У меня возник вопрос — как она умудрилась в такое узкое горло втиснуть голову; я его, естественно, тут же и задал. А она сказала, что я — извращенец, что это какая-то настойка на крупных яблоках.
Нет. Я не извращенец, извращенцы те, кто сует головы младенцев в бутылки а потом предлагает это пить. Потом мы затеяли долгий философский разговор. Философскими я обычно называю те разговоры, когда речь идет о том, чего не существует, или что нельзя увидеть или пощупать, и что не имеет ответа. Вот сегодня, например — о смерти.
— Джок, ты боишься смерти?
Знала бы она… Эх, рано еще посвящать ее в особенности моей жизни и называть свой реальный возраст. Не поверит, решит, что я окончательно свихнулся на старости лет. Мне опять пришлось врать.
— Боюсь, деточка. Она приходит так неожиданно, даже в дверь не стучит, ее нельзя отвлечь предложением выпить чаю с почерствевшими булочками (кстати, надо бы послать Рэда в деревню за свежими), нельзя разжалобить или попросить отсрочку…
Ложь, наглая ложь, и я — живое свидетельство своей собственной лжи. Пользуясь моим сравнением, я не только уговорил Смерть угоститься чаем, но и заболтал ее до такой степени, что она забыла, зачем пришла, съела все булки, вежливо попрощалась и, пожелав доброго здоровья, ушла восвояси.
— А что там, ну, после жизни? Как думаешь?
— Разные философы дают разные ответы. Выбирай на свой вкус любой, пока из них все равно никто не возвращался из-за грани, чтобы рассказать правду. У нас, в Невиане, верят что после смерти человек — если он правильно жил, — попадает в Сады Богов, где ведет жизнь праздную и созерцательную. Мне такое представление никогда не нравилось, слишком уж бездеятельно и скучно. В Хавире то, чем ты занимаешься после смерти, зависит от того, какому богу ты поклонялся при жизни. Последователи Гкота считают, что Бог пожирает их души и они в нем вечно перевариваются. Жрицы Матери уверяют народ, что там, за гранью, ничего нет, кроме этой самой матери, и она принимает их в себя а потом рожает снова в этот мир в других телах… Ну а жрицы Девы-Без-Невинности что в этой жизни ведут активную половую жизнь во славу своей богини, что там — все без разницы. Во что верят соотечественники Рэда, лучше спроси у него, я плохо разбираюсь в северном пантеоне.
Хил задумчиво склонила голову набок, так знакомо и трогательно. Иногда она бывает мила, когда не распускает язычок. Вот, даже чаю мне налила, не поленилась сходить на кухню за кипятком.
— Я не о богах или пантеонах. Во что веришь ты?
— Я, как ты уже успела заметить, отношусь к различным теориям весьма скептически. Пока сам не проверю…
— Вернешься тогда, расскажешь мне, на что это похоже? — она игриво и немного ехидно улыбнулась, а я ответил вполне серьезно.
— Постараюсь.
Она засмеялась и тряхнула головой, снова жестом резанув меня по сердцу; чтобы отвлечься, я спросил:
— А с чего вдруг такие вопросы появились?
— Да так… — она мигом подрастеряла свою веселость, стала отводить глаза и смущенно ковырять пальцем мой старый плед (она сидела у моих ног), словом, проявлять явное нежелание отвечать на вопрос. Но от меня так легко не отделаешься.
— Ну так? Расскажи.
— Дело в том, что я… ну, ты знаешь, я, когда уезжаю, занимаюсь разными делами… Жить ведь на что-то надо.
— Надо, надо жить, добывать пропитание самой, что уж там, золото дядюшки Джока не для таких как ты, гордость не позволит попросить, — съехидничал я.
— Да, гордость! — она вскинула голову, засверкала глазами. Хилли особенно прекрасна именно в такие мгновения — когда готова вцепиться зубами мне в глотку.
— Девочка моя, успокойся, я уважаю твою гордость, — я совсем не хотел с ней ссориться, поэтому сделал миролюбивое лицо. — Расскажи же, что случилось.
— Я взялась за один заказ…
Я поморщился, благо она уже смотрела не на меня, а в стену. Не мое, конечно, дело, чем она на хлеб зарабатывает, но, похоже, она умудрилась выбрать для себя не самую безопасную профессию.
— Караван был богатый, мы должны были сопроводить их до границы с Хавиром, а потом вернуться. Оставался всего день, Джок, еще день — и мы бы забрали плату и уехали, но это был — как ты говоришь обычно? — 'закон подлости'. На нас напали именно в последний день. Их было больше, но мы все-таки победили, хотя потеряли почти половину своих. Меня тогда ранили в живот…
Я внутренне напрягся. Вот и отпускай учеников куда ни попадя, им там вмиг чего-нибудь важное отрежут. Но не привязывать же их, в конце концов? Поэтому я заставил себя улыбнуться, будто дырка в животе — самое обычное дело. Не хотелось ее обижать еще и беспокойством, она же взовьется не хуже кобылицы необъезженной, как я, мол, посмел сомневаться в ее воинских способностях. Про магические я вообще молчу — она считает, что узнала у меня почти все, что можно.
— Сильно ранили? — ну вот, не удержался.
— Сильно. Я к тому и веду. Я на долгое время потеряла сознание, но перед тем как провалиться в темноту, увидела что-то… Джок, я думаю, это и было ТО место, за гранью… Но на Сады оно было не похоже. Честно говоря, в нем не было ничего особенного…
— Опиши.
