Бурцев получил свою первую зарплату. Начфин каким-то образом умудрился потерять его расчетную книжку. Пока разбирались, шла переписка и ответы со старого места службы, по какое число был удовлетворён денежным довольствием, прошло два месяца. Первый раз он держал чеки Внешторга в руках. Смотрел на бумажки, похожие на лотерейные билеты и думал: «Какое все-таки варварское государство. Посылает людей воевать за границу во имя каких-то непонятных целей. Платит им каких-то триста чеков в месяц, которыми и в своей стране не везде можно расплатиться, а только в специализированных магазинах «Березка», не говоря уже о других государствах. До какой же степени нужно властям держать человека за быдло! Вдувать всё время ему в уши идеологию, что он живёт в самой прекрасной стране мира».
— Ну и куда их деть? Купить афганскую дублёнку, так жены нет, — высказался вслух Бурцев.
— В чемодан, командир, в чемодан, — сказал зампотех, — вообще-то, первую положено обмывать.
— Я не против, только где водку взять, — отозвался Бурцев.
— Как это где? — вмешался замполит. — Ваши деньги — наши проблемы — в штабе армии «ванькинторг» есть.
— В военторге разве продают водку? — спросил Бурцев.
— Официально нет, а из-под полы торгуют, — ответил замполит.
— Сколько бутылка стоит?
— От пятнадцати до двадцати чеков. Всё зависит от наличия спроса и предложения.
— Ух, ты как дорого! — воскликнул, — Бурцев.
— Контрабанда, — сказал замполит, — они же берут водку у таких офицеров как наш Миронов. Кто в бензобаках, кто с таможенниками в сговоре. Каждый накручивает себе, перепродают девочкам из военторга, а те свою долю берут. Вот поэтому и получается дорого. Бывают и перебои, тогда цены взвинчиваются.
— Почему? — вмешался зампотех. — У Тани Масленкиной всегда есть.
— Оно-то так, да она дорого продает. Ей высокий чин привозит, а он много себе накручивает, — сказал замполит.
— А чего ему не возить, — вмешался начальник штаба. — Таможенному досмотру не подлежит, в Союз летает часто, и тягает потихоньку, а Танька торгует. Но у неё двадцать стабильно.
— Зато всегда есть, — снова вмешался зампотех. — Давайте, командир, я на дежурной машине слетаю.
Бурцев отсчитал пятьдесят, подал зампотеху.
— Хватит или ещё?
— Хватит, — сказал зампотех.
— Закуску не забудь, — замполит вынул двадцать чеков. — Возьмешь каких-нибудь деликатесов. Каши на кухне возьмём.
Обмывка зарплаты затянулась допоздна. К Бурцеву подсел зампотех и плеснул ему в кружку водки. Тихонько стукнул о край его кружки дном своей.
— Давайте выпьем, командир, чтобы сволочей в нашем коллективе не было.
— Да их вроде бы и так нет. Все нормальные ребята.
— Э, не скажите. Вот Жора Пономаренко сидит, спит и видит себя на вашем месте. Вы к нашему начальнику штаба батальона приглядитесь. Не простой он мужичек. Ребята все на водку давали, а он сидит ест и пьёт, хотя б для приличия один чек дал.
— Прекратите, это же такие мелочи.
— Нет, Петрович, не мелочи. На войне мелочей не бывает. Для «Березки» бережёт, в забугровый товар бабу будет одевать.
— А может он машину мечтает купить. Почему вы думаете, что обязательно жену приодеть? Сколько стоит машина чеками? — спросил Бурцев.
— Если за чеки покупать, так же и стоит, как за рубли, но так никто не делает. Чеки продают барыгам один за два рубля, и потом за рубли покупают машину. А так, чтобы купить «Жигули» за чеки, надо все эти два года ничего не покупать. Триста своих умножайте на двадцать два.
— А почему на двадцать два? — спросил Бурцев.
— Каждый год по месяцу отпуска. В отпуске, чеки не платят. Пойдемте, подышим, командир.
— Пожалуй, надо бы выйти — эти «паровозы» так надымили, что не продохнуть.
Вышли из палатки. Свежий ночной воздух бодрил своей прохладой. Зампотех ноздрями с шумом втянул воздух.
— Ох, какая прелесть, — сказал зампотех, — днём такая жара стоит, а ночью с гор подует, отдушина, да и только. В Кабуле хорошо, горы всё-таки девятьсот метров над уровнем моря. Внизу пекло — ни днем, ни ночью продыху нет. Легче в атаку сходить, чем от духоты спасаться.
Палатки размещались немного на возвышенности, и оттуда был хорошо виден ночной Кабул. В ночном городе, то тут, то там вспыхивали перестрелки. Всё небо перечёркивали красные дуги от трассирующих пуль, которые гасли где-то в темноте, или рикошетом отскакивали от чего-то твёрдого, взлетали свечей вверх, описывая в небе замысловатые фигуры. Перечёркивали небо сигнальные ракеты, затем медленно опускались, окрашивая небо в разные цвета.
— Я пойду, командир, — сказал, зевая, зампотех.
— Что, уже надышались?
— Жаба душит. Этот скупердяй всю водку на халяву выжрет.
Зампотех ушёл, а Бурцев продолжал стоять, любуясь ночным небом.
— Странно как бывает, — думал он, — стоишь, любуешься этим фейерверком и даже не подозреваешь, что эта красота огней стоила кому-то жизни.
