это напоминало юноше о Повелительнице Битв, виденной им почти год назад.
Граф Лавастин церемонно приветствовал ее, но не помог спешиться. Это сделал один из ее вассалов. Затем спешился ее супруг, тучный мужчина, украшенный лишь золотым ожерельем. В свите присутствовало несколько девушек, так укутанных в платки, что Алан не смог отличить среди них Таллию, дочь Сабелы.
Алан украдкой пробрался через двери, остановившись рядом с бедной Види, занявшей свое обычное место - на коленях перед входом.
Епископ, с посохом в руках, провела всех в храм. Навстречу вышел брат Агиус и преклонил перед епископом колени.
- Где ваша диакониса? - спросила епископ.
- Диакониса Вальдрада больна воспалением легких, ваше преосвященство, отвечал Лавастин. - Она не может сейчас вести службу.
- Тогда мы повинуемся воле Господа и Владычицы Наших. Вопреки обычаю сей благочестивый брат будет служить нам сегодня вместе с моими клириками и диаконами.
Почти у самого крыльца, идя во главе процессии из знатных дам и господ, она увидела коленопреклоненную Види. Она подняла посох и указала им на девушку:
- Кто эта кающаяся, с власами, посыпанными пеплом, и на коленях перед своими ближними?
Стоя рядом, Алан видел, как дрожали плечи Види. Он хотел подойти ближе, чтобы поддержать девушку, сказать ей, что, конечно же, эта женщина с добрым лицом, с властными, но мягкими манерами, будет менее сурова, чем брат Агиус. Он даже сделал шаг вперед, но был остановлен жестким голосом Агиуса.
- Сия девица уличена в грехе прелюбодеяния, ваше преосвященство. Она раскаивается в нем и отбывает теперь стодневную епитимью, стоя на коленях пред вратами храма, дабы каждый мог видеть и слышать, как молит она о милосердии Нашу Владычицу.
- Бедное дитя, - сказала епископ. Она была в возрасте, седоволосая, но крепкая, с румяными щеками, выдававшими железное здоровье. - Не должны ли и мы проявить милосердие в сей день Всепрощения?
Она вышла вперед и возложила руку на Види, напряженно смотревшую на нее. Толпа вокруг заволновалась при виде проявления жалости со стороны великой госпожи-епископа, к тому же происходившей из весьма знатной семьи.
- Иди, дитя, - мягко сказала епископ. - Ты должна войти в дом Господа и Владычицы, и да простятся тебе грехи.
Види готова была зарыдать, но под добрым взглядом пожилой женщины подала той потрескавшуюся руку. Антония взяла ее своей белой рукой, подняла девушку и ввела процессию в храм.
Агиус шел, склонив голову и пряча лицо, и Алан не мог понять, гневен он или пристыжен.
2
Как солдат, не прошедший тренировки, Алан прислуживал в большом зале, у того стола, за которым сидели самые знатные гости. Дуода вспомнила, что впервые заметила его, когда он точно так же прислуживал у стола своей тети в Осне.
- У тебя превосходные манеры и великолепная осанка, - сообщила она Алану. - Можешь быть виночерпием.
Конечно, ему не доверили наполнять кубки графа, госпожи Сабелы и других вельмож. У них для этого были свои слуги. Но на него возложили обязанность стоять позади стола и следить, чтобы кувшины, которые разносили слуги, никогда не пустели. Поскольку была Святая Неделя, полагалось есть и пить немного или совсем поститься, как делал брат Агиус, Алан стоял и с увлечением слушал застольные разговоры.
- Я пограничный владетель, ваше высочество. Мои владения лежат в обоих королевствах.
- Но большая часть все-таки в Варре, не правда ли? В том числе этот замок и другие самые старые крепости. Ты из рода моего мужа, принца Беренгара, и таким образом - в дальнем родстве с королями Варрийскими.
- Корона которых теперь принадлежит Генриху Вендарскому. - Граф Лавастин выражался так осторожно, что Алан не понимал, кого он все-таки поддерживает - короля или Сабелу, если он вообще поддерживал кого-либо.
- Который не имеет на нее права! Я и моя дочь единственные живущие наследники королевского дома Варре, через мою мать, королеву Беренгарию. Я последний ребенок Арнульфа и Беренгарии, чьи имена поминаю каждый день в своих молитвах.
- Генрих тоже сын Арнульфа.
