Ася зашла в купе, она не осознавала, зачем и куда идет. Какая-то сила тянула ее туда, назад, на перрон, где стоял ее любимый человек. Она сердцем чувствовала, что прощена, что он любит ее, и ей хотелось быть рядом с ним. Только подчинение Борису, его магической воле, толкало ее в вагон. Борис был старостой отряда, он и по возрасту был старше ребят. Отслужил в армии и поступил на первый курс политехнического института, уже, будучи членом КПСС. Рыжего паренька в институт приняли без всяких проблем, хотя конкурс был большой, а оценки его не весьма высокие. Помощь родственников и членство в партии давали преимущество. В партию Боря вступил еще в армии, по настоянию своего отца. Отец Бориса был главным инженером одного из минских заводов. Он пристроил сына служить недалеко от Минска и рекомендовал сыну во всех анкетах скрывать свое еврейское происхождение. Отец по рождению был Ефим Маркович, но, исправив свои метрики, стал Федором Максимовичем, русским.
Пристроить Борю вблизи Минска не составляло труда. Один из чиновников военкомата строил себе дачу, и ему необходима была половая доска. Через свою сестру Песю, которая работала бухгалтером в райпотребсоюзе, он выписал доску, по цене отходов и завез чиновнику на стройку. Борина проблема была решена. Он был направлен вначале в учебку. Получив сержанта по окончанию учебки, стал служить в одной из частей недалеко от Минска. Чтобы Борю приняли в партию, Ефим Маркович проявил колоссальную изворотливость. Он завел дружбу с командиром части. Несколько раз устраивал пикники с изобилием шашлыков и выпивки. Автомобильные мастерские части снабжались с завода сверлами, резцами, точильными кругами и другим инструментом, без всякой выписки и оплаты. Правда, это все долго не держалось в мастерских. Предприимчивые прапорщики быстро все растаскивали по домам. Но кое-что все же оставалось, благо завод был большой, и пока Боря служил, снабжение не прекращалось.
Боря был во всем примерный солдат. В политучебе преуспевал, конспекты с ленинскими работами у него были лучше всех. На комсомольских собраниях он старался выступить с хвалебной речью в адрес замполита и командира и непременно ругал тех, кого ругало командование.
Все эти качества, плюс заслуги отца, стали поводом для приема его в ряды партии. Когда подошел конец службы, Ефим Маркович вложил максимум энергии, чтобы Боря не терял целый год и поступил в институт. Но так как увольнение из армии было осенью, а поступление в институт летом, то из-за каких-то двух месяцев Боря терял целый год. Ефим Маркович проявил еврейскую сноровку и в результате долгих мытарств по кабинетам военных, все-таки вышел на генерала, которому нужны были трубы и батареи отопления. На одном из загородных уикендов, где генерал уплетал сочный кусок мяса и пил «дармовой» коньяк, Ефим Маркович заявил: — «Я вам трубы, вы мне Борю».
Решение было найдено, Борю отправили в краткосрочный отпуск. Больше Боря в части не появлялся, а так как отпуск по закону мог длиться не более десяти суток, то папа приезжал в часть за новым отпускным билетом через каждые десять дней.
В институт Боря поступил легко, благодаря родственникам Цыркиным по маминой линии. Там он тоже проявлял активность, правильно понимал политику партии и был замечен дирекцией института. Его избрали старостой курса. Во всех стройотрядах Борю назначали старшим. Это ему нравилось, так как физически работать он не любил, да и не хотел, зато управлять у него получалось хорошо.
Познакомился Боря с Асей на одном из студенческих вечеров. Он сразу приметил белокурую стройную девушку, стоящую в углу и тут же пригласил танцевать. Два года они дружили. Ей нравилось его ухаживание. Она за всю жизнь не посмотрела столько концертов и спектаклей, сколько за два года с Борей. Другим ребятам нужно было одно и тоже: снимай трусы и сразу. А этот полгода ходил. Ася ненароком подумала, может он импотент. Однажды получилось как-то само собой. Оказывается, все на месте, все есть.
