Зелень, зелень, зелень… Ничего, кроме зелени… Иногда мелькали рыжие проплешины, но это были не города. Это бывшие рисовые плантации, объяснил Колон, если ими не заняться, они окончательно высохнут и превратятся в маленькие пустыни.
Хлынов рассеянно кивнул.
Он прислушивался к мерному гулу моторов. Если самолет начинили взрывчаткой, она сработает над океаном. Бедный Гарольд…
— Чай? Кофе? — спросила стюардесса.
Хлынов поднял глаза.
Он совсем забыл про стюардессу. Когда они летели в Сауми, она держалась очень тихо. Сейчас Хлынов обрадовался ей. Наверное, японка. Обаятельное улыбающееся существо в зеленой летной форме.
Она держала в руках поднос.
— Я предпочел бы чего-нибудь покрепче, — ворчливо заметил Колон.
Стюардесса извинилась.
— Эти чартеры… У них всегда так! — Колон недовольно покрутил головой. — Как они не проломили мне лоб? — спросил он вслух несколько недоуменно. — Эти черные солдаты мелки, но свое дело они знают. Если их подкормить, они могут наломать дров.
Он выругался:
— Никогда не доверяй чартерам. Они вечно на чем-нибудь экономят. К тому же, мы летим из Сауми, я не поручусь, что ребята доктора Сайха не понимают юмора.
Он опять выругался:
— Не успеешь объявить человека вечным, как его тут же шлепнут!
Колон закурил.
Похоже, он прикидывал в голове фразы будущего репортажа. Дым стоял над ним широко, как крона зонтичного дерева.
— Никогда не оправдывал самоубийц… — пробормотал он недовольно, как бы про себя, но тут же повернулся к Хлынову: — Разве это не самое человечное решение? А?.. Я видел, Кай забрал пистолет у Садала. Он не позволил Садалу стать убийцей.
— Какая разница? Кая больше нет.
— А вы, кажется, ханжа, дружище, — усмехнулся Колон. — Слушая доктора Улама, вы не очень симпатизировали Каю, человеку другому, а? Теперь что же, вы его жалеете?
— Он мертв, — повторил Хлынов. Ровный гул моторов его успокаивал.
Колон выругался:
— Только не говорите мне, пожалуйста, что вам впрямь жаль другого. Узнать о смерти другого, это все равно, что узнать о том, что твоя якобы смертельная болезнь таковой не оказалась… Разве не так?.. И не смотрите на меня укоряюще. Без некоторой доли цинизма в нашем деле не обойтись. Но гуманизм, согласитесь, слишком часто пасует перед силой, которой в высшей степени наплевать на какой-либо гуманизм. Может быть, вы и не желали смерти этому милому саумскому парню, но не могли же вы не думать о нас. Не жалуясь и не сетуя, мы миллионы лет подряд выдираемся из кошмарного животного мира, миллиарды трупов лежат под нами, мы научились хотя бы снимать шляпу перед равными и не набрасываться на всех женщин подряд. С чего вдруг нам уступать место другому?
Хлынов рассеянно покачал головой. Он все еще прислушивался к гулу моторов.
— Я жалею, — сказал он. — Я, действительно, жалею другого. Я очень жалею, что не успел переброситься с ним хотя бы фразой. Почему-то мне кажется, это что-то могло изменить… Но что теперь сделаешь, — он раздраженно махнул рукой. — Другой мертв. Другого нет с нами.
— Не морочьте мне голову, — рассердился Колон. — Кая вырастил генерал Тханг, Кай жил рядом с упорным смертным, идеи доктора Сайха, несомненно, были ему известны. Рано или поздно вы бы сами начали охоту на другого. Доктор Улам прав, заявив: он предвидит самую настоящую войну против Кая. Другого будут травить собаками, как травили первых христиан. Все предопределено. Не убей он себя, это сделали бы завтра другие. И убит ли он?..
— Что вы хотите этим сказать? — удивился Хлынов.
