В субботу Бурцев и Васин собрались в баню. Морозный январский день был солнечный. Солнце, отработав день, уже скрывалось за горы и, подувший с них ветерок, жёг щёки. Оба шли размеренной походкой, не торопясь, с хорошим настроением в предвкушении прекрасного пара. На шеях висели полотенца, а из-под мышек торчало свёрнутое бельё. Васин держал в руках одиннадцатилитровый солдатский термос. Прямо им навстречу шёл командир полка. Офицеры остановились, отдавая честь, уступая командиру протоптанную в снегу тропинку. Лужин остановился, поздоровался с каждым за руку. Когда здоровался с Васиным, придержал его руку, улыбнулся.
— Ты квас весь не выпивай, я попозже в баню хочу сходить.
— А я вам в бутылки налил, четыре штуки в палатку занёс. На стол поставил.
— Молодец, знаешь, как угодить командиру, — Лужин хлопнул Васина по спине.
— Лёгкого вам пару, ребята.
Командир ушёл, а офицеры направились к бане. С самого порога в предбаннике их обдало лёгким теплом. На скамейках одевались три офицера. Дневальный заканчивал уборку предбанника.
— Как пар? — спросил Васин, ставя под лавку термос с квасом.
— Парок классный, — ответил один из офицеров, вытирая лицо полотенцем. — Это вот комбату вашему спасибо, а то бы чесались, как в прошлом году.
— Товарищ капитан, кваском угостите? — спросил лейтенант, весь в конопушках. Лицо его раскраснелось, и маковинки проявлялись с большей силой, делая лицо похожим на сито.
— Возьмите, только по кружечке, а то вылакаете, нам с комбатом не хватит.
Бурцев вытянулся на полке и разморённый отключился от всех забот. Лёгкий жар обдавал плечи и спину.
— Плесни, Витек, кваску для духу.
Васин налил в кружку квасу, разбавил горячей водой и плеснул на камни. Они ухнули, как будто, там внутри в глубине раздался взрыв. По парилке пошёл хлебный запах.
— Как приятно пахнет хлебным духом, — прикрывая губы от жары, сказал Бурцев.
— Да, дух отменный, Русью пахнет. Эх, берёзку бы сюда. Вот поеду в Союз, обязательно берёзовых веников привезу. Сколько просил Миронова веников привезти, а он всё твердит, где я их тебе в Термезе возьму.
— Спасибо, хоть тазы привёз. Всё-таки додавил его командир, шевелиться стал. Смотри, как быстро веник распарился. Бурцев вытащил веник и сунул руку в тазик.
— Вода кипяток, сразу сомлел.
— Не люблю я этот эвкалипт, Петрович, он индусами пахнет.
— Кем, кем, — засмеялся Бурцев.
— Как в индусской лавке. В афганской совсем по-другому.
— Ну, ты, Витя, даёшь, тебе бы на парфюмерной фабрике работать, марки духов определять.
— Может и так, нюх у меня сильный. Раньше было, иду по подъезду, пока до своей квартиры доберусь, по запаху из квартир знаю, что жены своим готовят. А есть такие, ничего не готовят. Ничем не пахнет.
— Может просто не слышно запаха?
— Нет, Петрович, я этим интересовался. Ждут, когда он придет с работы и приготовит. Давай, отхлещу. — Васин взял веник. Бурцев распластался на полке. Васин стал ходить по его телу распаренным веником.
— Петрович, вчера к моему прапорщику приезжал школьный друг, вместе с афганцами. Они работают в афгано-советской торговой организации. Командира хотели повидать, да его как раз не было. В понедельник приедут снова.
— А что они хотели?
— Предлагали два десятитонных контейнера. Просят за это машину угля.
— На кой нам контейнера?
— Э, не скажи, Петрович, выроем в горе ниши, заложим туда контейнера и засыплем землёй. Будет отличное овощехранилище. Завезём овощей под осень, и будет в супе живая картошка плавать. Миронов задушил этими концентратами. Поговори с Лужиным, пусть даст машину угля.
— Васин, у тебя голова не для вшей, тебе бы зампотылом быть.
— Я ещё одно могу предложить. В парке прицеп-рефрижератор без дела стоит. Только надо с рамы снять и вкопать, а афганцы предлагают небольшую холодильную установку. Говорят, что сами и смонтируют, отличный холодильник получится. Летом можно свежее мясо, масло хранить. Тот же квас холодный в столовую выдавать. Миронов же ничего не хочет делать.
