После посещения управления кадров округа, Бурцев с предписанием поехал в штаб дивизии. Штаб находился на окраине города. В управлении ему объяснили, как туда добраться. И сейчас на городском автобусе он подъезжал к нужной ему остановке. В груди от радости подпирало. Он получит назначение в один из полков этой дивизии, а значит, рядом с большим городом.
— Все-таки повезло, — думал он, — не надо ехать в эти Тоцкие лагеря.
Дежурный офицер внимательно осмотрел его документы, после подвел его к двери начальника отделения кадров дивизии, на котором висела табличка п./п-к Ким М.И. Бурцев постучал в дверь. Ответа не последовало. Он осторожно приоткрыл её. Над столом, закопавшись в ворохе бумаг, торчала, лысая голова с круглым, как блин лицом. Туловища не было видно над стопкой красных папок личных дел офицеров, Василий разглядел маленькие руки.
— Разрешите, — громко произнёс Бурцев. Наступило молчание, затем голова подняла глаза. Вместо глаз на Бурцева взглянули две щелки. На круглом лице появилась улыбка.
— Входи, коль засол.
— Майор Бурцев, прибыл для дальнейшего прохождения службы.
— Бурцев, говорис. — Голова стала подниматься, и перед Бурцевым стал во весь рост маленький круглый, как шар, подполковник. Затем он протянул руку поздороваться. После рукопожатия туловище снова скрылось.
— Садис, — с явным восточным акцентом сказал подполковник. Бурцев присел на край стула. Ким взял документы и повертел их в руках.
— Так, — начал он, — зенат?
— Жены нет, развёлся.
— Ну, тогда здес комдив не оставит. Понимаес, город болсой, блядки всякие, где тебя по тревоге искать, да есцо «ЦП» тут было.
Бурцев понял, что подполковник говорит о ЧП.
— Лейтенант застрелился, — продолжал Ким. Капитан, как ты, разведенный, зену его увёл, а тот, не выдерзал, пулю себе пустил в висок. Комдив приказал в этом гарнизоне дерзать только благонадёзных.
— И чем же я не благонадёжный?
— Ну, знаес, разведенка, узе цто-то ест.
— А может у меня не стоит. Или я выйду сейчас за ворота, найду первую попавшую и женюсь, поставлю штамп в удостоверении. Тогда я благонадёжный буду? Или может еще, по каким качествам вы оцениваете благонадежность?
— Ну, знаес, браток, это не ко мне. — Ким поднял указательный палец и показал на потолок. — Это к нему.
— К кому?
— Там, на втором этазе сидит, с ним и будес говорить. Кстати, он строптивых не переносит. Идем, все ему и сказыс.
Ким ловко выхватил красную папку с надписью «на доклад», туда вложил документы Бурцева и покатился как колобок из кабинета. Бурцев пошёл за ним. На втором этаже находился кабинет командира дивизии. У двери с надписью генерал Ковалев В.П. они остановились. Ким тихонько постучал, приоткрыв дверь, он не вошёл, а как бы проскользнул в щель приоткрытой двери.
Удивительные люди эти штабные офицеры. Они не разговаривают с начальником, а как бы ласково шепчут. Не подходят к нему строевым шагом, громко стуча каблуками, а как бы плывут, расшаркиваясь. Выходят из кабинета лицом к начальнику. Упаси Бог, показать генералу свою задницу. Усидеть в одном кабинете много лет при частой смене начальников — большое искусство. Сильно услужливых начальники, уходя на вышестоящие должности, забирают с собой. Многим удается выхлопотать себе службу за границей. Это является большим материальным подспорьем. Да и жить в Германии, или в Чехословакии гораздо приятнее, чем где-нибудь в Забайкалье или на Кушке, где кроме скорпионов и всех удобств на улице, больше ничего нет. В приоткрытой двери показалось лицо Кима.
— Входи, здёт.
