Афганистан ощетинился и оскалил зубы, как загнанный в угол пес. Его то и дело пытались придушить, усмирить, одеть ошейник. Он извивался, норовил укусить, и это ему удавалось. Он кусал всё больнее. Отовсюду надо было ждать стрельбы — стреляли не только взрослые, но и дети. Теперь война для афганца стала работой, средством к существованию. Они объединялись в группы, банды. Весь транспорт, который двигался по дорогам Афганистана, подвергался жесточайшему разграблению. Обстреливали колонны, убивали водителей. Автоцистерны с горючим поджигали. Служить водителем в тыловых батальонах было, сравни с солдатами-пехотинцами, идущими в атаку. Жизнь этих водителей всегда висела на волоске. Пустые машины, идущие в Союз никто не трогал, но, идущие из Термеза постоянно подвергались нападению. Автомат для афганца был большая ценность. Он стал неким средством производства, как для обычного человека ткацкий или столярный станок. Если раньше афганцы воевали винтовками столетней давности, так называемыми «Бурами», ещё производства старой Англии. То теперь появились автоматы, пулемёты, переносные зенитные комплексы — это было оружие в основном советского производства. Как оно попадало банд формированиям, это трудно сказать. Скорее всего, через третьи страны, с которыми Союз торговал оружием. Такой вот бизнес вело правительство. Развязав войну в Афганистане, возрос спрос на оружие. С одной стороны покупает своя армия за средства налогоплательщика, а с другой стороны покупают другие государства, чтобы перепродать афганцам. Для чиновников кровавый режим — самый лучший вариант. Растет ВПК, растет производство стали, машин, станков на душу населения. Хорошие показатели, всё востребовано, товар не залёживается. Да и самому кое-что перепадёт. Во-первых, на войну можно всё списать. Во-вторых, от иностранцев за подписание договора о поставке оружия можно получить хорошую взятку, и неважно, сколько тысяч погибнет Вась, Коль, Петь. Бабы нарожают новых детей.
Делать трупы — хороший бизнес. Для этих кровожадных игр неважно, кого поддерживать в Латинской Америке или Ближнем Востоке, или сомнительные режимы в Африке, даже близко не стоящие возле коммунистической идеологии. Лишь бы их лидер заявил, что мы с вами, и мы ждём ваше оружие. Наши правители готовы безвозмездно, (конечно же, не для чиновников, подписывающих контракты) поставлять горы оружия. Мы заполонили весь мир автоматом Калашникова и тем гордимся. В итоге это всё оборачивается против нас самих. Люди в погонах шли в бой только лишь для того, чтобы этот «Калашников» был востребован. Эти люди были плохо одеты, имели скудные продпайки и нищенски оплачивались. Они были бесправны. Для них властители придумали такие законы, чтобы они не могли отказаться от поездок, воевать в другом государстве, не могли не убивать. Они были подневольные, на положении рабов — коммунистической империи. Окружение генсека набивало себе карманы от продажи оружия. Другого продукта, более ценного, в государстве делать не умели. А выжившему из ума маразматику, вождю-старцу, вешали очередную Звезду Героя.
И что же мы за народ такой? Позволяем грабить себя, содержать в рабстве, отдаем властям на растерзание своих детей. Мы идём на октябрьские и майские демонстрации с красными флагами, цветами и с портретами тиранов, убивших и замучивших миллионы людей, отправивших наших сыновей на бойню. Почему мы не вышли с плакатами «Нет войне в Афганистане» и «Нет безудержной гонке вооружения», из-за которой нищенствует народ. Почему мы не потребовали к ответу чинов, раздающих налево и направо всё, что создано трудом народа.
Мы безразличны к вдове, потерявшей мужа на этой войне; к матери, получившей на руки искалеченного сына. В лучшем случае, мы можем, вздыхая, посочувствовать, но не бороться. Чтобы жить по-человечески, наверное, надо поднять смиренно опустившую голову. Преодолеть ген страха, который триста лет прививали нам монголы, а затем селекционировали правитель-грузин и другие комвожди. Необходимо забыть поговорку «моя хата с краю» и грязной метлой выметать засидевшихся правителей. И мести до тех пор, пока там не останутся чистые и честные люди. Они там, наверху, должны знать, что за каждое неправильное действие будут держать перед нами ответ. Когда научимся уважать сами себя, соседа по дому, коллегу по работе, рядом идущего прохожего, нас начнут уважать другие государства. Не будут бояться, а уважать.
Тандем Бурцев — Васин оказался удачным: с одной стороны спокойный рассудительный Бурцев, с другой — быстрый, решительный Васин. Лужину понравился новый командир роты. Карпенко был смелый, дерзкий и неудержимый. Он был вспыльчив и стремился доказать свою правоту любой ценой — пусть это будет его жизнь или жизнь его солдат. Формально он получил приказ, но с выполнением можно было потянуть, сделать вид, что выполняешь. Так бывает, когда начальник глуп и отдаёт глупые приказы. Согласно Уставу, их надо выполнять, но умный, мыслящий, владеющий собой офицер сделает вид, что выполняет, а дерзкий, пытаясь доказать начальнику его глупость, выполнит. В итоге эта глупость претворяется в жизнь. Глупым становится не только отдающий приказ, но и выполняющий его. На войне это стоит жизни солдата.