К тому времени родители Бориса перебрались в Ленинград. Отец стал директором небольшого предприятия. Ефим Маркович получил новую квартиру, а минскую через махинации обменял с предоплатой на ленинградскую для сына. И сейчас он думал только об одном, как пристроить сына после окончания института в Ленинграде.
Однажды в ноябрьские праздники после демонстрации с двумя друзьями собрались к Боре отметить праздник. Случайно встретили Асю с подругой. Нагрузившись спиртным и провизией, вся компания направилась на квартиру к Борису. Когда Борис открыл дверь, там оказались отец и мать. Для сглаживания неприятной ситуации, чтобы родители не подумали, что он устраивает на квартире оргии, он сразу представил Асю, как свою невесту, и сказал: «Возможно, будущую жену». Отец был доволен выбором сына. Жена русская, дети могут взять фамилию матери, и еврейское клеймо с его внуков будет снято. Он понимал, что евреи по закону, как бы не преследуются, но существовало негласное табу на должностное продвижение, поездки за границу. Мама же не одобряла выбор сына. Она мечтала видеть в невестках дочку старых друзей, Минееву Розу. Минеевы были пропитаны воздухом Израиля, тем более что старший брат Розы был женат на израильтянке и жил там. Отъезд семейства Минеевых в Израиль был делом времени. Мама хотела, чтобы Боря с Розой тоже уехали туда. Отец был против.
— Ты самый глупый еврей, которого я вижу на этом свете, — говорила она.
— Если бы я таки был глупый, то ты не жила бы в Ленинграде и не ездила на служебной машине на базар. А я бы сидел в сапожной будке, набивал набойки на каблуки, как твой умный папаша. И не слушай, сынок, эту старую еврейку. Если хочешь быть все время в переднике и с кухонным ножом, женись на Розе. Сколько не приходил в гости к Минеевым, я маму и Розу на кухне не видел. Все готовит этот старый дурак. Хобби, видите ли, у него такое. Знаю, это хобби. Такое хобби у меня дома живет. Сколько труда надо было вложить, чтобы твою мать к кухне приучить. Узнав, что Ася в скором будущем врач (профессия, так почитаемая в еврейской среде), смирилась с Бориным выбором и мать. Однажды она сказала:
— Боря, Шустерман главврач больницы, его вся родня там работает, а они нам дальние родственники. Я уже с ним договорилась. Он обещал Асю забрать к себе, так что жена твоя будет в Ленинграде устроена. Пусть отец твой вон не спит на диване, а пусть он таки думает, куда тебе деться.
Ефим Маркович в это время читал газету. Отложив ее, он взглянул на жену, затем на сына.
— Слушай сюда, Боря, лед таки тронулся. Эта еврейка стала мозгами шевелить.
Решив, что дело сделано, Боря успокоился. Он стал относиться к невесте, как к собственности. Эта черта собственника у него была развита с рождения. Когда дружил с Асей, он искусно её прятал. Ревность и чувство собственника не давали ему покоя. Когда закончилась учёба, и летом надо было уезжать в стройотряд, Боря договорился с деканатом, и Асю взял к себе в стройотряд. Полностью подчинив себе ребят, он не работал, а только командовал. Ребята слушались Борю во всем. Его напор, властолюбие, умение подыграть начальству в итоге давали свои результаты. Отряд был сплочён и дисциплинирован, все работы выполнялись в срок. Начальство было довольно. Даже Ася, которой постоянно Борис говорил, что они без пяти минут муж и жена, ни сколько не любила его, а подчинялась ему. И сейчас, когда он в приказном тоне велел ей сесть в вагон, она не по своей воле, а скорее в силу постоянного подчинения вошла туда. Она рванулась к окну, но и тут Борис одёрнул её.
— Сядь, чего ты мечешься?
Ася забилась в угол купе. Поезд быстро набирал ход.
— Почему он не попросил адрес? — думала она. — Почему я не предложила ему сама.
