До Ташкента летели без приключений. Учитывая разницу во времени, приземлились поздно. Выйдя из самолёта, офицеры столпились на площади перед аэропортом. Как и следовало ожидать, никто их не встретил.
— Мать их так, — выругался подполковник, — даже на бойню и то не могут толком отправить. Стоим здесь, как стадо баранов, своего конца ждём.
К толпе офицеров то и дело подъезжали такси. Они выхватывали из толпы по четыре человека и увозили на пересылку. Бурцев сел с подполковником и двумя лейтенантами.
— Сколько стоит до пересылки? — спросил подполковник.
Узбек оскалил в улыбке все тридцать два зуба:
— Ноцной тариф в цетыре раза.
— А с какой это стати с нас в четыре раза больше?
— Не мелоцись, подполковник, там цеки будисъ полуцяць.
— Я там уже год по горам бегаю, — сказал лейтенант, — давай поменяемся — чеки получишь. Там многие уже вместо чеков деревянный бушлат получили.
Узбек молчал, только доносилось лёгкое урчание мотора, да равномерный стук таксометра.
— В каком государстве я живу, — подумал Бурцев, — чтобы отправить человека на войну, надо умудриться содрать с него деньги в четыре раза больше, чем платит за такси обычный гражданин. Нет, господа чиновники, так долго продолжаться не может. Афганистан — это тот Рубикон, который раскроет людям глаза и расставит все точки. Тогда держитесь, господа правители, с заплывшими от жиру рожами. «Нет страшнее русского бунта» — так писал классик.
На пересылке толпа собралась у дежурного. Он выждал, когда соберётся много народу, затем вызвал дневального. Вскоре тот появился и повёл офицеров в казарму. Огромная казарма была набита двухъярусными кроватями. В ней спало больше ста человек. Воздух стоял спёртый. Из туалета веяло запахом хлорки, вперемешку с мочой.
— Ищите себе кровати, — зевая, сказал дневальный.
Бурцев прошёлся между рядов. Отыскав себе пустую кровать, бросил на неё свой чемодан. Возле дневального столпились офицеры, требуя постельного белья. Солдат отнекивался, говорил, что бельё получат завтра у старшины, и, вообще, оно не понадобится, так как завтра все улетят. Бурцев понял, что никакого белья не будет. Его и в помине здесь не бывает, и направился к своей кровати. Толпа шумела, продолжала требовать. Вдруг из середины казармы кто-то прокричал.
— Да тише, вы, товарищи. Дайте поспать. Завтра в Афгане вам всё дадут.
Этот голос был для всей толпы отрезвляющим. Все в раз поняли, что с этого попки, стоящего у тумбочки, спросу мало. Это так — бутафория. Некая форма соблюдения воинского устава.
Бурцев достал из чемодана чистую майку, всунул в неё подушку. Переоделся в спортивный костюм и лёг. Проснулся он от движения по казарме людей. Одни шли с полотенцами к умывальнику, другие возвращались оттуда. Заправив одеялом постель, он пошёл умываться. Возвращаясь обратно, Василий встретил вчерашнего подполковника. Поздоровавшись, спросил: «Вы случайно не знаете, где тут можно позавтракать?»
— А, чёрт, их знает, наверное, где-то в городе.
Возле тумбочки стоял прапорщик и орал на всю казарму:
— Товарищи! Вновь прибывшие — пройти регистрацию и в медпункте прививку.
Выйдя на улицу, Бурцев увидел на двери небольшого здания табличку «регистрация». Толпа офицеров стояла возле двери. Он занял очередь на регистрацию и пошёл по коридору. На одной из дверей была надпись «буфет». У стойки в белом халате и такой же шапочке стояла молоденькая, довольно пухлая особа.
— Что у вас есть? — спросил Бурцев.
— А что видите, то и есть.
На полках стояло бутылок пять кефира и столько же лимонада.
— Булочек нет?
— Еще не завезли. Берите кефирчик.
— Судя по вздутым крышкам, он недельной давности? Боюсь, что от вашего кефира может произойти политический скандал. С высоты птичьего полёта могу обгадить весь Кабул.
Молодая особа расхохоталась.
— А если серьёзно, где можно покушать?
— Тут не далеко, — она охотно рассказала Бурцеву, как проехать в столовую.