— Витя, ему бутылка да баба, вот и весь его интерес.
— Какая там баба, Петрович. Я своими ушами слышал, как после бани он тискал одну. Она ему кричит, чего ты лезешь, а у самого ни хрена не стоит.
— Ну, его, Витя, пойдём лучше подышим. Сели в предбаннике, от нагретых тел шёл пар. Кожа покрылась мелкими росинками.
— Дай кружечку кваску.
Васин набрал кружку холодного квасу, подал Бурцеву. Тот жадно глотал его, слегка прикрыв глаза от удовольствия.
— Отличный квас. Как ты его делаешь?
— Рецепт простой: беру в столовой сухари, заливаю кипятком, затем в остывший отвар кидаю полпачки сухого квасу. С Союза несколько пачек привез. Вот так постоит пару дней, затем кидаю изюм, у афганцев на рынке беру. Лучше, когда кишмиш. Закрываю термос крышкой, изюм такую резкость даёт, как шампанское получается.
В это время открылась дверь и показалась курчавая голова.
— С лёгким паром. Попариться пустите?
— А, Юра, заходи, давненько тебя не было, — Бурцев вытер мокрую руку полотенцем и поздоровался. То же проделал и Васин.
— Где пропадал?
Васин подвинулся, освободив место. Капитан, Юра Тараненко, был командиром соседней части — отдельной роты спецназа. В состав дивизии не входила, а подчинялась начальнику разведки армии. Служба в разведке была сложная и тяжёлая. Группами, по десять человек, они ползали по горам Афганистана. Их забрасывали с вертолетов, и они неделями бродили, подпитывая армию нужными разведданными.
— Как дела, Юра, — спросил Бурцев.
— Дела у прокурора, а у нас делишки, — снимая обувь, ответил Тараненко. — Не жизнь, а сплошная мука.
— Чего так грустно? Зима же на дворе, духи дома сидят, — вмешался Васин, — в снегу по горам не поползаешь.
— Видать, горные лыжи приобрели, — пошутил Бурцев.
— Вот то и плохо, что зима. В понедельник на парткомиссию иду. Начальник политотдела спецчастей грозится партийным взысканием.
— Что случилось, Юра?
А то случилось, Петрович, что всегда случается у нашего брата командира. Мордобой в роте, уже трое в госпитале. Старики челюсти молодым рихтуют. Летом проще, по горам ползают, морды бить некогда. Молодому в горах помогают и рюкзак поднесут, если из сил выбился. Как приходят в казарму, словно с цепи срываются, грызут эту молодежь. Злость, что ли, сгоняют.
— Ну, ты сказал, Юра, ещё бы в горах молодёжь били, — сказал Бурцев, — там же жизнь на волоске, опасно, все друг от друга зависят. Может очередью из автомата ответить.
— Не говори, Петрович, они же у него головорезы, — вмешался Васин.
— Что поделаешь, у спецназа специфика такая. Если хотите, неписаный закон. Если группа встретила афганца, кто бы это ни был, мужчина, женщина, ребёнок, старик, его должны уничтожить.
— Что это за зверский закон такой? — возмутился Василий.
— Закон самосохранения. Если не убьют, то погибнут сами. Он тут же сообщит сельчанам, а те духам, там всё связанно. Вычислят, окружат и уничтожат. У бойцов на этой почве сдвиг по фазе. Лейтенант Кузин говорит, что как только попадается афганец, так эти пацаны просят офицера дать его зарезать.
— Выходит, испытывают удовольствие, как на охоте. Представляешь, Юра, кого ты готовишь? — сказал Бурцев.
— Ты прав, Василий Петрович, Кузин так и говорит — рота будущих уголовников.
— Эти искалеченные души там, на гражданке, ещё себя покажут. Им человека зарезать, что муху прихлопнуть, — добавил Васин.
— Ты брось про души мне рассказывать, — приподымаясь с лавки, отозвался Тараненко — можно подумать, что у тебя она святая. Сам-то когда перестал убивать? Как снег выпал? Пойдём лучше париться.
Бурцев и Тараненко залезли на полки, а Васин стал одну за другой кружкой плескать на раскалённые камни.
— Хватит, хватит, — закричал Тараненко, — уши в трубочку скручиваются.