— Мы бесимся в самолете, мы пытаемся понять, кто кого одурачил, а там внизу, в Сауми, по дорожкам Биологического Центра спокойно гуляет крошечная Тё с ребенком Кая под сердцем. Разве доктор Улам не сказал: Кай исключительно добр, особенно к детям и к женщинам?.. Попробуйте разыщите всех детей Кая! Мы оплакиваем его, а дети Кая растут. Они тоже другие. Сто лет или тысяча, для них это тоже не имеет значения. Как и для доктора Сайха. Выстрел Кая, думаю, не испортил ему аппетит. Он знает: дети другого растут. Он знает: они растут в Азии. Доктор Сайх знал, в какой муравейник следует ткнуть палкой. Муравьи забегали, дружище, не закрывайте на это глаза. Разве вы не говорили с беженцами из Сауми?.. Я готов, повторяю, я готов допустить, что дети Кая действительно окажутся самыми чистыми, самыми честными, самыми человечными. Но почему я должен забыть о своих детях? Они, может, неумны, но они мои дети. Почему их судьба должна волновать меня меньше, чем судьба детей Кая? Может, дружище, мы еще и впрямь начнем отлавливать детей другого. Как вы совместите это с вашей жалостью?
— Не горячитесь, — попросил Хлынов. — Вы сами говорили о законах ассимиляции. Детей Кая мало. Разве со временем они не растеряют своих уникальных свойств?
— Как бы не так! — огрызнулся Колон. — Вспомните, что мне ответил доктор Улам… “Существуют парадоксы, смысл которых я не намерен обсуждать…” Неужели вы не догадались, какой парадокс имел в виду создатель Кая?
Колон сказал — Кая, а прозвучало Каина.
— Парадокс Каина?! — быстро переспросил Хлынов.
— Боюсь, да… Удвоение хромосомного набора, любая транслокация, любая довольно крупная инверсия — все они ограничивают скрещиваемость. Впервые об этом я услышал от старины Джи Энгуса. Тё генетические сдвиги в наследственном аппарате Кая, о которых так многословно вещал доктор Улам, похоже, ставят между детьми Кая и нашими детьми стену почище китайской. Мы ничего не сможем дать детям Кая, но, как материал для их воспроизведения, всегда будем рядом, так сказать, под рукой. Наши женщины будут рожать детей, но они будут другими… Впрочем, — устало сплюнул Колон, — пожалуй, я предпочту иметь дело с детьми Кая, чем с детьми доктора Сайха. Тем более, что последствия скажутся еще не скоро.
Колон нервно быстро зевнул:
— Страшно другое… Кай и его дети, они отнимают у нас свободу выбора. Если нас даже в самые черные времена поддерживала иллюзия этой свободы, то сейчас мы вынуждены будем распроститься с нею. Боюсь, в одном доктор Улам прав: мы сами потеряли свою планету. Мы не любили ее, мы ее жгли, корчевали бомбами, мы мутили ее водоемы. Конечно, мы не сразу захотим смириться с тем, что планета уже не принадлежит нам. Скорее всего, мы впрямь пустим в ход оружие, мы к этому привыкли. Но придет время, когда придется признать: другие, они среди нас! Вот почему я хочу дать — вам совет, дружище. Если лет через десять или через двадцать, неважно, на улицах Чикаго или Токио, Софии или Москвы, Парижа или Малакки вы начнете встречать симпатичных смуглых ребят с неровным загаром, новую волну беженцев из Сауми, не проходите мимо, вглядитесь в их лица… И упаси вас бог желать здоровья этим ребятам. Это было бы лицемерием. Убив себя, Кай включил механизм, остановить который мы, увы, не в силах.
Он замолчал.
В душном салоне стало тихо.
— Но, Джейк, — медленно произнес Хлынов, — Вы, кажется, смещаете акценты, Джейк. Вы, кажется, сами попались на удочку доктора Улама. Почему вы все время говорите — другой?
— Как же мне говорить? — нервно удивился Колон.
— Другой, да… Другой человек, да… Но ведь человек, Джейк!
Колон спал.
В салоне, невыносимо душном, пахло керосином и нагретым полистиролом. Болела голова. Хлынов непроизвольно глянул в иллюминатор.
Внизу блестел океан.
От вида мертвенно мерцающих пространств, совершенно пустынных, будто в мире и правда ничего больше не осталось, Хлынова бросило в озноб. Может быть, это и есть тот нулевой час, о котором говорил доктор Улам, та точка отсчета, с которой начинается совсем иная эпоха?
Вытянув ноги, он попытался расслабиться. Неслышно, как из сна, пред ним появилась стюардесса. Она профессионально улыбнулась:
— Чай? Кофе?
Хлынов покачал головой. Он не хотел пить. Его мучили десятки вопросов. Он готов был задать их кому угодно.
А почему нет?
Он поднял глаза на стюардессу. Почему не подумать над этими вопросами и ей? Почему, собственно, проблемой Кая должны заниматься только они?
Он кивнул стюардессе. Он передумал. Он выпьет чашку кофе. Но когда она пошла к кухне, он остановил ее.