— Разве в спецпоселениях вы не вместе?
— Неволя разъединяет.
— Почему тебя не схватили под Ниссангом?
— Я успел уйти. Меня не заметили.
— Почему ты не ушел в лес? Почему ты не затаился? Почему ты пришел сюда?
— Я хочу видеть Кая.
— Но ты его уже видел!
— Я хочу видеть Кая, — равнодушно ответил хито, но в глазах его снова блеснул огонь.
— Ты пришел убить его? Под Ниссангом тебе это не удалось, ты пришел сюда убить Кая?
— Мы могли убить его под Ниссангом, никто из нас ни разу не выстрелил.
— Почему?
— Мы видели глаза Кая. Он чувствовал наше присутствие и часто оборачивался. Мы видели его глаза. Кай, он не такой, как мы. Кай, он совсем не похож на нас. Он другой. Я знал женщину, которая понесла от Кая. Ее ребенок тоже другой. Его не трогали даже военные парули.
— Но ты вернулся, чтобы убить Кая!
— Кая нельзя убить! — равнодушно ответил хито. — Убить можно зверя, убить можно человека. Кая нельзя.
— Он что, бессмертен?.. — вкрадчиво спросил Тавель.
— Кай не бессмертен, — глаза хито вспыхнули. — Если мы попросим его, он умрет.
— Как? — удивился Тавель. И заподозрил: — Ты грамотен?
— Когда-то я читал курс современной философии. Там, — кивнул хито, — в университете Хиттона. Это было давно.
— А сейчас? — вкрадчиво спросил Тавель. Его раздражало непонятное равнодушие хито. — Сейчас ты читаешь лекции среди таких, как ты?
— Я хочу, чтобы люди коснулись истины.
— При чем же тут Кай?
— Кай и истина, это одно понятие.
— Но там, под Ниссангом, вы же хотели убить Кая, вы же хотели убить истину! Ты понятно, ты не мог выстрелить — знание делает человека слабым. Но те, остальные?
— Они видели: Кай — он как ребенок. Они видели: он совсем другой. Они поняли: его существование — залог нашего будущего.
— Можно, я ударю его? — негромко спросил полковник Тхат.
— Нельзя… — Тавель с болезненным любопытством рассматривал сидящего на корточках хито. — Ты пришел увидеть Кая, просто увидеть?
— Да.
— Ты знаешь, что мы убьем тебя?
— Любовь — это всегда самоуничтожение.
— Но если любовь это самоуничтожение, — медленно выговорил Тавель и утер мокрый лоб рукавом черного мундира, — если любовь всегда самоуничтожение, то зачем тебе такая любовь?
Хито равнодушно опустил набрякшие веки:
— Когда душа покидает тело, а это происходит только при физической смерти, она находит то, что мы так тщетно ищем при жизни — себя. Умирающий в Кае — вечен.
— Можно, я ударю его? — полковник Тхат ничего не мог понять в этом разговоре.
— Нельзя…
В хижине воцарилась тяжелое душное молчание. Потом Тавель негромко повторил:
— В Кае…
И спросил:
— Ты сказал: в Кае?.. Ты сказал: умирающий в Кае?.. Хито равнодушно кивнул. Он был полон великого очищающего ожидания.
— Если у тебя окажется пистолет, — медленно выговорил Тавель, стараясь, чтобы до хито дошло каждое слово. — Если у тебя окажется пистолет и ты будешь стоять рядом с Каем, так же близко от него, как ты сейчас сидишь, и если ты будешь знать, что один твой выстрел сразу освободит всех хито, вернет их к прежней такой бессмысленной жизни, где вы читали и слушали лекции, жили в городах, пользовались дьявольской машинной техникой, помирали от голода и болезней, обжирались чужой нечеловеческой едой… ты выстрелишь?
— Да, — равнодушно ответил хито. — В себя.
Тавель задумался. Потом сказал:
— Теперь ты можешь ударить его, Тхат.
Но полковник Тхат раздумал бить хито. Он крикнул черным солдатам:
— Уведите его!
Несколько минут они сидели в полной тишине. Потом издалека донеслась перекличка. Патронов было мало, патроны следовало беречь — выстрелов они не услышали. Но для уведенного хито это ничего не меняло.
— Зачем они ищут Кая? — удивленно спросил Тавель. — Ведь это их убивает.
— Они в отчаянии, — уверенно объяснил полковник Тхат. — И некуда идти, они не знают, как им жить. Они в полном отчаянии.
Тавель покачал головой:
— Это не похоже на сумасшествие. Мы встречали подобных хито в Олунго, в Сейхо, в Уеа. Мы встречали их в озерном краю и под горой Йочжу. Они складывают оружие и выходят нам навстречу. Стоит им увидеть Кая и они обрекают себя на уничтожение. Почему?