Бурцев отчеканил строевым шагом, затем доложил. Генерал приподнялся и указал Бурцеву рукой на стул. Коротенький, такой же, как Ким, генерал вальяжно развалился в кресле, сквозь расстегнутый китель виднелось свисавшее брюхо. Он начал задавать вопросы. Все вопросы почему-то касались личной жизни Бурцева.
— Неужто мои знания совсем никого не интересуют, — подумал он. — Выходит, я проучился все эти годы в академии зря, только ради этой бумажки, именуемой дипломом. Никто даже не поинтересуется, что я закончил её почти с отличием, а мог бы и на отлично, если бы не это недоразумение с военным искусством. Я прекрасно изучил технику и вооружение, а их интересует, почему я развёлся. Благонадежный я или нет. Потенциально готов ли я совершить какую-нибудь мерзость. Совершу я «ЧП» или нет, остальное не интересует. Как любят выражаться командиры «говно не должно выползти наружу». Этот девиз, — думал Бурцев, — «удержание говна» внутри, окончательно развалит армию.
Задумавшись, он не услышал вопрос генерала. Наступила неприятная пауза.
— Ты о чем думаешь, майор? — рявкнул генерал.
— Думаю я, товарищ генерал, о том, что те знания, которые мне дала академия, в войсках никому не нужны. Был я в управлении кадров округа, сейчас вот у вас сижу, и никто не спросил: «майор, а что ты умеешь делать?» Всех интересует, почему я развёлся, и кто виноват. Никто не виноват. Мы оба виноваты. Все так и норовят порыться в чужом грязном белье, никого не интересует, с какими знаниями офицер идёт в армию. И думаю я, что армия с такими тенденциями обречена на развал.
— Ну, ты молод ещё, чтобы так судить об армии.
— Вы знаете, товарищ генерал, одна из первых статей устава гласит: «Все военнослужащие должны обращаться друг к другу на ВЫ». Сноски о том, что генералам разрешено нарушать эту статью, я не нашел.
Генерал не ожидал такого напора в корректном и спокойном тоне. Он побагровел, но в ответ сказать ничего не мог. Так он молча просидел несколько минут, затем перешел на спокойный тон.
— Вы больно умный, товарищ майор. Ким, в дальний гарнизон его, к Никольцеву, тот тоже шибко умный. Будет там вас два умных: командир полка и командир батальона. Соберем, Ким, полк вундеркиндеров.
— Так тоцьно, — расплылся в улыбке Ким.
Бурцев вышел из кабинета с огромным камнем на душе. И не потому, что его посылают в какой-то там дальний гарнизон. К этим захолустным дырам он давно привык. Судьба не баловала его. Ощущения тяжести были оттого, что рухнули все его надежды. Там, в академии, он думал, что это исключение, что после училища ему довелось служить в плохой дивизии, где нет дисциплины, нет учёбы, что кроме пьянки и ругани ничего путного нет. И вот сейчас до него доходит — это не исключение, а, как правило. Армия вся такая, и та дивизия, где он служил, ничем не хуже и не лучше других. А там, учась в академии, он наивно мечтал, что после окончания непременно попадёт служить в образцовую часть. Такой ему, по наивности, казалась вся армия. У него до сих пор стоял книжный образ офицера, достойного уважения, служившего в лучшей армии мира. Василий по-мальчишески мечтал, как будет служить в такой армии, где есть уважение между начальниками и подчинёнными, где всё подчинено уставу: быт, учёба, и он покажет себя, своё мастерство, где к нему будут относиться с достоинством и уважением. Он будет требовательным к себе и к солдатам, с ними он будет водить, стрелять, будет передавать им все свои знания, полученные в академии. И если случится лихая година, с ними он встанет на защиту своей Родины. А в этом кабинете его мечты рухнули. Правда, иллюзии стали уходить ещё в академии после стажировки, да и после рассказов сокурсников. Но его склонность идеализировать ему мешала прозреть. Даже в штабе округа, еще несколько часов назад, он себя успокаивал.