В регистратуре ему дали талон на посадку в транспортный ИЛ-76, вылет которого был в пятнадцать часов. Пройдя прививки, он отправился в город. Отстроенный после землетрясения город был красив. Дома с восточным орнаментом, фонтаны, парки и огромные клумбы с множеством цветов, шумные базары и мелкие торговцы на улицах. Тут же пеклись лепёшки, жарился шашлык, готовился плов и лаваш — и всё это предлагалось к продаже. На улицах и базарах стоял аромат, щекочущий ноздри и разжигающий аппетит. Все казалось необычным. Если в других городах, где бывал Бурцев, ощущалось однообразие советской застройки, то Ташкент показался ему каким-то восточным городом, принадлежавшим другому государству.
Время пролетело быстро, и Василий заторопился на военный аэродром. Перед таможенным досмотром ему вручили листок бумаги. Это была таможенная декларация. Бурцев первый раз в жизни держал в руках подобный документ — «гениальное» изобретение советского чиновника. В ней надо было письменно ответить на ряд вопросов. Дойдя до графы «валюта», советские рубли, он достал кошелёк и пересчитал оставшиеся деньги. В декларацию записал 60 рублей. Молодой с наглым самодовольным лицом таможенник проверил его чемодан, затем потребовал показать деньги. Бурцев, ничего не подозревая, открыл кошелёк. Таможенник двумя пальцами вынул из него три десятки, и кинул себе в стол.
— Зачем вы деньги взяли? — возмутился Бурцев.
— Вам положено тридцать рублей перевозить через границу, — ответил таможенник.
— Тогда дайте квитанцию. Я буду возвращаться, заберу.
— «Духи» тебе квитанцию дадут. Иди, пока акт не составил о контрабанде валюты и до трусов не раздел.
— Крохоборы, — сказал Бурцев и пошёл через турникет.
Самолёт быстро набирал высоту. Монотонный гул мотора действовал успокаивающе. Рядом с Бурцевым сидел майор, он был немного старше его.
— Чего ты с ним завёлся? — спросил майор.
— С кем?
— С таможенником, я за тобой шёл.
— А ну его, хрен моржовый, тридцать рублей забрал. Я же не знал, что разрешено только тридцать провозить. Написал, сколько в кошельке было.
— Хорошо, что не двести, — засмеялся майор. Ты первый раз летишь?
— Да, первый.
— А я уже там больше года. Из отпуска возвращаюсь. Вёз пацану рубашку, на ней была какая-то хренотень на английском написана, забрали, говорят, не положено. А у самих руки трясутся, хапают. Три дублёнки купил одну жене, две дочкам, одну тоже забрали. Говорят, только две разрешено. Пришлось и вторую в Ташкенте продавать.
— Зачем же продавать?
— Как же, я одной дочке привезу, а второй нет. Они же близнецы. И это какой-то хмырь, там, в Москве придумал, сколько я шубок могу провезти за свои, кровью и потом, заработанные деньги. Как будто я их экономику подорву. Можно подумать, все меховые фабрики враз станут. Да были бы они у нас в магазинах, стал бы я эти «вонючие» дубленки из Афганистана возить. Они же их мочей выделывают. Вначале мочатся на них, а потом скребут. Поэтому у них и запах ужасный.
— Наверное, власти боятся, чтобы офицеры не разбогатели, — пошутил Бурцев.
— Разбогатеешь тут. И эти суки на местах наживаются, обдирают ребят. Мы лбы под пули подставляют, а таможня жирует. А в Москве думают, что советский офицер из трех дублёнок миллионером станет. Эта братия разбогатеет! Шмонают чемоданы с пристрастием. Особенно баба в таможне есть, ух и жадная, как тряпку увидит, вся трясется. За день, знаешь, сколько нашмонает. Мы за год столько не заработаем.
— Так это ж всегда на Руси было — мытарю давали в кормление кусок границы. Как там, очень трудно?
— Я тебе скажу так: военный, такая скотина, что ко всему привыкает. Гибнут в основном в начале из-за нерасторопности, а в конце из-за беспечности. Будешь в переделках, берегись, не суйся, куда не надо, пока не обвыкнешь. А когда будешь нюхом чувствовать, где «духи», остерегайся своей бравады, никому не нужной показушной смелости.
— А чего это тебя с тремя детьми и в Афган упекли?