Бурцев и Васин уже много раз ходили в рейды и возвращались без потерь. Сейчас, готовясь в очередной рейд, они осматривали солдат и придирались к каждой, казалось бы, мелочи, но любая мелочь в бою могла оказаться роковой.
Батальон прибыл к месту проведения операции без происшествий. Спешились, развернулись в цепь. «Пион», «Пион» — зашумело в наушниках. Это Бурцеву докладывали командиры рот о готовности. В небо взметнулась ракета, и цепь зашевелилась. Она медленно, качаясь, огибала подковой афганское селение. В цепи, которая вытянулась, как тонкая ниточка, зубцами просматривалось БМП. Они шли малым ходом, выпуская сзади себя клубы дыма. Всё это было похоже на пилу, с редкими зубьями. Пила медленно приближалась к краю зелёнки, что тянулась от самой высоты и примыкала к дувалам с левой стороны кишлака. Казалось, вот-вот зубья пилы вонзятся в край зелёнки и начнут её стричь. Бурцев с высоты наблюдал за продвижением своего батальона.
— Петрович, надо бы как-то эту зеленку прихватить, — услышал он в головных телефонах голос Васина.
— У нас с тобой не хватит сил, видишь какой огромный массив. По данным разведки духи в кишлаке, если займёмся зелёнкой, они с фланга могут ударить.
Вдруг из-за толстых, стен глиняных дувалов ударили пулемётные и автоматные очереди. Бурцев видел, как пули явно не долетали, метрах в десяти от цепи солдат, ударялись в землю, поднимая столбики пыли. Со стороны зелёнки ударили автоматы. Слышны были одиночные «уханья» «буров». Батальон залёг. Справа залегли и войска афганской армии. Завязалась перестрелка, которая длилась уже больше часа. К НП батальона подъехал на БМП Васин.
— Что будем делать, командир? Плотно бьют, рота лежит, никто не может голову поднять, — сказал он, ещё не подойдя к Бурцеву.
— А то будем делать: артиллерию на подмогу кликнул, вот-вот ударят. Будем кишлак сносить.
— Ты чего, командир, там женщины, дети, старики?
— Что ж поделаешь, война. Я же их не просил оттуда стрелять. Конечно, их жалко, но свои дороже. Что, Васин, прикажешь батальон у этого кишлака положить? Я уже видел, как легла рота твоего предшественника, с меня хватит.
Вдруг из укрытия выскочил старший лейтенант, командир роты. Он прибыл позднее Васина и в бою был первый раз. Ротный поднялся во весь рост, и что есть силы, закричал:
— Ребята, вперёд, за мной! — еле доносились до Бурцева слова.
— Убьют, как пить дать, убьют, — пробормотал Бурцев, — чего он в майке?
— Жарко, командир, наверное, горячий парень, — наблюдая за ним, сказал Васин. — Петрович, останови его.
— Как я его остановлю? Убьют, как пить дать убьют, — не отрывая бинокля, бормотал Бурцев. — Привалов, ложись, назад! — закричал Бурцев, но тот не слышал, он что-то кричал, и до НП доносились лишь отдельные звуки.
Рота за ним не поднялась, он пробежал, не оглядываясь метров сто. Вдруг его тело остановилось, как будто в замедленном кино, замерло, и он упал на спину. Появились вертушки, ударили по зелёнке и по дувалам. С высотки, что находилась справа от НП, ударили артиллеристы. Там, где были дома, остались одни руины. Огонь был подавлен, солдаты спокойно поднялись и пошли в сторону этих руин, держа автоматы на перевес. Бурцев и Васин подошли к старшему лейтенанту. Привалов лежал на спине, раскинув руки, приоткрыв рот, как будто хотел что-то сказать. На синей майке возле левого соска виднелся красный кружечек, а под ним была огромная лужа крови. Глаза его были открытыми и смотрели куда-то в небо. Они были голубыми, цвета неба.
— Снайпер, — сказал Бурцев, — прямо в сердце. И куда же ты спешил, голубоглазый? Ты уже там, в этой голубизне, а что же делать твоей маме? Чтобы поднять роту на смерть за собой, надо с ними с котелка щей похлебать, и знать каждого, на что он способен. Карпенко это мог, потому, как знал своих солдат, прапорщиков и офицеров, как самого себя. А он две недели в батальоне. Не нахожу никакого оправдания. Обычный психоз, мальчишка, да и только, в детстве насмотрелся фильмов про войнушку.
Он положил руку на лицо Привалову и закрыл ему глаза.
— Ещё тёплый. Лейтенант, Трубин, — обратился он к командиру взвода, — принимайте командования ротой. Ротного отнесите к машинам. Цепь подковой обогнула развалины. Оттуда иногда слышны были одиночные выстрелы, но автоматные очереди и взрывы гранат, выпущенных из гранатомётов, быстро их подавляли.