Поезд набрал скорость. Вагон закачало из стороны в сторону. Ей казалось, что его колесные пары в упрек стучат: «почему, почему, почему». Она вспомнила, как она первый раз поссорилась с Борисом. Ссора произошла из-за его хамского поведения. Начальство требовало досрочного выполнения работ. Все ребята вкалывали с раннего утра и заканчивали за полночь. Летние ночи и так коротки, а их укорачивали прожекторами, рабским трудом студентов. Ребята валились с ног. Борис, во всём потакая начальству, требовал от них невозможного. Однажды под вечер пошел сильный ливень. Ребята уже под дождём заканчивали укладку бетона. По окончанию собрались в вагончике, развесив свои мокрые робы. В это время появился Борис и потребовал всех собраться. Через десять минут все были в сборе.
— Пришла еще одна машина бетона, необходимо ее уложить, — начал он.
— Как это пришла? Мы же сегодня норму выполнили? — зашумели ребята.
— Тихо, я заказал на одну больше.
Ребята затихли. Вскочила пухленькая Галя и прощебетала на суржике.
— Як що тоби трэба, то сам и укладывай.
— Не хотите, пусть застывает в куче, удержим со всех стоимость бетона, — краснея, закричал Борис.
— А почему со всех, — сказала Галя. — Я думаю с того, хто заказывал.
Тут Борис вспылил. Он закричал.
— Ты жирная, хохлятская корова, за деньгами первая прибежишь! Хотя работник с тебя, как с х…я зубило.
Галя закрыла руками лицо и выбежала из вагончика. Наступила тишина, никто из ребят не заступился за Галю. Ася поднялась со своего места, подошла к Борису и со всего размаху ударила его по щеке. От неожиданности он даже свалился с табуретки. Затем подхватился и выбежал из вагончика. Ребята надели мокрые робы, и пошли укладывать бетон. Когда Ася пришла в вагончик, Галя лежала, повернувшись лицом к стене, и плакала.
На следующий день Борис не появлялся на стройке. Вечером после работы пришла Галя. Она прямо с порога спросила.
— Послухай, Асю, ты не знаешь, куда цэй жид дився? Целый день его на роботе не було.
— Не знаю, он ко мне не заходил.
— Маша казала, що ты ему оплеуху дала. А я-то думала, що ты з ным заодно.
— Какой же он еврей, он русский.
— Та жид вин, жид рябой. Маша Рутицкая говорит, что его отец с её отцом в школу вместе ходылы. Не Хворостов его фамилия, а Хворостман. И не який вин не Федорович, а Ефимович.
— Какое это имеет значение? Какая ты националистка, Галя: Русские — «кацапы», евреи — «жиды». А ты кто?
— Я хохлушка из-пид Киева.
— А по мне так, Галя, есть только две национальности — хороший человек, и плохой человек. Почему ты так евреев не любишь?
— А у нас вси их не любят.
— За какие такие грехи они сыскали нелюбовь у украинцев.
— У нас, их не любят таму, шо их богато.
— Что значить много? Они же родились на Украине, их там отцы и деды похоронены, это же их земля, как и ваша. Так можно сказать, что и украинцев много. Ты живешь по принципу: «если в кране нет воды, значит, выпили жиды; если в кране есть вода, то виновен жид всегда».
— Чего ты, Асю? Я их люблю. Так люблю, що задушила б в объятиях.
— Так, за что ж ты их так?
— За то, шо воны везде лезут. Жизни от них нет. Родня родню тянет.
— А ты не думала, что это у них иммунитет, чтобы выжить. Царь им не давал жить нормально, разрешал селиться только на окраинах России, землю не разрешал иметь. Вот они и сплачиваются, чтобы выжить.
— Я с тобой согласна, но царя уже давно нет, а они всё лезут, друг друга тащат.
— Так и твоя родня пусть тебя тащит.
— Та куды вона меня потащит, в колхоз, чи шо? Там же зверху наших никого нет. Ася, цю революцию хто зробыв? Напив, жид Ленин, та жиды Троцкий, Зиновьев, Каменев, Яша Свердлов. Вси жиды, только с русскими фамилиями. Для прикрытия псевдонимы себе придумали. А на дило, так все Блёцманы, да Шуцманы. Воны революцию зробылы и позаймалы вси посты и стали тянуть наверх своих. Тепер все их родственники там крутятся.
— Брось, Галя, чепуху молоть, как ты можешь? Сколько евреев Гитлер уничтожил в лагерях.