— Это же управление кадров округа, им-то какое дело до моих знаний. Но, непосредственно у командира дивизии, в общении с ним у Бурцева вдруг слетели шоры.
— Кому как не комдиву, случись что, придется быть с офицерами на передовой. От их умения воевать, зависит успех дивизии, и даже жизнь комдива. Неужели он думает отсидеться в глубоком бункере? Нет, он, наверное, ничего не думает, — пробормотал про себя Бурцев.
— Цто вы сказали? — спросил идущий рядом Ким.
— Так, мысли вслух.
— Вы сказали, цто кто-то ницего не думает.
— Я говорю, думаете ли вы, что может быть второй Сталинград?
— Ну, ты хватил, майор. Какой Сталинград, силисца-то какая стоит, кто посмеет.
— А вы думаете, в сорок первом не так думали? Всё кричали, будем бить врага на его территории, а пришлось до Волги отступать. Сталин во все концы директивы слал «не поддавайся на провокации». Видать и подумать, не смел, что на него войной пойдут. Всё хлебушек им слал. Гитлер уже города бомбил, а эшелоны с хлебом в Бресте на путях стояли. Так верил в дружбу. Все думали, что немец шутит. Так, для потехи, сто тридцать дивизий у границы собрал? Видать, тогда тоже были вот с такими мыслями, как у вас. Им не нужна Родина. Главное карьера, а Родина там, где заднице тепло. Вот и вы, пристроились тут. Город хороший, от столицы далеко, значит от большого начальства подальше. Граница тоже не близко, если чего, отсидимся. Расти можно, звёздочки на погоны лепить, а там, глядишь, повезет, и в столицу прорвёмся. Хорошая должность, хорошая квартира, хорошая дача, машина, да и любовница не помешает, что еще нужно современному офицеру-карьеристу. Примерно так Верещагину Абдула говорил.
Ким стоял с раскрытым ртом, он не мог вымолвить ни одного слова. Правду матку ему ещё никто так не резал. Он даже стал смотреть на Бурцева иначе.
— Смелый парень, я бы так не смог, — подумал он. — Может быть, у него есть кто-то наверху, кто тянет его, и видать больсой нацальник, если он с генералом так смело себя ведёт. Надо быть с ним на всякий слуцай осторознее.
Выдав предписание, Ким сам позвонил лично командиру полка, чтобы тот прислал машину за офицером. С Василием стал разговаривать вежливо, обращаясь, только на вы, рассказал, где находится столовая, и просил пару часов подождать, пока придет машина.
После обеда Бурцев разместился в сквере, рядом со штабом. Он сел на скамейку, стоявшую под огромным тенистым дубом. Грело тёплое августовское солнце. Ещё было только начало августа, но тут, в степной зоне по всем признакам ощущался конец красного лета. Уже не было той яркой зелени, как это бывает ранним летом, трава пожухла, и отдавала запахом подопревшего сена. Листва на дубе была темно-зеленая с белым налётом пыли и мелкой паутины. В воздухе уже не было того аромата цветов и трав. Воздух после мелкого дождя, был густой тяжёлый, с запахом пыли. Бурцев укрылся в тени. Он наслаждался последними минутами уходящего отпуска.
— Как сложится этот год? Как долго еще до отпуска — думал он.
Первый раз у него появилось отвращение к службе, к армии. Ничего не хотелось делать и никуда не хотелось ехать.