— История неприятная. Служил под Минском в учебке. Комдив наш, полковник Судаков, такой бабник. Трахнет красивую бабу — квартиру дает или мужа на повышение. А бабы поняли его слабину и сами под него ложиться стали. А я как раз на расширение на очереди стоял первым. Он жену прапорщика поимел, и квартиру им вне очереди дал. Тогда пошёл к нему и кулаком по столу, как стукну, говорю: «в Москву министру напишу». Испугался, коленки затряслись, пообещал, что через месяц получу. Обещанье своё выполнил. Офицер ушёл на повышение, его квартира досталась мне. Как только я вселился, меня тут же в Афган.
В разговоре не заметили, как самолёт пошёл на снижение.
— Прилетели, — сказал майор.
Бурцев взглянул в иллюминатор. Внизу проплывали горы и ущелья. Всё было серо-желтого цвета, иногда просматривались пятна белого, как снег, камня. Самолёт сделал резкий крен вниз, и его шасси коснулись взлетной полосы.
— Чего он так резво садится? — спросил Бурцев.
— Чтобы «духи» с «Иглы» не подбили на подлёте. Летит на высоте, недосягаемой для переносных комплексов, а подлетает к аэропорту и плюх, как тетёрка.
Проехав немного по полосе, самолёт остановился. Начала опускаться аппарель, и в хвосте образовалась огромная дыра. Офицеры взяли свои вещи, и толпа по наклонной пошла вниз. Возле самолёта стояли какие-то люди. Это офицеры встречали свою замену: лица у них были исхудалыми, загорелыми до черноты. Волосы, припорошенные серой пылью, казались седыми. Люди напряжённо всматривались в лица идущих вниз. Кто знал своего сменщика по фамилии, выкрикивал её. Бурцев шагнул на полосу, остановился в неведенье, куда идти. Рядом проходил попутчик майор.
— Тебе туда. — Он махнул рукой на палатки, которые виднелись сбоку от взлётной полосы. — Там пересылка, кадровики распределяют по воинским частям.
Бурцев взял чемодан и неторопливым шагом пошёл к пересылке. Дневальный, стоящий под грибком возле палаток, указал ему, где есть свободные кровати. Тут было ещё хуже. Если в Ташкенте на пересылке не было только постельного белья, то на пересылке в Кабуле не было даже матрацев и подушек. Палатка так нагрелась за день, что сидеть в ней было невозможно. Василий вышел на улицу к умывальнику, открыл кран, хотел попить и освежиться. Оттуда потекла почти горячая вода. Выплюнув нагретую солнцем воду, он направился к палатке, где размещались кадровики, дал предписание и удостоверение личности. Подполковник быстро заполнил карточку и сунул её в деревянный ящик.
— Будете служить командиром батальона в мотострелковом полку здесь, в Кабуле. Посидите в палатке, за вами приедут. Я сейчас позвоню в полк.
Через час в палатку зашёл загорелый худой майор. Волосы его были всклокочены, на висках просматривалась седина.
— Бурцев, — спросил он.
— Да, — сидя на кровати ответил тот. — Сменщику привет! Собирайся, я отвезу тебя в полк.
— Чего мне собираться, я готов.
Майор подхватил чемодан Бурцева и понёс к машине.
— Зачем ты его тащишь? — еле поспевая за ним, говорил Бурцев, — я сам понесу.
— Что ты, чемодан сменщика — это же самая дорогая ноша, я её столько ждал, — ответил майор.
Только впервые увиденное и резко контрастное, остаётся в памяти у человека на всю жизнь. Они неслись по улицам Кабула. Город выглядел очень контрастно. Тут уживалась роскошь с нищетой. Ближе к центру роскошные каменные особняки с высокими каменными заборами. Внутри дворов сады и арыки с зеркальной водой, создающей прохладу в садах. В центре Кабула многоэтажные дома и множество магазинов. Широкие улицы сплошь заполнены автомобилями. Это — и наши «Жигули», и японские «Тойоты», и немецкие «Мерседесы». В общем, все то, что когда-то двигалось по улицам Европы и Азии и успело устареть, оказалось на улицах Кабула. Город казался неким музеем устаревших марок всех мировых производителей автомобилей. Всё двигалось, не подчиняясь ни каким правилам дорожного движения, а, скорее всего, управлялось кем-то свыше. Водители сигналили друг другу, требуя уступить дорогу. На улице стоял сплошной гул от автомобильных сигналов. По тротуарам двигались прохожие. Женских лиц не было видно. Паранджа серого или черного цвета скрывала женскую фигуру с головы до пят. Мужчины — в восточных халатах или рубашках до колен, на головах шапочки, похожие на картуз без козырька или чалма, концы которой свисали до плеч. На улицах торговцы мелкой утварью и продуктами бойко предлагали свой товар. Подальше от центра жилища беднее — из глины, с такими же глиняными заборами. Узкие улочки без асфальта, вместо автомобилей — ослы в повозках или навьюченные кожаными кулями. В кулях возят камни. Воду в бурдюках возят тем, кто живёт выше в горах. Это самое бедное сословие. Оттуда на ослах везут камни в город для строительства жилья богатым горожанам. Прохожие в бедных районах, в основном, босые.