— Да, Асю, евреев невинных, собака уничтожил, только вот жиды остались. Можно подумать, русских и украинцев он меньше уничтожил.
— Ты так и пышешь национализмом! — воскликнула Ася, — откуда он у тебя?
Она не понимала, что националистами не рождаются, а становятся. Попади эта девочка на воспитание в качестве приёмной дочери в еврейскую, эстонскую или латышскую семью, тогда бы она ненавидела русских, украинцев и белорусов. Это заложено природой в борьбе за место под солнцем. И нападкам больше всего подвергаются те особи, которых численность меньше, их можно без труда согнать с накормленного места. На этой почве зарождается бытовой национализм. Люди не хотят признать свою вину во всех своих неудачах. Они с завистью смотрят на приспособившихся людей к этой нелёгкой жизни, более удачливых и более умных. Среди еврейства, скитавшегося многие годы по странам, выжили только те, кто наиболее был удачлив и сплочённей. Они больше всего уделяли воспитанию и учебе своих детей, музыке, литературе, искусству, медицине, техническим наукам. Не мудрено, что все ключевые посты занимались ими. Поэтому на бытовом уровне они воспринимаются как изгои. А выход тут один — учите своих детей, не жалейте на это средств, соревнуйтесь, будьте конкурентами за престижное рабочее место. Надо усвоить, что место не занимается по национальному признаку, а по профессиональному мастерству.
— Ты меня не поняла, — сказала Галя, — зря меня националисткой назвала, ты не права. Я уважаю евреев, таких, как Маша Рутицкая, как Саша Бортник, они с нами в жару и дождь работают. Я люблю Кобзона, Райкина, Жванецкого, Фрадкина — это евреи с большой буквы. У них много умниц. Я против жидов, как твой Боря Ефимович, которые лезут по головам, у них один девиз: «хапай, цапай, не будь быдлом».
— Тогда и не надо виновных искать в национальности. Национальность тут ни причем, все дело в человеке. Если человек любит свою семью и с уважением относится к своим близким, то он и к другим семьям относится с уважением. А если он к своей семье относится абы, как, начхать на них, то ему на чужих тем более наплевать.
До разговора с Галей она где-то там, в душе, сожалела, что дала Борису пощёчину. Ведь это был шаг к разрыву их отношений. Это наносило удар по её личному благополучию. Не выйдя замуж за Бориса, она лишалась ленинградской клиники, перспективы роста, а может быть и будущей диссертации. Замаячила провинция и врач какой-то участковой больницы. Ей не нравился Галин бытовой национализм. Но сейчас, после разговора с Галей, она чувствовала себя частичкой того гигантского спрута, окутавшего щупальцами коррупции, мздоимства и протекционизма всю страну.
Под стук колёс, она вновь вспоминала этот разговор, и только сейчас окончательно решила. Нет, не может она разменять любовь на какие-то материальные блага. Выйти за Бориса — значит заточить себя добровольно в темницу, где любовь будет заменена банальным супружеским долгом.
Открылась дверь, и в купе к девушкам зашёл Борис.
— Ася, я заказал чай, сейчас проводница принесет, приготовь бутерброды, будем кушать.
Ася посмотрела на него и ничего не ответила. Она ещё плотнее прижалась в угол купе.
— Я же с тобой разговариваю, не с этой стенкой, — возмутился Борис.
— Спасибо, я не хочу чаю.
Борис вышел. Ася сидела, прижавшись в угол, на её щеках появились слёзы. Она вспомнила, как через два дня после той пощечины он пришел в медпункт и делал вид, что ничего не произошло. На душе скребли кошки. Припомнилась очередная поездка на дачу к его родителям. Как она, изрядно потрудившись на чужом огороде, уставшая, а он, отлежавшись, целый день в тени, вечером домогался её. Как она отдалась ему без всякого на то чувства, а он, пыхтя, фактически изнасиловал её. Вспомнила, как его мать вначале была против его выбора. Но после неоднократных выездов на дачу, увидев её трудолюбие и умение готовить, заявила: «Боря будет ухожен». Тогда ей это было обидно. Она поняла, что мать видит в ней не избранника сыном любимого человека, а как хорошую служанку её Борису. И вот сейчас эта горечь всплыла и будоражила душу еще сильнее.