Васин прекратил лить и, кряхтя, полез на полку. Несколько минут в парилке стояла тишина. Наконец пар спал. Тараненко от удовольствия, издавая звуки, похожие не то на визг, не то на стон, как будто мурлыча себе под нос, залез на самую верхнюю полку, на ней вытянулся во весь рост и засопел.
— Да, кстати, Юра, я тебе давно хотел рассказать о Кузине, — сказал Бурцев, — Васин свидетель этой истории. В октябре мы ходили в рейд. Встречаем в ущелье Кузина с группой. Связали они душмана, один провод прикрутили к члену, другой в рот, и завязали бинтом, чтобы не выплюнул. Сидит боец и крутит индуктор телефона. Все ржут, а афганец орёт. И телефон же где-то взяли.
— У духов, полно всякого добра, — вмешался Васин, — наши же колонны грабят.
— Я ему и говорю, — продолжил Бурцев, — «Кузин, что же ты делаешь?» Он смеётся и отвечает: «Это мы допрос с пристрастием учиняем».
— Так что же он тебе скажет, ты же ему рот бинтом завязал?
— А он ничего и не скажет, он русского не знает, — и все ржут.
— Кузин, — говорю, — ты же зло творишь. Он на меня зверем посмотрел, если бы я был один, точно бы застрелил.
— Вот, товарищ майор, — отвечает мне Кузин, — Петя Говоркин лежит, они ему член и уши отрезали, и звезду на лбу вырезали. Они с Мешковым шли впереди, напоролись на засаду. Мешков прорвался, а Петю раненого прихватили. Мы их потом выследили и гранатами закидали, а этот уцелел.
— Я понимаю тебя, Кузин, но, зло-то не надо творить.
— А он мне в ответ: «Они же творят».
— Они творят, а ты умножаешь. В итоге его не меньше, а больше.
— Может и ваша правда, — согласился он.
— Что, отпустил Кузин афганца? — удивлённо спросил Тараненко.
— Жди, отпустит, — вмешался Васин, — Мы только с бойцами поднялись на горку, слышим взрыв.
— Это, для духа лёгкая смерть, — сказал Тараненко. — Подвязывают ему между ног тротиловую шашку, поджигают шнур и уходят. На нашем жаргоне называется «Яйцо всмятку».
Парились долго. По нескольку раз парили друг друга веником. Затем выбегали и катались в снегу. И всё забылось. Им казалось, что они находятся не в чужой им стране, а где-то там, в России, может на Урале, в горах, в деревенской бане, а не на войне, бессмысленной и никому не нужной. Они сидели в предбаннике распаренные и вымытые, пили квас. Распахнулась дверь. И словно дым, пар окутал проем двери. Морозный воздух ворвался в предбанник. Первым зашёл начальник штаба, за ним командир.
— «Кто тут временный, слазь, кончилось ваше время», — пошутил начальник штаба. Ребята заторопились, оделись и вышли на улицу. Было темно. Морозный воздух ударил в лицо. Под ногами скрипел снег.
— А что, может по сто грамм, — Тараненко как фокусник достал из кармана бутылку.
— Вот это дело! — закричал Васин. — Я побежал в столовую.
В феврале всё чаще освобождалось небо от туч. Дни становились всё длиннее и солнечнее. Снег сходил, и чернота гор метр за метром, пробиралась вверх. Прижившийся возле столовой пёс «афганец» каждый день ложился на снег всё выше и выше. Наконец, когда снег ушёл в горы за пределы колючей проволоки, он вернулся к столовой и стал ложиться в образовавшуюся от здания тень. Столовая представляла собой длинный сарай с несколькими небольшими окнами и полевыми кухнями, пристроенными рядом под навесом. Это саманное сооружение строил своими силами ещё прежний зампотылу. Столовая и баня были единственными стационарными постройками на всей территории полка. Она была построена на афганский манер, из глины и перекрыта шифером. Потолок подбит дощечками из ящиков из-под снарядов. Снаружи она походила скорее на конюшню. Зато внутри, побеленная известью с синькой, выглядела вполне комфортно, особенно в летнюю жару. В ней всегда ощущалась прохлада. Рядом со столовой было разбито несколько грядок. Сейчас они освобождались от влаги, прогретые солнцем, испускали пар. Летом на них выращивали лук, укроп, редиску и даже помидоры. Так что на стол служивым попадало немного зелени и овощей. На склоне горы, вверх от столовой, копошились люди. Они выкапывали ниши под склады и холодильник.
