- Есть в этом небе духи, чьи крылья - огонь и чьи глаза остротою подобны кинжалам. Они реют на эфирном ветру, что дует над сферой Луны. Вновь и вновь опускается их взгляд на землю, и тогда опаляет он все, что встретит на пути, ибо невыносима небесным существам бренность жизни земной. Род сей много старше людского. Голоса их подобны реву пламени, а тела не похожи на тела всех прочих, ибо состоят из огня и ветра, из дыхания, что свирепое Солнце облекло волей и разумом.
- Но разве тогда мы не родственны этому народу? Разве наши тела не созданы из огня и света? Разве истинное место наше не там, за сферой Луны?
Первый из говоривших меняет позу, продолжая вглядываться в языки пламени. Ибо он смотрит в огонь, каким-то образом видя ее, Лиат. Он, кажется, знает, что она слышит и видит его. Но, говоря, обращается к женщине, чье лицо мерцает во тьме.
- Мы не настолько древние существа, дитя. Не сами первоэлементы жизни породили нас. Мы дети ангелов. Но не можем теперь жить вдали от Земли, приютившей нас.
Он поднимает руку, и Лиат узнает его облик. Он пугает, но не потому что угрожает ей чем-то. Слишком уж он не похож на человека - на отца, на любого из тех, кого она знала, даже на Хью, олицетворявшего все самое отвратное в этом мире. Это Аои, один из Ушедших. Он стар, хотя о его старости нельзя судить ни по одному из человеческих признаков. Нелюдь похож на Сангланта - и это тоже пугает. Она и сама не знает, хочет ли забыть о принце.
- Кто ты? - В голосе его только любопытство, но не страх и не злость. Кто та, что смотрит на меня сквозь огонь? Как нашла ты эти врата? Как возвратила их к жизни?
Разговаривая, он вьет из кудели веревку, и день ото дня та становится все длиннее - не намного, не больше чем на полпальца за день. А дни тем временем уходят в никуда, пока они с Вулфером стараются нагнать короля Генриха.
Она не находит сил ответить ему. Не может говорить сквозь пламя. И боится, что голос ее, эхом отразившись от неведомого, сквозь ветер и огонь достигнет тех, кто охотится за ней.
Волшебник, владеющий знанием и способностью видеть, не может быть никем иным. Из футляра, висящего на плече, он достает золотое перо и бросает его в огонь.
Лиат отпрянула и вскочила на ноги. Огонь в камине ярко вспыхнул и потух. Она вытерла слезы, навернувшиеся на глаза от дыма. Лицо горело. Дверь позади со скрипом отворилась, и вошел Вулфер, оставив за собой ночную тьму.
Она сидела посреди комнаты в гостинице, которую аббат Херсфордского монастыря предоставил "королевским орлам" - не лучшей, но и не худшей из возможных. Огонь потрескивал в камине, непричастный к волшебству. "Не спала ли она? Все же нет, ибо во сне видела теперь только эйкийских собак".
- Что нового? - спросила Лиат.
Вулфер закашлялся, отряхивая одежду.
- Генрих отпраздновал здесь день святой Сюзанны, а затем отправился на запад. Отец Бардо говорит, что принцесса Сабела подняла мятеж и король идет ей навстречу, чтобы не дать войти в пределы Вендара. Сабела тем временем низложила отунского епископа Констанцию и захватила ее в плен.
Лиат обхватила голову руками. Она так устала, что интриги придворных вельмож и их величеств казались чем-то далеким и незначительным.
- Лучше бы принцесса шла на выручку Генту.
- Что ж, - отозвался Вулфер, - великие принцы очень часто думают о себе, а не о других. Отец Бардо не получил еще вестей об исходе войны. Пошли спать. Отправимся в путь на рассвете.
Сама мысль о сне приводила в ужас, но вскоре усталость взяла верх, увлекая Лиат все глубже и глубже... в подземелье под Гентским собором, где между могилами усопших праведников в беспорядке были свалены людские тела. Слышался хруст костей - это пировали над трупами врагов собаки народа эйка. Она вновь пробудилась в холодном поту и с бьющимся сердцем. "Владычица наша! Долго ли будет продолжаться это безумие?"
Вулфер спал по другую сторону от камина - потухшего и холодного, как ее собственное сердце. Только два или три уголька тлели, светясь золотом. Сама не зная зачем, она встала, подошла к камину и увидела, что блестят не угли, а золотое перо.
6
В главном зале епископского дворца собрался королевский двор. По правую руку от Генриха восседали трое его детей, а по левую - епископ Констанция и вернейшие из соратников. Ранее епископ Констанция, восстановленная в прежнем сане, провела службу в честь святой Луции, день которой был одним из четырех величайших праздников церкви. Росвита знала, что маги и математики дают им свои названия, называя днями солнцестояния и равноденствия - эквинокциями. Но сама, естественно, предпочитала имена, данные в честь четырех величайших сподвижников блаженного Дайсана. Тех, что несли Святое Слово во все четыре стороны света: Марианы, Луции, Маттиаса и Петера. Последний древние язычники именовали днем Дхарка, днем темной ночи, закрывавшей свет солнца. В названии была доля истины: святой Петер был заживо сожжен в честь огненного бога джиннских язычников, отказавшись отречься от истины Господа Единого.