— Заедем на базар, надо купить зелени и овощей, — обращаясь к водителю, сказал майор. УАЗ завернул на рынок. Перед глазами Бурцева открылась картина типичного восточного базара: множество лавочек, торговцев разной мелочью, мастерские, в которых тут же изготавливалось и тут же продавалось. Здесь было разнообразие ремёсел. Можно было найти всё: от золотых украшений с драгоценными камнями, до поделок под такие же камни. От курток из добротной кожи, до кучи грязного тряпья — все это было выставлено на продажу. На огромных весах-качалках с большими чашками продавались в развес дрова. Ни на одних весах Бурцев не увидел гирь. Вместо них были камни. У мясных лавок висели бараньи туши, облепленные мухами. Рядом несколько овечек ожидали своей участи. На рынке стояло зловонье от грязного тряпья и убоя скотины. Вдоль базара протекал арык. В нем торговцы зеленью освежали свой товар, другие мыли посуду, стирали тряпьё, и набирали воду в чайник — всё это делалось в десяти метрах друг от друга. Увиденное, шокировало Василия. Ему показалось, что машина времени перебросила его на базар восточного города ещё той эры, до рождения Христа. Теперь он понял, почему нужны прививки.
— Неужели их зараза не берёт? — спросил он.
— Их нет, а вот наших, косит. Гепатитом каждый второй болеет.
— А ты болел?
— Меня пронесло. Запомни! Руки, лицо надо мыть, как можно чаще. Сырую воду не пить. Зелень, овощи, фрукты, мыть в марганцовке. Я тебе дам марганцовку. У меня много осталось. Из Союза привёз. Жена зав. аптекой работает, вот немного и позаимствовал на благо Вооружённых Сил.
— А почему так много болеет, прививки же всем делают?
— Эти прививки не помогают, и с водой здесь плохо. Воду водовозками возим. Бань нет, мыться негде. Военторг овощами и фруктами не торгует, а их очень хочется. Боец едет, а вдоль дороги лавочки стоят, слюнки текут. Купил, с налету съел и готов — лови гепатит через месяц. Один появился, за ним жди всю роту. Они же за руку здороваются, из фляжек воду друг у друга пьют, покурить просят. Контакт полный.
— Так это же потом калеки на всю жизнь! Легче, наверное, ранение в руку или в ногу получить, чем поразить свою печень.
— Оно-то так, только кому до этого есть дело, его же не видно. А ранение, вроде бы, как видно, по ним и учёт идёт. Наверх подают данные о количестве убитых и раненных, а количество больных гепатитом никого не интересует.
Машина ехала по окраинам Кабула. Тут хижины и лавочки граничили с нищетой. Водитель то и дело сбавлял ход, проезжая по обычным грунтовым ухабам. Белое облако пыли поднималось вверх, садясь на плечи и лица прохожих. Наконец они выехали из города. К расположению воинских частей дорога была выровнена грейдером, и ехать стало легче. На обочине, метрах в восьмидесяти от дороги, со стороны города виднелась спираль из колючей проволоки.
— Там мины, — указал рукой на спираль майор. — Наши заминировали.
— А зачем?
— Чтобы на машины «духи» не нападали. Правда, днём спокойно, а как стемнеет, так и начинают автоматами стучать. Днём милые граждане, пойди разберись, кто.
Внутри спирали Бурцев увидел штук пять овец. Они, видно, лежали давно. Тела их были вздутыми, и над ними кружился рой мух. Их было так много, что издалека они выглядели как какой-то движущийся шар.
— А овцы как туда попали? — спросил Бурцев.
— Пастухи овец пасут, а овца, она ж не соображает, забежит на мины и готова. Туда не только овцы, и пастухи попадают. Побежит овцу выгонять и сам там останется.