Командир полка согласился с предложением Васина. Уголь в торговую организацию был завезён ещё в январе. Ждали, когда оттает земля, чтобы можно было вырыть места для контейнера. И вот сейчас, когда было всё готово, их ждали. Наконец появились два контейнеровоза и кран. Они заехали на территорию полка, а вверх к месту разгрузки подняться не смогли. Колёса увязли в раскисшей глине. Два афганца стропальщика выскочили из кабин и забегали вокруг машин. Обутые в галоши на босу ногу, они тут же увязли, оставив свои галоши в жидкой глине. Отыскали рукой на ощупь свою обувку и бросили в кабину. Подошёл гусеничный тягач. Зацепив по очереди автомашины и кран, подтянул их к месту разгрузки. Наблюдая за этой картиной, Лужин подозвал к себе начальника вещевой службы. Краснощёкий капитан, пытаясь изобразить строевой шаг, разбрызгивая глину во все стороны, подошёл к Лужину.
— Да не брызгай, тоже мне строевик выискался, — замахал командир полка руками. — Вот, тебе один контейнер под вещевой склад.
— Ну, слава богу, а то отбоя от крыс нет. Да и за железом целее будут все вещи.
— Можно подумать, что вы с Мироновым из железного склада не украдете. Как тот цыган поёт: «выкраду вместе с замками». Ты лучше людям пару сапог подари. Видишь, глину месят босыми ногами.
Через минут двадцать начвещ принес две пары новеньких кирзовых сапог. Афганцы увидели такой дорогой подарок, засияли в улыбке. Примерив по одному, закивали головой, что в норме, затем сняли и, связав попарно, повесили себе на шею. Они цепляли крюками за уши контейнера, проворно бегая в раскисшей глине, ни на секунду не расставаясь с бесценным по их меркам подарком. Их красные, как гусиные лапки, ноги месили глину вперемешку со льдом. Лужин подозвал к себе солдата таджика.
— Переведи им, пусть наденут сапоги, простудятся.
Переводчик перевел. Афганцы, болтая и размахивая руками, крутили головами.
— Они сказали, что не будут надевать сапоги — дорогую обувь в мокрой глине держать нельзя.
Разгрузка закончилась. Контейнеры удачно стали в ниши. Солдаты начали засыпать их землей. Пришел заведующий столовой, принес грузчикам и водителям по буханке хлеба и по банке тушенки.
— Тушенка не свиная? — спросил Лужин.
— Что вы, товарищ подполковник, я же знаю, что они свинину не едят. Говядина, тут вот на этикетке бычья голова нарисована. Я специально выбирал, чтобы не было порванных этикеток.
Прапорщик стал раздавать хлеб и тушенку афганцам. Те отмахивались руками. Солдат таджик внимательно выслушал их болтовню и перевел командиру полка:
— Говорят, что не возьмут такого дорогого подарка, не заработали.
— Положи им, прапорщик, в кабины, сами разберутся, — сказал Лужин.
Прапорщик разложил хлеб и тушенку в кабины. Афганцы уехали. Грузовики с горы по пробитой колее выехали легко. Бурцев и Васин стояли рядом возле командира полка. Иногда Васин выкрикивал, подавая команды взводным. Его рота засыпала контейнера землей. Когда над контейнерами стали появляться небольшие бугорки земли, Лужин повернулся к Бурцеву:
— Ну, вот и все, Василий Петрович, дело сделано. Видишь какая нищета, а мы сюда за вшами привалили. Сами от них не так давно избавились.
— Не совсем, нам бы со своей Азией разобраться, Николай Николаевич. Там такая же нищета. В городах, конечно, получше, а в кишлаках то же самое.
— Я, Вася, все это видел, лейтенантом в ТуркВо служил. Нагляделся вот так, — Лужин провел большим пальцем выше головы. — Спроси начальника штаба, он лейтенантом на Курилах служил. Прибыл на Курилы с молодой женой, жить негде. Вырыл себе землянку и жил. Тридцать лет как война кончилась, а уровень жизни офицера так и остался на полтора метра ниже земли. Атомной бомбой весь мир пугают, да вооружение в Африку чёрножопым раздаривают, а свой лейтенант строит землянку и живет в ней, как крот. А мы вот два года в палатках живем, консервированные щи едим. Свою детвору пускай сюда на перевоспитание присылают. Глядишь, исправятся и не будут пьяными по Арбату шарахаться.
— Я думаю, не пошлют, — засмеялся Бурцев.
— Я тоже так думаю, Вася.