- От женщины, которая стала королевой, только в замужестве с Арнульфом. Я законная королева, граф Лавастин, и, когда усилиями моих преданных вассалов верну себе трон, моя дочь Таллия станет наследницей и выйдет замуж за знатнейшего из дворян, меня поддержавших. Варре воскреснет, и не будет больше поборов, установленных королем Вендарским!
Алан задержал дыхание, слыша, что госпожа Сабела говорит так глупо и неосторожно. А вот граф Лавастин обладал железной выдержкой - ни один мускул не дрогнул на его лице.
- Вы высказываете крамольные мысли, ваше высочество. Это не понравится королю Генриху, которого благословили преосвященная госпожа-иерарх города Дарра и собрание епископов в Отуне. Генрих всеми признан наследником Арнульфа. Разве вы семь лет назад не примирились с братом перед лицом епископа Антонии Майнийской?
- Да, тогда мы помирились. Я была молода, а дочь моя могла и не выжить. И лишь спустя годы я смогла вновь ступить на путь справедливости. Благодаря молитвам и мудрым советам все той же Антонии, а также помощи Родульфа, герцога Варингийского и Конрада Черного, герцога Вейландского. Будем говорить откровенно, граф Лавастин. Мне нужна и твоя поддержка.
У Сабелы был мягкий и ровный голос, но иногда гнев пробегал по лицу, выдавая ее неискренность.
- Подобное решение принимается нелегко, - отвечал Лавастин. Он посмотрел на Алана, как будто знал, что тот все время подслушивал, и перевел разговор на летние набеги эйкийцев и пленника, взятого им в бою у реки Венну.
Взгляд графа удивил Алана, и он застыл на месте, пока один из клириков епископа не подал ему знака. Алан вышел из оцепенения и заторопился, чтобы наполнить изящный стеклянный кувшин, и некоторое время был занят.
На кухне тем временем шел другой спор.
- Я слыхивал, что пятьдесят штук из этих поросей пойдут на корм твари, которая прячется в клетке, - говорил один из поварят.
- Помолчи, - оборвала его повариха. - Не нужна нам твоя болтовня. Шинкуй лучше капусту!
- Я слышал, как оно сопит и щелкает зубами, а один из прислужников без руки. Держу пари, ее ему откусили.
- Это чудовище!
- Да нет, всего лишь личный леопард принцессы. Так сказал мне один из слуг у фургона.
- А сам-то он его видел? Зачем тогда они задрапировали клетку? Зачем держат ее за пределами замка, пряча ближе к лесу. Это колдун.
- Да замолчите вы! - окончательно рассердилась повариха, затем увидела Алана. - Ты, паренек, за вином пришел?
Он торопился обратно в зал, держа в руках полный кувшин и чувствуя, что загадки плодятся вокруг него, словно кролики. Чудовище в задрапированной телеге! Впрочем, Алан не знал, что такое леопард.
Он замедлил шаги за креслом, думая остановиться около графа, но не рассчитал и оказался у стула епископа Антонии. Рядом с ней сидела болезненная и тихая девушка, как он понял, Таллия, дочь Сабелы и Беренгара. Алан исподтишка изучал ее. Уже не девочка, она еще не казалась и женщиной. Почти не похожа на отца и мать. На плечах ее лежал льняной платок с вытканными на нем золотыми львами на белом фоне, подчеркивавший ее бледность и скрывавший волосы. Золотое ожерелье вокруг тонкой шеи казалось массивным и тяжелым, больше походило на тюремную цепь. Люди благородных кровей воздерживались от мяса в день Всепрощения. Овощи и рыба лежали нетронутыми на ее тарелке. Она ела только хлеб, хотя дважды прикладывалась к чаше с вином, предложенной заботливой Антонией. Рядом сидел принц Беренгар, он с аппетитом ел и пил.
Наконец бледная девушка склонилась к епископу и заговорила:
- Почему господин мой отец не может соблюдать Святую Неделю по-божески?
Антония ласково коснулась ее руки.
- Никогда не говори так, дитя мое. Все мы должны принимать ношу, которую Господь и Владычица дают нам.
- Мой господин отец - дурак, - прошептала Таллия и густо покраснела.
- Не говори так, дитя мое. Он простоват, но разве не сказано в Святой Книге, что простые духом ближе к Господу?
- Вы слишком добры, поэтому так говорите, - отвечала Таллия, с сожалением глядя на то, как принц Беренгар громко потребовал вина. Госпожа Сабела делала вид, что не слышит громкого голоса супруга.