Василий поглядел вокруг. Сколько видел глаз, кругом была выжженная солнцем серо-желтая земля.
— А где ж они их тут пасут? Ни одного клочка зелёной травы не видать.
— А Бог их знает, овца находит что-то.
Дорога проходила мимо свалки. Её организовали воинские части, разместившиеся невдалеке. Бурцев увидел армейский грузовик. Несколько афганцев сгребали с него мусор. Они копошились, перебирали его, загружали мешки пустыми консервными банками и другим, по их мнению, ценным добром. Другие, загрузив мешки в тачки, двигались в город. Наконец проехали дурно пахнущую свалку. Метров через пятьсот уперлись в КПП. Из будки выскочил солдат с перекинутым через плечо автоматом. Он подбежал к шлагбауму и поднял его. Проехав ещё метров двести, машина остановилась. Бурцев взял чемодан и стал его вытаскивать.
— Да оставь ты его, солдат занесет в мою палатку, — сказал майор, — пойдём, представлю командиру полка.
Палатки размещались длинными рядами. Рядом стояло несколько отдельных палаток, они расположились квадратом под маскировочными сетями, затянутыми на высоких шестах. Квадрат перед палатками тоже был под тенью сетей. Из рядом стоящей водовозки солдат поливал этот квадрат водой. Мелкие струйки воды, вырвавшись из шланга, капельками падали на песок, прибивая пыль, и вскоре квадрат весь был сырым. Испаряющая от него влага и тень от маскировочных сетей создавали ощущение летнего сада.
— Вот наш командир полка, — обернувшись к Бурцеву, сказал майор.
Возле палатки стоял уже не молодой подполковник, невысокого роста и плотного телосложения. В руках он держал головной убор, вытирая платком лысину. Бурцев подошёл к нему, приложил руку к головному убору, представился. Тот подал руку, поздоровался: — «Лужин Николай Николаевич, командир полка, — и пошутил, — ограниченного». Заулыбался.
— Позвольте узнать, почему «ограниченного»? — Тоже улыбнулся ему в ответ Бурцев.
— А так нас правительство окрестило. Ограниченный контингент войск в Афганистане. Может они и правы, хрен их знает. Разве нормальный тут выживет. Только ограниченный, наверняка, и сможет. Как имя отчество ваше?
— Василий Петрович.
— Ну что ж, Василий Петрович, заходи в палатку. Тут мой кабинет, моя спальня и едальня. Присаживайся, — он указал рукой на ряд стульев. Столы в палатке размещались друг к другу буквой «Т». За стулом командира стояла солдатская кровать. Бурцев медленным взглядом обвёл палатку.
— Чего так смотришь, Василий Петрович, быт непривычный? Ничего, пообвыкнешь.
Лужин вёл разговор медленно, словно вытягивая каждое слово. По всему было видно, что этот человек не любил спешки, и делал всё основательно. Вначале расспросил, как дела в Союзе, хотя прекрасно знал, какие там дела. Потом об учёбе, о службе, о личных интересах и только вскользь спросил:
— Почему холост?
— Развёлся, а жениться не успел.
Больше Лужин о личной жизни не спрашивал. Затем стал знакомить Бурцева с особенностями жизни в Афганистане.
— Батальон полностью находится здесь, вторая линия палаток. С одной стороны хорошо — все на глазах, все при тебе. Другие батальоны по блокпостам разбросаны. Охраняют дорогу на Союз в зоне ответственности полка. Зато с другой стороны плохо. Больше всех бегает по горам, душманов гоняет. Так что в рейдах набегаешься, навоюешься, вдоволь. Потом добавил:
— Ничего, что я на ты?
— Я думаю так проще, тут война. Знаете, я уже привык. Когда командир обращается на ты, значит, не будет ругать.
— Вот и хорошо, устраивайся, принимай батальон и отпускай вояку домой, он израненный весь. Наползался по горам на десять лет вперёд.
Приём батальона Бурцев начал с построения личного состава, ознакомился с каждым офицером и прапорщиком. Каждого спросил: откуда прибыл, сколько в должности и в Афганистане, состав семьи и где находится семья в данный момент. Всё аккуратно записывал в толстую тетрадь. В ходе осмотра он обнаружил, что все были немытыми, на многих было грязное бельё, и почти у всех были вши. Все солдаты жаловались на отсутствие чистого белья и бани. Собрав отдельно командиров рот и своих заместителей, он спросил:
— Почему так плохо, почему солдаты все вшивые?