В дверях купе снова появился Борис. Девчонки читали, не обращая на него внимания. Ася сидела также неподвижно. И только непримиримая Галя отложила журнал на столик и взглянула на Бориса.
— А, между прочим, колы заходят в купе, надобно постучаться, тут девчонки едут, и могут переодеваться. И потом, ваше купе рядом. Вы, мабуть, ошиблись дверью?
— Заткнись, я не к тебе пришёл. Ася, что с тобой случилось? Кто это был?
— Это был мой бывший муж.
Борис запнулся, открыв рот от недоумения. Все вокруг молчали. Он почти прокричал:
— Что, у тебя был муж, а почему я до сих пор о нем ничего не знаю?
— А с какой стати ты должен о нём знать?
— Как, ведь ты собиралась стать моей женой?
— А вот так, каком кверху. Почему ты решил, что я стану твоей женой? Кто тебе это сказал? Я тебе что, согласие давала? Или ты мне предложение сделал, а я взяла время на обдумывание? Вы с мамой решили, что нашли отличную домработницу. Так домработницу, Боря, нанимают за деньги, а не регистрируют за рубель пятьдесят в Загсе. Если быть честной до конца, я не люблю тебя. Я люблю другого человека, моего бывшего мужа. И пусть мы с ним разошлись по недоразумению, по глупости, может быть от чрезмерной любви к нему, но я любила его и буду его любить, и ты в мою душу не лезь, тебе этого не понять.
Только теперь в душе у Аси всё стало на своё место. Наступил покой и умиротворение. Всё четко разложилось по полочкам. Исчезли недосказанность, компромиссы с собой и никому ненужная игра в любовь, и только стук колёс нарушал этот покой, в такт, повторяя слова: «почему, почему, почему».
Борис выскочил из купе как ошпаренный. Галя высунула голову в коридор, затем, задвинув дверь, повернула защёлку, прощебетала:
— И нечего тут ходить. Бродят тут всяки. — Потом она подсела к Асе, обняла её и поцеловала. — О, яка ты умница, Асю, як я тебя люблю.
Поезд замедлил ход. Вот он выехал на равнину и пошёл вдоль берега реки. В метрах пятидесяти от колеи была вода. Волны плескались в бетонный откос железной дороги. Девчонки прильнули к окну и смотрели на огромную гладь воды. Перед ними расстилалась могучая русская река Волга. Она величаво несет свои воды, как бы напоминая всем смотрящим на неё, что является тем разделом, той границей между Русью европейской и Русью азиатской.
По реке плыл теплоход. На его верхней палубе стояли люди, скорее всего туристы, две девушки в ситцевых платьицах махали проезжающему поезду руками. Буруны волн от винта белого теплохода отрывались и мчались в обратном направлении. Пройдя метров сто, они еще показывали свои белые спины, затем замедляли ход и затихали, исчезая навсегда в глубине матушки реки. У самого берега в небольшой заводи стояла лодка. На ней, склонив голову, в полудреме сидел рыбак. Солнце было уже высоко, клева, по всей видимости, уже не было. Голова рыбака подбородком упиралась в грудь, и он неподвижно замер в позе кучера. Его две удочки торчали с бортов лодки, поплавки равномерно покачивались на волнах. Затем поезд отошел от реки, и за окном девчонки увидели равнину с холмами, предгорьем Жигулей. Это была впечатляющая красота, той раздольной, огромной Руси-матушки.
Вновь показалась река, и поезд медленно въехал на огромный мост. И вот уже вагон оказался на середине Волги. Здесь в самом её центре она была могучая и непокорная. Её огромные волны с белыми вершинами ударялись в красные буи, обозначающие фарватер, швыряли их в разные стороны, пытаясь вон выбросить из реки.
Матушка Волга, пройдут века, все будет меняться, родятся и вновь исчезнут многие поколения, но ты будешь вечной. Ты будешь многих кормить со своих вод, ими ты многих поглотишь, и там они обретут покой. Но ты будешь, как и прежде, красива и величава, и человечество до конца дней своих будет любоваться твоими красотами.