Человек, в сущности, всегда оставался своею собственною мечтой. Мы еще далеки от ее осуществления. В бездне времен, в царстве самых тупых и примитивных пресмыкающихся, среди ракоскорпионов и панцирных рыб, самой природой нам было определено некое устойчивое количество рук, ног, пальцев. Мы плоть от плоти немыслимо бесконечного зверья. В нас ревет слепая ярость амфибий, ихтиозавров, ископаемых гигантских акул. Этим мы и обходимся. Разве доктору Уламу вытравить такое из человека?
Это тоже вопрос, сказал он себе.
Он видел: Садал, вдруг пошатнувшись, оперся на одну из ширм. Не поднимаясь, черный солдат оттолкнул Садала стволом автомата.
Только в компании с Садалом и ловить сирен, усмехнулся Колон. Тавель, несомненно, таскает человека-дерево на охоту.
Он остро пожалел: отправиться на охоту, значит, увидеть страну, увидеть саумский рай изнутри, увидеть Новый путь в действии…
Он сумел бы написать о саумском рае. Он умел об этом писать. Он даже о скучнейших, бесконечно однообразных опытах генетиков умел писать так, что читатели не отрывались от журнала. Отношения безобиднейших мушек-дрозофил выглядели в его репортажах захватывающей чередой бесконечных жестоких войн, в которых одни, нападающие, упорно вводили в дело все новые и новые виды оружия, а другие, защищающиеся, столь же упорно отыскивали средства защиты.
Другой…
Он нападает? Он, правда, совсем другой? У него, правда, нет с нами ничего общего?..
Колон знал: удивительные открытия вовсе не обязаны рождаться в лабораториях, известных всему миру. Но есть лаборатории, открытия в которых как бы подразумеваются сами собой. К таким всегда относили лабораторию молекулярного химика Джеймса Энгуса, старины, как прозвали его журналисты, Джи Энгуса.
Пекло творения, — так озаглавил свой двухлетней давности репортаж он, Колон, не раз бывавший у Энгуса.
Пекло творения…
Лаборатория Энгуса ничуть не напоминала указанное место. Высокие потолки, стерильная чистота, пузатые колбы на стеллажах, поблескивающих никелем. На стене огромная фотография, нечто вроде модуля, доставившего космонавтов на Луну. В дальнем углу стеклянный аквариум с пурпурными морскими ежами — биологический объект не менее болтливый, чем мушки-дрозофилы. И легчайший, едва уловимый запах серы, единственное, что можно было тут отнести к непременным атрибутам пресловутого пекла.
Напоминало ли все это лабораторию доктора Улама?
Почему нет?
Во внешнем мире, за стенами, могут идти перестрелки, там могут гореть храмы, реветь подорванные броневики. Какое дело до этого химикам? Разве что ассистенты доктора Улама повязывают головы белыми национальными косынками, мелко вручную подрубленными по краям… Джи Энгусу помогал юный, тощий и, конечно, рыжий ирландец. Он уверенным, но очень мягким движением выставил на физический стол стеклянную колбу, до половины залитую какой-то полупрозрачной, студенистой массой. Рыжий тощий ассистент заранее знал, что именно понадобится старине Джи Энгусу.
— Ну, смелее! — Джи Энгус сильно косил. Казалось, он смотрит сразу и на ассистента и на Колона. — Не бойтесь, Колон, я не люблю иметь дело с ядами.
Колон нерешительно прикоснулся к торчавшей из колбы стеклянной палочке. На палочку накручивалась, тянулась за ней все та же полупрозрачная студенистая масса.
— Подумать только! — хихикнул старина Энгус (ко всему прочему он был еще и несколько суетлив) — Вы запутываете сейчас нить жизни! Думаете, это яичный белок? Ошибаетесь. Это ДНК, самое знаменитое химическое соединение нашего века, носитель наших наследственных свойств, главный дирижер внутриклеточного оркестра. Человек и пчела, рыба и птица, цветок и вирус — все мы родственники по ДНК, так что относитесь к живому с уважением, Джейк. Всегда с уважением.
— Если даже это живое — тигр, а у меня нет никакого оружия?