— Почему высокообразованное офицерство, разговаривающее на французском языке друг с другом, выродилось и превратилось в общество хамов, невежд, разговаривающее только матом? Куда делись те корни старой российской армии? Где оскорбления друг друга могли закончиться дуэлью. Нанесения оскорбления считалось недопустимым позором. Были же после революции военспецы старой армии, а ведь не смогли передать ту культуру взаимоотношений. Причина, видать, другая, политика сверху. Вот вам и кухарка, управляющая государством, — подумал Бурцев. — Страной правил сын пьяного сапожника, недоученный семинарист. В бескультурье он был гениальным человеком. На банкетах за столом глава государства бросал хлебные мякиши, апельсиновые корки, окурки в свою жену и в окружающих. Флиртуя с маршальской женой, в декольте ей кидал хлебные корки. Этим довел жену Надежду Аллилуеву до самоубийства. Это все подхватывало его окружение. Они были дети таких же кухарок. И сменивший его Хрущёв, был таким же: ботинком стучал по трибуне ассамблеи ООН, грозился показать всем «кузькину мать». Придворным не на кого было равняться, кроме как на своего вождя. Малообразованность, бескультурье, быть похожим на низшие слои общества, считалось высшим достижением. Такой руководитель считался в партийных и военных кругах не оторванным от масс. Это поведение, царившее в верхних эшелонах власти, волной передавалось вниз. Чиновники быстро подхватили и перестроились. Культурный, образованный человек, не умеющий говорить на простом народном языке без мата, считался чужой. По всей видимости, поэтому в армии и началась чистка. Нужны были холопы. Офицерский корпус превратился в скверно ругающихся рабов.
Из окна, пятиэтажного дома, что стоял напротив, доносилась мелодия. «Чуть помедленнее кони» раздавалось в густом воздухе.
— Да, прав Володя. И что они меня так быстро несут. Галопом пронесли мимо Аси — не смог их остановить, хотя бы придержать. Даже адреса не успел спросить. А может так и надо, она наверняка выйдет замуж за того рыжего парня.
Сытый обед потянул Василия на сон. Он закрыл глаза и как будто куда-то поплыл. Ему снилось детство. На крыльце рубленого дома стояла его мама. Она была в сарафане и в переднике. Подошла к нему и положила руку на детское плечо. Он чётко видел мамины руки. Они натруженные, с огрубевшей кожей на пальцах и ладонях, местами в трещинах, но такие мягкие, ласковые и тёплые. А он, маленький, прижался к её ноге. Вот мама подняла руку с плеча и погладила его по голове. Ладонь была как пушинка, и от нее излучалось тепло. Мама что-то шепчет. Бурцев напряг все силы и прислушался. Мамин голос почти шёпотом ему говорит: «Трудной дорогой пойдёшь, сынок, но дойдёшь до большой любви, и будешь счастлив». От этих слов Бурцев проснулся. Он ощутил на себе чей-то взгляд. Перед ним стоял прапорщик.
— Вы майор Бурцев?
— Да, я.
— А я вас в штабе ищу. Хорошо, что дежурный видел, что вы сюда пошли, а то так бы до вечера искал. Начальник секретной части полка прапорщик Барабанов — представился он. — Меня прислал за вами командир полка.
На Бурцева глядело, улыбаясь, пожилое на вид, смуглое лицо прапорщика. Подойдя к машине, прапорщик обратился к Бурцеву.
— Где ваши вещи?
— В дежурке оставил.
— Берите вещи и садитесь в машину. А я забегу в штаб, мне надо секретную почту забрать.
Сорок километров машина катилась по хорошей асфальтной дороге. Затем свернула на гравийку. Клубы пыли поднимались вверх, пробивались сквозь щели УАЗа, щекотали ноздри.
— Там, за холмами и наша дыра, — повернувшись к Бурцеву, сказал прапорщик.
— Это еще не дыра. По асфальту едем. Я служил в таком месте, где асфальта в помине нет. Одни гравийки, да лосиные тропы. Сколько по гравийной дороге ехать?
— Шесть километров.
— Это же пустяки, а двести не хотели, да ещё по сопкам, до районного городишка пол день едешь. Выходишь из машины, как будто полную задницу гвоздей набили.
На дороге стали появляться указатели и стрелки: войсковое стрельбище, танковая директриса, автодром.
— Полигон что ли? — спросил Бурцев.
— Да, полигон. Через пару километров и военный городок будет.