— Там было светло, много-много солнца, и все в желтых тонах, охряное небо, золотые люди, низкие дома, и одно какое-то здание с колоннами… К нему вели ступени, много ступеней… И еще пахло чем-то странным. Тягучим, соленым, и кто-то кричал визгливо…
— Тебе не понравилось?
Ну как я объясню ей, что пахло морем, что кричали чайки, а охряное небо есть только над одним городом во всем мире? Я смолчал.
— Не то чтобы не понравилось. Было такое чувство, будто я ищу кого-то очень близкого, знакомого… Не знаю, может это и был загробный мир, а искала я там своих настоящих родителей.
— Все может быть, милая… — я увидел, она расчувствовалась, сейчас начнет спрашивать… и безжалостно задушил разговор одним лишь вопросом: — А ты уверена, что тебя не ударили по голове?
Она тут же забыла об охряном небе, гневно дрогнула ноздрями и фыркнула:
— Уверена. Ты допил свой чай?
— Да, и если ты хочешь принести мне еще — не смею задерживать. Нам сегодня еще много работать.
Хилли, стараясь звякать посудой как можно громче, собрала чашки и тарелку из-под булочек, осмотрела комнату, словно выискивая, чем бы в меня бросить, и ушла на кухню, бурча что-то себе под нос. А я взялся за перо и бумагу: она долго будет успокаиваться, не меньше часа, есть время поразмыслить…
Как я и предсказывал, мой цветочек вернулся через час. Насупленная, но уже готовая внимать. Перед тем, как начать очередной урок, я многозначительно кивнул на свою пиалу; Хилли послушно налила чай и опять уселась на пол у моего кресла, скрестив ноги.
— Итак, сегодня мы поговорим о… погоде. Сразу скажу, я в ней не силен, но небольшой ветерок, чтобы закрыть тучкой солнце — это я могу. И ты сможешь, уверяю; если даже Рэд научился… Но начнем мы с зелья, м-м-м… общеукрепляющего, наверное, очень полезно для тех, кого тыкают мечами в живот. Итак, приступим.
Я учу их с Рэдом всему, чему в свое время научили меня. Хотя нет, не всему, конечно… самые смертоносные, страшащие и неприятные вещи я оставляю в покое. Будет нужно — и до них дойдем, а пока мои ученики могут кипятить воду, засунув в нее палец (у каждого 'свой' объем, Рэду под силу ведро, Хил пока ограничивается котелком), усыплять человека, поджигать все, что горит, поднимать в воздух небольшие предметы и определять, не отравлено ли питье. Ну, и по мелочи, конечно: они оба неплохо разбираются в травах и смогут при необходимости сварить пару зелий лечебного свойства. Это все — для затравки, чтобы интерес не пропадал, главное, чему я их учу, относится не к магии. Разбираться в людях. Видеть их скрытые помыслы, желания, угадывать хитросплетения их мыслей, уметь руководить и слушать, выбирать из двух зол и принимать верные решения… Ну и наиглавнейшее — понимать себя.
Мне самому понадобилось очень много лет, чтобы чуть ближе подойти к самому себе, и я пытаюсь научить их этому искусству как можно быстрее; сомневаюсь, что они проживут столько же, сколько и я, у них времени меньше.
Хилли, хоть Рэд и стал моим учеником раньше нее на восемь лет, уже почти догнала его. Не придержишь ее — так и перегонит же! Вот она, сидит, склонившись над бумагой, сосредоточенно выводит буковки, записывая ингредиенты. Я позаботился и о том, чтобы оба они научились писать, читать и считать; более того, заставил прочесть кучу исторических книг, философских и общекультурных. У меня у самого никаких книг в моем домике нет, но ученики во время своих 'заработков' уделяли время тому, чтобы найти в городских библиотеках нужное; а потом по приезде я их экзаменовал, по памяти.
Она уехала тем же вечером, обещав поискать травы для зелья, и я опять остался один. По моим расчетам, через неделю вернется из своих эскапад Рэд, и я снова смогу оттачивать на нем свое остроумие.
Я могу ошибаться в отношении Хилли, но… судя по всему, она и впрямь начинает вспоминать. А раз так, то скоро — через год, или месяц, тут уж как получится, — я немного приоткрою перед ней завесу ее памяти, как и обещал. Хотя как я объясню Хилли, что у нас с ней абсолютно разные версии нашей первой встречи? Настолько разные, что можно верить лишь одному из нас? Я допускаю, что события пятилетней (и столетней) давности представляются мне не совсем так, как было на самом деле. Я чуть приукрашиваю, перекраиваю действительность под себя, да, кто без изъяна? Но в основном я точен.
Вы, дорогие мои, решите сами, кто прав; а, в сущности — какая разница. Я готов поспорить, что моя версия гораздо интереснее. Может, я ее и выдумал.
Кстати, предупреждаю, что уйду я в воспоминания надолго, и, возможно, где-нибудь в середине решу, что добавлять нечего. Но, в конце концов, я — автор этих строк, кому как не мне, выбирать, что размазывать по страницам?
Итак, смачивая пальцы слюной, но немного, не слишком обильно — чтобы годы, пролистываемые мной, не выскакивали из общей кучи и не липли к рукам; задув свечи и прикрыв глаза…
***
ВОСПОМИНАНИЯ. Стрижи — Дор-Надир.