Ответил капитан Карпенко, самый бывалый из ротных:
— Во-первых, солдаты в рейдах по кишлакам лазят, душманов ищут, заодно и их тряпьё трясут. Знаете, за всеми не уследишь. Некоторые, так и норовят чего-нибудь себе в мешок засунуть. А там же все кишит вшами. А во-вторых, бани не было уже три месяца, товарищ майор. Раньше хоть раз в месяц приезжал с дивизии помывочный пункт. Разворачивали душевые, вошегубка приезжала, а сейчас ничего нет. Говорили зампотылу, а он только руками разводит. Хотели полковую баню построить, да что-то заглохло.
После смотра Бурцев пошёл к командиру полка.
— Ну, как на новом месте? Как идет приём батальона? — спросил Лужин.
— Плохи дела, товарищ подполковник, батальон весь во вшах, жалуются люди, бани уже три месяца не было.
— Да знаю я, у меня весь полк завшивел. Звонил в дивизию, что-то у них там сломалось, не могут прислать вошегубку с баней.
— Давайте свою построим. Хоть самую примитивную. На горе поставим емкость, а внизу соски. Хотя бы летний душ, и то уже хорошо.
— Гузов появился, — засмеялся Лужин.
— А кто такой Гузов?
— Гузов — хороший человек, бывший зам по тылу. Тоже баню мечтал построить. Где-то в автопарке и цистерна лежит. Девятикубовку от летунов привёз, с топливозаправщиков, что ли. Нишу в горе вырыл, говорил, три стены уже есть, а бочку планировал, как ты, на горе поставить. Трубу вовнутрь вварил, чтобы соляркой воду греть. Да ты у начвеща спроси, он все покажет.
— А чего же баню не построили?
— Гузов заболел, уехал в Союз — туберкулёз нашли. У меня дел не в проворот, некогда баней заниматься. А вместо Гузова приехал пьяница, пять месяцев как в полку. Ему не до бани — не просыхает. Сюда и таких ссылают.
— Вы дайте команду зам по тылу, чтобы отдал все причиндалы, а я своими людьми построю.
— Да он далёк от этого! Он даже не знает, где она лежит. К тому же он в Союз уехал за углём и дровами. Кашу не на чем варить. Я прикажу начальнику вещевой службы. Вот вы вместе и кумекайте.
Приняв батальон, Бурцев приступил к строительству бани. Идею строительства бани в батальоне все офицеры приняли на «ура». Все трудились, не покладая рук. Цистерну смонтировали на горе, от неё протащили трубу и вварили соски для душа. В трубу, которую вварил ещё Гузов, вмонтировали форсунку. Попробовали, вода грелась хорошо. Кто-то из технарей притащил ещё одну цистерну, её оборудовали под холодную воду. Начальник продовольственной службы предложил полевые кухни.
— Котлы у них пулями пробиты, щи варить в них нельзя, а вот камни самый раз.
Стройматериалов не хватало. Василий не знал, как укрепить вырытые в горе стены, и из чего сделать полки. Но к вечеру помог случай. Солдаты копошились, разгружая уголь и дрова, привезённые из Термеза. Бурцев подошёл к куче дров посмотреть, можно ли что-нибудь использовать для бани. Увидев, что ничего путного нет, он разочарованный ушел. На горке, недалеко от машин стоял командир полка и разговаривал с каким-то офицером. Лужин взмахом руки позвал Бурцева к себе.
— Познакомьтесь, это заместитель командира по тылу, — сказал Лужин. — А это наш новый комбат.
Офицеры пожали друг другу руки.
— Как стройка? Скоро пригласишь мыться? — Миронов, ты пока в Союзе был, он уже почти баню построил. Твою работу выполняет.
— Застопорилась стройка, нужны доски, цемент, — сказал Бурцев.
— Ты знаешь, я тебе кажется, помогу.
— Видишь, машина с угольком стоит и не разгружается? А знаешь, чего она не разгружается? Ночи ждут. Там под углём Миронов, наверняка, водку спрятал: ящики заложил досками, а сверху уголёк. Машину разгрузишь, водку и доски заберешь себе. Поедете к военным строителям и всё за водку выменяете.
— Товарищ подполковник, никакой там водки нет. Это просто людей не было разгрузить, — заныл Миронов.