— Это же хорошо, когда учебные поля рядом. Только, наверное, ночью спать не дают, когда танкисты «штатным» стреляют.
— Поспать, проблем нет, все привыкли. Наоборот, детишки засыпают хуже, когда стрельбы нет. Тот полк, который при штабе стоит, сюда за пятьдесят километров ездит стрелять.
— Особо не наездишься, — сказал Бурцев.
— Зато в городе живут. Жены все работают, детишки устроены. А наши дети, лазят по траншеям да окопам, могут в танк залезть. Так и гляди, чтобы гранату домой не принесли или под обстрел не попали. Особенно летом проблем хватает. Знаете, товарищ майор, как-то не хорошо наше государство к военным относится. Одним всё, другим ничего. Одни живут в Москве, в Ленинграде, в крупных городах. У них есть всё, устроена на работу жена, учатся в нормальной школе дети. Для них есть театры, кино, рестораны, кафе, библиотеки, да и путёвки в санаторий распределяются там в штабах. А другим кукиш с маслом. Живут они на полигоне, нет работы для жены, нет школы для детей, квартиры и той толковой нет — холод собачий, буржуйку на зиму в квартиру ставишь. И, как ни странно, все получают у государства одинаковую зарплату, а то и больше. В штабе у прапорщика зарплата выше, чем у меня. Почему же так — им все, а нам нищета. Детишки наши в совхоз в школу ходят. Автобусом возят, а когда сломается автобус, то пешком пять туда, да пять обратно. Да еще совхоз норовит детишек взять то на прополку, то на уборку. Какая там учеба? Так, для галочки. Лишь бы аттестаты получили. Мой парень хотел в институт поступать. Да куда там. Знаний нет никаких, хотели репетитора нанять, да разве на зарплату прапорщика наймешь. Тут самому бы ноги не протянуть. Все кричат — прапорщики воруют, — а что я сворую. Эти листы бумаги не скушаешь, живот подведет. Сын на экзамене двойку получил, ума не приложу, куда его пристроить. В школе было профобразование. Так, вы знаете, чему их там учили? Девчонок на ферму водили, коров за вымя дергать, а мальчишек трактор заводить.
— Трактористом пусть идет.
— Да вы что, смеетесь, что ли. Вы бы своего сына отдали? Там же одна пьянь, деревня вся спилась, что бабы, что мужики.
— Как было при царе, так и осталось, — сказал Бурцев. — Куприн в «Поединке» описал жизнь дальних гарнизонов, только с тех пор ничего не изменилось.
Машина подъехала к КПП. Оттуда выбежал низкорослый солдат-казах и быстро распахнул ворота. Проехав метров сто, она остановилась у входа в штаб полка. Прапорщик ловко подхватил одной рукой портфель, выскочил из машины, другой открыл заднюю дверцу, помогая Бурцеву вытаскивать огромный чемодан.
В штабе пахло краской.
— У нас ремонт идет, — сказал прапорщик. — А вот возле дежурного и командир полка стоит.
Бурцев увидел подполковника, отдающего дежурному по полку какие-то указания. Черноволосый, с небольшими залысинами, стройный, подтянутый, среднего роста, чуть старше Василия, он говорил четко, так, что была понятна каждая фраза. Речь подполковника Бурцеву понравилась. В ней была какая-то интеллигентность. Как ни странно, не было ни одного слова паразита, и тем более мата, он ни разу не сказал слова «ты». Когда закончил с дежурным, он снизу вверх оглядел Бурцева, затем его взгляд остановился на лице. Бурцев сделал два шага, приложил руку к головному убору, доложил о своём прибытии. Командир полка сделал шаг навстречу, подал руку Бурцеву и уже тихим голосом сказал.
— Очень рад вашему прибытию, командир полка Никольцев Вадим Степанович. Как вас по имени отчеству величают?
— Василий Петрович.