БМП почти вплотную подъехала к жилищам. Бурцев вышел из неё и направился к груде развалин. Пуля ударила почти у самых его ног. Одним прыжком он вскочил в пролом стены и увидел, как мелькнула тень в развалинах. Он вскочил туда и увидел в углу сидящего бородача. Афганец был таких же годов, как Василий, может немного старше. Бородач сидел на коленках, прижавшись в угол, рядом с ним валялась старая винтовка.
— Что, дух, патроны кончились? — Бурцев направил ствол автомата на бородача — тот смотрел умоляющим взглядом, его лицо выражали одни страдания, а по щекам, как горошины, катились слёзы. Бурцев опустил ствол автомата.
— Беги.
Афганец не понял и продолжал сидеть.
— Беги!
Василий повесил автомат на плечо, стволом вниз и показал рукой в сторону пролома в стене. Бородач понял, приподнялся, и тут Бурцев увидел, что из-за спины бородача из-под лохмотьев торчит маленькая головка мальчишки лет пяти. Его черные, широко раскрытые глаза, как два уголька смотрели на Бурцева. На его смуглых щеках от глаз до подбородка были видны две грязные полоски. Афганец схватил ребёнка на руки и скрылся в проломе стены. В это время появился Васин.
— Командир, видел, как в тебя дух стрелял, чуть не убил тебя, собака.
— А ты чего здесь, — раздражённо ответил Бурцев.
— «Так, стреляли ж», — смеясь, сказал Васин.
— Ты что же, как Саид за Фёдором, так и будешь за мной по пятам ходить. Ты, наверное, и жену так не опекал?
— Почему, Петрович, так плохо обо мне думаешь. И жену тоже пас.
— И кофе в постель носил?
— И это было. Правда, поначалу, пока дети не родились.
— А чем же дети помеха? — улыбнулся Бурцев.
— Ну, помеха, не помеха, а ориентиры стали теряться. Перестали понимать, кто в доме главный. А тебя пасу потому, что ты мне друг и мы на войне. Кто вынесет раненого из поля боя, как не друг. Никому не захочется собой рисковать. Так можешь пролежать всю ночь, пока духи не придут и яйца не отрежут. Ты скажи лучше, чего не стрелял, дух в зелёнку ушёл.
— Патроны кончились или что-то с автоматом, — ответил Бурцев почти себе под нос. Васин снял с плеча Бурцева автомат и нажал на курок. Раздалась очередь, от стены полетели куски глины.
— Петрович, в норме автомат.
— Эх, Витя, Витя, а ты бы стал стрелять, если бы увидел на руках ребёнка?
— Ну, спрашиваешь.
— Я молю Бога, что не стрельнул. Одно дело, душманы стреляют из зелёнки, с гор, из пещеры. Они туда пошли по своей воле, чтобы с тобой воевать. А этот, из своего дома. Он защищает, своих детей, жён от непрошеных гостей. Разницу усекаешь? Вот скажи, Витя, пришли к тебе люди с ружьями в дом, да мало что в дом, а идут в спальню и норовят поглядеть, какое у твоей жены нижнее бельё. Ты бы стал отстреливаться?
— Спрашиваешь, конечно, стал бы.
— Так и они, по их законам посторонний мужчина не должен заходить в женскую половину. Вот они берут винты и отстреливаются от таких гостей.
— Зачем же тогда попросил артиллеристов кишлак снести?
— Вынужден был из двух зол выбирать меньшее. Мне надо, чтобы сыновья к матерям вернулись.
К ним подошли двое, советник и командир афганского батальона. Советник поздоровался, протянув руку Бурцеву, а затем Васину.
— Зверьки совсем не хотят воевать, — сказал советник. Что будем делать, командир?
Афганец, не понимая русского, стоял и улыбался.
— Не знаю, что будете делать, — ответил Бурцев. — Им положено кишлак прочёсывать. Я своих бойцов туда не пущу, мне власти не велят зачистку делать. Я окружил, а они пусть чистят.
— Вот видишь! Иди, шмонай, чего лыбишься, обезьяна хренова, — сказал советник, при этом улыбнулся афганцу. Тот в ответ выставил все тридцать два зуба. Советник стал объяснять на пальцах, вставляя отдельные таджикские слова.
— Иди, — советник махнул рукой. Афганец не понял и продолжал стоять. Тогда советник стал махать в сторону кишлака рукой.
— Поднимай своих вояк. Идите, трясите вшивники. Ничего не понимает!
После долгих объяснений, афганец, наконец, понял и ушёл.
— Закурить найдётся? — спросил советник.
Васин достал пачку «Явы» и подал советнику. Тот достал сигарету и протянул открытую пачку Бурцеву.
— Он не курит, — ответил Васин за Бурцева, достал себе сигарету и сунул пачку в карман.
— Вы знаете, как их в армию набирают? — пыхтя сигаретой, сказал советник. — Перекрывают улицу в Кабуле, затем делают облаву — кого поймают, того и забирают. Привезут в часть, дадут автоматы, а к утру, половина разбежалась по домам. Ну, я пошел поднимать этих вояк.
Ещё около часа со стороны развалин слышались одиночные выстрелы, а потом всё стихло.