— Ты чего меня, Миронов, за мальчишку держишь? В полку больше тысячи едоков, а у тебя некем машину разгрузить. Кинь клич прапорам, что у тебя там водка, они тебе эту машину на руках унесут. Если хоть ящик оттуда возьмешь или будешь комбату мешать, создам комиссию, составлю акт о конфискации и материалы в прокуратуру. Сядешь, Миронов, за контрабанду спиртного. Так и быть, возьму на полк это «ЧП». Может, наконец, полк избавится от пьяницы. Куда мне вас прикажете деть: солдаты завшивели, кормишь похлёбкой да хлебом, на блокпостах солдаты болтушку из муки едят, кожа да кости. Вчера из первого батальона одного солдата отвезли в госпиталь. Дистрофия! Ты слышал, майор, о таком диагнозе? А ты Миронов, водку с начпродом жрёшь. Мало, что старослужащие им кушать не дают, так и давать-то нечего: полмешка муки на блокпост и всё. Вы с завскладом тайком афганцам продаете. Я до вас доберусь, Миронов, и вы небо в клеточку увидите. Втроём сядете, за групповую больше дают.
Миронов стоял навытяжку, и нижняя губа его задёргалась, под правым глазом появился тик.
— Что, задёргался. Я ждал твоего приезда. Где хотите, берите на дивизионных или на армейских складах, выкладывайте свои деньги, как продавали, так и возвращайте. Через неделю все блокпосты объеду лично, и столовую возьму на личный контроль. Неделю вашей троице даю. Не исполните, через неделю будем разговаривать в прокуратуре. Сколько ящиков привез?
— Десять.
— Деньги откуда взял на такое количество водки? Это же двести бутылок. С ума сойти можно. Куда она только лезет или обогащаетесь?
— Стеклотару завёз, банки из-под борщей, огурцов, помидоров, — ответил Миронов.
— Погоди, погоди, ну и проныра ты. Месяц назад, кто мне акт подсунул о списании на бой стеклотары? Выходит, стеклотара целая. Коль имущество полка, следовательно, водка полковая. Бурцев, возьмешь командира роты, желательно Карпенко. Он самый старый тут служака, всё знает. Поедете к военным строителям и все, что для строительства бани необходимо выменяете. Для начала я даю три ящика, думаю, хватит. Остальную водку, вон в тот кунг, там начальник штаба секретные бумаги держит — под охрану часового. Передай начальнику штаба, отпускать лично с моего разрешения, и только на нужды полка. Здесь, в Афганистане — это самая твёрдая валюта.
За три ящика водки военные строители выдали Бурцеву все необходимые материалы. Даже помогли и специалистами. Баня получилась на славу. В ней была парилка и просторный помывочный зал, а для командования полка небольшой бассейн и комната отдыха. Вскоре из дивизии пришла вошегубка. «Прожарили» одежду, матрасы, подушки. Борьба со вшами закончилась.
Теперь Бурцева в полку все зауважали. Не прошло и месяца, как он влился в новый коллектив. Боевых действий не было и ему казалось, что так и пройдут два года. Но вот однажды командир полка вызвал на совещание комбатов.
— Пришёл приказ, — начал он, — идём в рейд, что-то долго мы засиделись в палатках. Местность гористая. Много пещер, там засели душманы. По данным разведки где-то в пещерах у них база. Эту базу мы и должны ликвидировать. Плохо то, что технику применить почти невозможно, сплошные горы и ущелья.
Затем командир поставил задачу каждому комбату. После совещания все стали расходиться.
— Бурцев, останьтесь, — произнес командир полка. Все вышли, Бурцев продолжал стоять.
— Садись, — начал командир. — Ты в Афганистане без году неделя, пороху не нюхал, поэтому не хорохорься и без надобности никуда не лезь. Кланяйся, не стесняйся. Будешь лезть, куда не попадя — убьют. Не бойся прослыть трусом — это не трусость, а самосохранение. Тут Родины нет. «За мной, за Родину» — кричать не надо. Родина у нас с тобой, там, а тут, Бог знает что, какой-то интернациональный долг?! Только вот почему я им оказался должен и сколько — так и не усёк.
Подготовка к рейду шла полным ходом. Начальники штабов батальонов с начальником штаба полка сверяли свои карты. Переделывались, уточнялись и изменялись ранее поставленные задачи. Снаряжались магазины, пулеметные ленты, загружались боеприпасы, продовольствие, шла выверка прицелов.