— В этом случае особенно! — суетливо хихикнул Энгус. Он сильно косил. — И оставьте свою брезгливость, она вам не к лицу. Вдумайтесь! Ведь именно в этой элегантной структуре, — он поднял колбу и полюбовался ее содержимым на свет, — ведь именно в этой элегантной структуре, которую мы называем ДНК, записано все обо всем. Именно благодаря ее свойствам, сирень, выращенная вами в саду, даст цветы именно сирени, а не мака и не мимозы, а ребенок, зачатый вами, унаследует цвет именно ваших глаз, а не президента страны или любимого вами актера.
— Но выглядит это так инертно… — не скрыл разочарования Колон.
Коротко хихикнув, старина Джи Энгус выловил из аквариума крупного морского ежа. Он обращался с ежом бесцеремонно, но не без некоторой почтительности. Точным, почти неуловимым движением он ввел в кожу ежа, щетинящегося частыми зелеными иглами, небольшую дозу солевого раствора.
— Взгляните.
Из многочисленных пор ежа медленно выступала белег соватая жидкость.
Таким же точным движением старина Джи Энгус перенес каплю жидкости на предметное стекло.
— Ну?
Колон прильнул к окуляру микроскопа.
Он увидел множество сперматозоидов, беспорядочно мечущихся внутри капли. Хвостовые жгутики сперматозоидов извивались с поразительной быстротой — каждый спешил, каждый искал, каждый жаждал соединения.
— Вот вам и инертная масса! — старина Джи Энгус не скрывал торжества. — Благодаря такой вот “инертной массе” явились в наш мир Сократ и Атилла, Аристотель и Герострат, Наполеон и Джордано Бруно. Вы тоже, Колон! Вы тоже!
— И Джина Лолобриджида? — ухмыльнулся американец.
— И она, и она! — шумно радовался Джи Энгус и глаза его разбегались по сторонам. — А если уж быть совсем точным, появление Джины на свет, — старина Джи Энгус умел бывать и несколько фамильярным, — появление Джины на свет еще более закономерно, чем ваше. Ведь она женщина, мой друг! А наш мужской Y-ген это всего лишь недоразвитый Х-ген женский. Мы, мужчины, — хихикнул он, — всего лишь недоноски на генном уровне.
Колон кивнул. Он не собирался ограничивать беседу интересом к Джине Лолобриджиде. Его интересовала другая судьба. Скажем, Улам. Некто доктор Улам. Вы ведь помните такого?
— Улам? — несколько смешался Джи Энгус. — Встречался ли я с ним? Несомненно.
Он вдруг опечалился:
— Какая странная судьба, какие странные повороты…
— Странная? Почему?
— Мы все многого ждали от этого саумца. Он подавал невероятные надежды. Конечно, он был в высшей степени нескромен по отношению к сокровенным тайнам природы, но именно это и позволяло видеть ему многие вещи совсем не так, как видим их мы. Улама постоянно тянуло к рискованным опытам. После скандала в лаборатории Стоккарда он был вынужден покинуть нашу страну. Говорят, ему грозило уголовное преследование.
— Что это за скандал?
— Смерть двух добровольцев… Кажется, безработные… За определенную мзду они доверили себя Уламу, он всегда ухитрялся проверять свои безумные идеи на человеке.
— Что случилось с добровольцами?
— А что случилось с самим Уламом? — быстро спросил Энгус.
— Насколько я знаю, Улам вернулся в Сауми.
— Вот как? — косые глазки старины Джи Энгуса удовлетворенно блеснули. — Будем считать, ему повезло. У нас рано или поздно он угодил бы в тюрьму.
— Разве в Сауми нельзя найти добровольцев?
— Ну, с этим у него не будет проблем. У него будут проблемы с инструментами, с препаратами, с дельными помощниками, наконец. Кто в Азии всерьез интересуется генетикой или молекулярной химией? Они, азиаты, заняты одним, — Джи Энгус хитро хихикнул, — срочно добыть пищу и так же срочно воспроизвести себя.
— Не слишком ли упрощенный подход к проблемам Азии?
— Не упрощенный, — сверкнул глазками Энгус. — Достаточный.
— Разве в Сауми невозможно вести исследования, подобные вашим? — Колон обвел взглядом лабораторию.
— Почему невозможно? — Энгус глядел на Колона с любопытством. — Подобные исследования можно вести везде, где есть человек. Но, повторяю, чтобы всерьез заниматься человеком, необходимо иметь соответствующий инструмент, соответствующую базу, наконец, соответствующих помощников.