— Василий Петрович, у меня в кабинете ремонт идет, давайте зайдем в кабинет начальника штаба.
В кабинете за огромным столом склонился майор. Медленно чертёжным пером он тушью выводил буквы на карте. Видя вошедшего командира, он выпрямился, приняв стойку «смирно». Нос и щека его были испачканы тушью.
— Это помощник начальника штаба майор Зеленков, — сказал, глядя на лицо майора и улыбаясь, Никольцев. — Знакомтесь, наш новый комбат.
Майор вытер руки ветошью, стирая тушь с пальцев, подал руку Бурцеву.
— А где начальник штаба? — спросил Никольцев.
— Офицеры с округа на полигон прибыли, к учениям задачу ставят.
— Вы всё лицо тушью испачкали. Почему сами чертите, где ваш писарь?
— Писаря на гауптвахту посадил.
— За какую же провинность вы его посадили?
— К учениям надо готовиться, приказал ему после ужина карты рисовать. Думаю, приду, проконтролирую, что он сделал. Захожу часиков в двенадцать в кабинет, а он, скотина, Тамару со строевой части на столе разложил и дерет.
— Он ваш приказ не выполнил?
— Я бы так не сказал. Почти всё сделал, вот последнюю карту не закончил.
— Выходит, он сверх возможного старался. Так, за что же вы его на гауптвахту?
— Ну, как же, товарищ подполковник, это же не бордель. Он прямо в кабинете бабу дерет.
— Эх, Зеленков, Зеленков. Наказание должно соответствовать проступку. Вы, что полиция нравов? А как я вас застал, с этой, как вы выразились, бабой. Я же вам взыскание не объявил. А следовало бы. И что мы за народ такой, как что, так сразу за устав. Так ведь он не дышло, куда повернул, туда и вышло. Он должен быть беспрекословный для всех, а не только для подчинённых. И что мне делать с этой Тамарой, ума не приложу. Уволить её, так куда ей деваться, обратно в совхоз? Лучше бы жену какого-нибудь офицера или прапорщика взяли. Так нет, этот капитан за нее горой стоит. Сидит напротив неё в строевой части, все карандаши роняет, чтоб Тамаре на коленки поглядеть. А для неё этот солдат может последний шанс, может хоть в жены возьмет, а ваш кобеляж ей, наверно, осточертел. Пойдёмте, Василий Петрович, в другой кабинет, а вы, Зеленков, подумайте, правы или нет.
Разговор длился долго. Чувствовалось, что командир полка подготовлен и знал, о чём спрашивать. Ему важно было знать, как подготовлен его офицер, в чьи руки попадет батальон. Следуя из разговора, было заметно, что Никольцеву Бурцев понравился. По окончанию разговора он вызвал прапорщика и велел отвести Бурцева на подготовленную ему квартиру.
— У нас капитан убыл, квартира однокомнатная, но вам как холостяку хоромы, я думаю, ни к чему. Двухкомнатных квартир нет, семейные офицеры в очереди ждут.
Когда Бурцев устроился в своей квартире, решил ознакомиться с городком, а заодно что-то купить поужинать. Городок был небольшой, но для полка домов было многовато.
— Кроме полка, тут стоят, наверное, и другие части, — подумал Бурцев. Рядом с домами находился магазин, одно крыло его служило продовольственным, другое промтоварным. Вдоль домов шла асфальтная дорога. Асфальт заканчивался на перекрестке с гравийной, по которой приехал Бурцев. С тыльной стороны домов было небольшое озерцо. Оно издавало зловонный запах. То ли это был отстойник в системе канализации, то ли озеро служило сливом на случай прорыва оной. Обойдя всё это, заглянул в магазин, с его скудным ассортиментом. После шумных столичных улиц Бурцев шёл по тихой улице захолустного гарнизона с одним рядом домов. В его душе наступила такая тоска и безысходность.
— Неужели это и всё — подумал он. — В этом далёком гарнизоне и закончится моя служба?