— Что, Василий Петрович, «салютом» любуешься? — услышал он голос сзади. Вглядевшись в темноту, он увидел идущего к нему командира полка.
— Вот стою, Николай Николаевич, и размышляю. Обманчива, всё-таки, бывает красота.
— Как обмывка первой получки прошла?
— А вы откуда знаете?
— Плох тот командир, который вокруг себя ничего не видит. Как только твой зампотех на дежурной машине выехал, я сразу понял куда. Все в складчину ложили или кто-то пожалел? — закуривая, спросил Лужин. — Наверное, Пономаренко зажал?
— Было дело.
— Нехороший у тебя начальник штаба батальона, ой нехороший.
— Вот и вы на него нападаете, Николай Николаевич — нормальный он парень.
— Э, Василий Петрович, не скажи! Если он в складчину десятку зажал, то шкуру свою тем более пожалеет. Не пойдет он с тобой в атаку. Это Карпенко может, а он нет. Тут одна семья, все на виду. Ты думаешь, я Миронова случайно с водкой застукал. Мне уже давно известно о его проделках. На складе в Союзе, кладовщица в ящики из-под сливочного масла бутылки с водкой ставит. Опилками засыпала, чтоб не звенели, губной помадой крестик рисует. А здесь на армейском складе кладовщик выдает Миронову вместо масла эти меченые ящики.
— Так недостача ж будет!? — заявил Бурцев.
— Не будет, Миронов списывает. Ты прикинь, бутылка водки тут стоит двадцать чеков. В ящик входит двадцать штук. Выходит, ящик — четыреста. Пусть Миронов продавал дешевле, все равно с ящика твоя месячная получка. В Союзе чек стоит два рубля на чёрном рынке. Ящик — восемьсот рублей, ну пусть — шестьсот. Ящик масла все равно в двадцать раз дешевле. Да потом кладовщица там продаст излишки. Раздели все это на троих. А с недостачей Миронов справится. Недовложения до нормы. Потом за водку в других частях можно не один ящик взять. Такая арифметика, Василий Петрович. «Кому война, а кому мать родна». Вот я его и предупредил, что о нём тюрьма давно плачет. Знаю, что он вор, возбудил бы уголовное дело, так ведь меня самого по парткомиссиям затягают. Мол, куда смотрел и что ты за командир, коль у тебя такое под носом творится. Господи, прости, ждёшь, чтоб пуля какая-нибудь шальная зацепила его, и на его место пришел другой.
— Зачем ему столько денег? — спросил Бурцев.
— Как это зачем? Пьянствовать, да бл. й одевать. Вон их сколько понаехало. Как мухи на мёд: и торгаши, и прачки, и поварихи и писарихи. Целая казарма женщин при штабе Армии — официантки да машинистки. Как в том анекдоте: Командир пишет наверх прошение «Ввиду того, что солдаты стали плохо воевать, разрешите открыть при части бордель». Прошение вернулось с резолюцией высочайшей инстанции: «Бордель открывать запрещаю, прачечную на сто корыт разрешаю».
— Я вот только одного не пойму, за какую такую провинность эти молодые ребята с роты Карпенко положили головы? Николай Николаевич, почему власть так плохо к армии относится? Они, что не ведают, в каких условиях мы живем? Кто-нибудь из политбюро своего сына сюда отправил? Не воевать, а просто пожить два года в палатке, под палящим солнцем, а на обед кашу пополам с песком.
— Ты вот что, Вася, думать можешь, но говорить об этом нежелательно, — Лужин похлопал Бурцева по плечу.
— Тогда бытовой вопрос, — засмеялся Бурцев.
— Как вы думаете, за чеки я смогу квартиру купить?
— Наверное, сможешь, если чеки хорошо продать. А что у тебя квартиры нет?
— Пока не обзавёлся.
— А что же у тебя есть?
— Чемодан под кроватью.
— Что же ты за парень такой? Гол как сокол.
— Решил я, Николай Николаевич, если останусь, жив, после Афгана уволиться. Куплю квартиру в хорошем месте, разыщу свою бывшую жену, и буду её просить, выйти за меня вновь замуж, прожить жизнь, вырастить детей и внуков. Хватит, наслужился. Как там, в «Горе от ума»: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».
— В том то и дело, — добавил Лужин, — учим одному, а делаем совершенно противоположное. Хорошие у тебя мечты, Вася, только не торопись увольняться, пусть дадут квартиру. Может, совесть у них ещё осталась. Хотя, нет. Лейтенант недавно письмо прислал. Подорвался парень на мине, списали из армии. Просить квартиру пошёл к председателю исполкома. Так он, знаешь, что ему сказал? «Я вас туда не посылал». Пишет лейтенант, просит помочь. А как я ему помогу? Написали мы с замполитом бумагу областному чиновнику. Подотрет этой бумагой чиновник задницу и что дальше. А зачем же ты развелся, если сходиться вновь надумал?
— Молод был, глуп, многого не понимал, да и она, наверное. Оба, виноваты.
Вдалеке от них, там внизу, где начинались дувалы, прогремели два взрыва.
— Гранаты, — сказал Лужин. — Вот так каждую ночь, а днем обычные люди, пойди разберись, кто из них против нас.
Лужин затянулся, яркий кончик его сигареты светился в темноте. Каждый молча думал о личном. Лужин о Светлане и детях, что остались там, в Подмосковье, а Бурцев об Асе. Найдет ли он её и где она сейчас?