После службы Генрих со свитой отправился во дворец Констанции, где пиршество длилось до поздней ночи, даже солнце в этот день дольше обычного задержалось в небе - знаменуя торжество Святого Слова и будущность, обещанную верным в Покоях Света.
А пока монарх должен был решить множество дел. Он сидел на троне рядом с сестрой, глядя в зал, где сгрудились не только придворные, но и вся отунская знать, счастливая тем, что имеет возможность видеть своего короля.
По такому случаю его величество облачился в золотые королевские одежды и в руках держал символы власти: скипетр справедливости и золотое кольцо господства. Седеющую голову венчала массивная корона, украшенная драгоценными камнями. Епископ Констанция, благословив короля, помазала его волосы розовым маслом, освященным самой госпожой-иерархом города Дарра, подтверждая тем самым богоугодный характер власти короля, избранного Господом и Владычицей.
- Да свершится справедливый суд, - поднявшись, произнес Генрих.
Первыми перед ним предстали наследники лорда Родульфа. Росвита чувствовала некоторую симпатию к молодому человеку, за спиной которого боязливо толпились вассалы. В нем не было ничего от прямодушия и властной решительности Родульфа. Лорд взял юношу с собой, чтобы тот повидал настоящую войну. Тот увидел и ее, и смерть отца.
- Назови свое имя, - потребовал Генрих, хотя, конечно, знал, кто перед ним.
- Я Родульф, сын Родульфа и Иды. - Руки юноши дрожали, но он старался держаться гордо.
- Ты наследник герцогства Варингия?
- Нет. Но я могу говорить и от лица своей сестры Йоланды, которую отец назначил наследницей пять лет назад.
- Где она сейчас?
- В Арланде, крепости, построенной отцом. - Родульф ждал, закусив губу. Он знал, что наказанием за измену является смерть.
- Пусть предстанет пред наши очи до дня Марианы, - сказал Генрих. Он протянул руку, будто приглашая юношу сделать что-то, и тот немедля упал на колени.
- Когда это случится, я потребую от нее платы за свою снисходительность: пятьдесят лучших варингийских лошадей для моих конюшен. Золотые сосуды и облачения для отунского собора, дабы загладить обиду, нанесенную епископу Констанции. И тебя, молодой Родульф, вместе с десятью лучшими вельможами герцогства, дабы вступить в ряды моих "драконов" и защищать мое королевство.
Юноша зарыдал. Толпа зашепталась, пораженная справедливостью и милосердием короля. У наследников Родульфа не было сильной родни, поэтому Генрих легко мог покарать их смертью, не опасаясь ничьей мести. "Но он, подумала Росвита, - поступил много мудрее".
- Я немедленно пошлю за сестрой. Мы будем отныне верными слугами вашего величества. Клянусь!
Констанция выступила вперед, держа в руках небольшой ковчег с бедренной костью и лоскутом одежды святого Томы-апостола. Юный герцог приложился к золотой шкатулке, а затем к кольцу на руке Генриха, подтверждая тем самым сказанное им.
- Пусть приведут нам епископа Антонию, - приказал король.
Стражники ввели старую женщину в зал. Она, сложив на груди руки, смотрела прямо ему в глаза, ее глаза в этот момент лучились материнской добротой. Генрих только вздохнул.
- Вы под защитой церкви, ваше преосвященство. Посему, вместо того чтобы покарать за участие в заговоре, я принужден послать вас в Дарр на суд госпожи-иерарха. Пусть она вынесет приговор!
- Я не нарушила ни один из обетов, данных мной церкви, ваше величество, - ласковым голосом отвечала Антония. - Не сомневаюсь, что дело решится в мою пользу.
С епископом города Майни был только один клирик, кажется, Гериберт.
- Что с вашей свитой, госпожа Антония? - спросила Констанция. Половина уже мертва, а другая умрет вскоре от болезни, которая не поражает никого, кроме тех, кто в свите, не касается даже монахинь, ухаживающих за больными.
- Я скорблю о них, - медленно проговорила Антония, - но даже мне не под силу остановить руку Господа, когда своим мечом Он перерезает нить, связующую нас с миром.
- Некоторые обвиняют вас в занятиях магией, - продолжала Констанция, явно намеренная покончить со старухой. Она не оглядывалась даже и не спросила короля позволения говорить, да тот и не пытался прерывать ее. Епископ отунская была единственной, чей духовный сан равнялся сану Антонии, и мирская власть вмешиваться не могла. - Говорят об амулетах, которые клирики изготовили по вашему приказу, и что их мучительная смерть следствие волшебства, того самого, что привело на поле битвы гуивра и избавило солдат Сабелы от его злого взгляда.
Антония развела руками и невинно воздела их к небу.
- Если страдания клириков - следствие волшебства, а я волшебник, который изготовил амулеты, почему же тогда я цела? И Гериберт? Есть много сил, вызывающих болезнь, злые духи в том числе. Мне больно при виде мучений моих верных слуг, и я делаю все, чтобы облегчить участь невинных.
- Достаточно! - вмешался вдруг Генрих, не давая Констанции возразить. Мы говорили об этом много раз, и у меня нет желания повторяться. Епископ Антония под стражей будет доставлена в Дарр, и там, согласно правилам Нарвонского собора, ее будут судить по обвинению в колдовстве.
Антонию увели. Росвита не увидела на ее лице ни тени страха или сожаления. Она напоминала дряхлую бабушку, поговорившую только что со своим повзрослевшим, но не поумневшим внуком.