— Чтобы отмерла какая-либо часть мозга, повреждения черепной коробки и кожных покровов не обязательны. Это может быть результатом воспаления. Или девушка пережила сильное душевное волнение, и в мозге лопнуло несколько кровеносных сосудов. Второе более вероятно, потому что тело девушки, да и уцелевшую часть мозга я ощущаю как совершенно здоровые.
— И что будет, если ты уйдёшь из тела?
— Девушка уподобится растению. Она может кушать, ходить, издавать членораздельные звуки, но у неё отсутствует понимание собственных действий. Никаких желаний она тоже не испытывает. Если ты поставишь перед ней чашку с супом и дашь в руки ложку, она поест, даже если не будет голодна, потому что в ней давно укоренилась привычка к поглощению пищи именно таким способом. Но сама она, даже умирая от голода, еды не попросит. Если ты возьмёшь её за руку и отведёшь в сад, она так и будет стоять там, где ты её оставишь, пока ноги от усталости не подкосятся. Ты даже можешь дать ей книгу и велеть читать. И она будет читать одну и ту же страницу до тех пор, пока не сорвёт голос, но не поймёт в ней ни слова.
— Всевечное Небо… — обречённо пробормотал Льехх. — Теперь дацера и до центра столицы добралась… Раньше ею только на окраинах болели.
— Это заразно? — встревожилась призракша. — Твоей стране грозит эпидемия? В смысле — моровое поветрие?
— Это не моровое поветрие. В Вариге их вообще не бывает. А дацера… Никто не знает, откуда она берётся. Нередко бывает так, что в семье из десяти человек заболевают только двое или трое. Остальные здоровы. Тогда как зараза морового поветрия выкосила бы всех без исключения. Священники говорят, что дацера — искупление за грехи, но это ложь. Болезнь одинаково губит и невинных дев, и закостенелых в разнообразных грехах преступников.
— А дети дацерой не болеют? — спросила призракша.
— Моложе тринадцати лет — никогда. Дацера способна коснуться только тех, в ком уже начал говорить голос плоти.
— И заодно наросли те участки головного мозга, которых до этого времени просто-напросто не было. Мозг окончательно созревает только к двадцати пяти годам, Льехх. Именно поэтому у детей черепно-мозговые травмы лечатся хотя и тяжело, но всё же легче, чем у подростков, не говоря уже о взрослых. Зато с моровыми поветриями наоборот — чем меньше ребёнок, тем слабее у него сопротивляемость заразе.
— Во имя Чёрной Бездны, Мьярна! Такое объяснение мне и в голову не приходило.
— Вполне естественно, ты же король, а не лекарь.
— А ты лекарь? — уточнил Льехх.
— Да. Причём именно такой, который лечит черепно-мозговые травмы у детей.
— А взрослых лечить ты разве не можешь?
— Ну… Не хотелось бы, если честно. Я ведь говорю — у взрослых мозг уже иной. Но если никакого другого лекаря под рукой не окажется, можно использовать и меня. Только дацеру я вылечить не смогу.
— Почему ты так в этом уверена?
— Льехх, мало того, что я воспринимаю ваш мир опосредованно, через чужое тело, а потому во многом искажённо, так я ещё и вашей фармакологии не знаю. Или ты придумал способ переправить сюда наши лекарства?
— Понятно, — ответил Льехх. — Постой… Но ведь второй приступ дацеры наступает через два-три дня после первого. И тогда он окончательно убивает тело.
— А я и не говорила, что пришла в Поднебесный мир навсегда. Я с самого начала сказала, что взяла это тело напрокат. Совсем ненадолго. Как раз на два-три дня.
— Нет, — твёрдо сказал Льехх. — Не верю. Если ты действительно чужачка, то откуда знаешь наш язык?
— От девушки, в теле которой оказалась. Кое-какие её знания уцелели. Грамота, география, обзор последних цен на местных рынках. Всё. Впрочем, нет, не всё… Я знаю, как проводить богослужения и выбирать среди пятилетних девочек носительниц ольма. Как и зачем проводить церемонию Жертвоприношения тоже знаю. Хотя вот об этом я предпочла бы никогда не знать.
Льехх кивнул, соглашаясь. Глянул на призракшу, немного подумал и ещё раз кивнул, теперь уже в такт своим мыслям.
Достал из стенной ниши бумагу, кисточку и тушечницу, пристроился у алтаря как у стола и начал что-то писать. Снял с шеи медальон с печатью, мазнул по нему тушью, приложил к бумаге. Вытер медальон краем алтарного покрывала, надел на шею.
Посмотрел на призракшу.
— Мьярна… Ты только не обижайся и не возмущайся тому, что я тебе сейчас скажу. Дочке Хранителя Восточной галереи моего дворца шестнадцать лет, и она прелестна как полураскрывшийся розовый бутон. А когда эта юница созреет, облик её станет ещё прекраснее. Но, к несчастью, полгода назад девушка поскользнулась на лестнице, упала на ступеньки и разбила голову. Теперь она ничем не отличается от больных дацерой. Только, в отличие от этих несчастных, жить ей, точнее — её телу, предстоит ещё очень долгие годы. Поэтому ничто не мешает тебе, когда окончательно умрёт эта оболочка, переселиться в тело Хранительницы. Вас двоих сегодня же отвезут в Каривас. Это очень уютный и милый городок на юге… Для людей, чтобы не задавали лишних вопросов, вы будете двоюродными сёстрами. Одна из сестёр умерла по дороге от дацеры — событие печальное, но всем привычное. В Каривасе есть собор богини Ильмы… Это супруга верховного бога Кальда, Владыки Неба, и покровительница нашей страны. В соборе служат только женщины. Их орден называется Татлис. Каривасский собор — верховная орденская резиденция. Ты станешь главой Татлисианского ордена, Мьярна. Предстоятельницей. Это не монашество, потому что татлисианки могут выходить замуж. Или рожать детей от любовников, никто им и слова в упрёк не скажет. Дочери татлисианок становятся священницами ордена, а сыновья — его воинами. Но во главе ордена может встать только женщина. Сейчас эта должность вакантна. Все подумают, что я откупаюсь этим назначением от бывшей любовницы. Ты, когда в Каривас приедешь, ругай меня побольше. Кобель, мол, и подлец, на словах в любви клялся, а на деле ни одной шлюхи не пропускал, зато тебя в башне запер и едва ли не на цепи держал, бил и насиловал. Ты сбежала и заодно украла важную государственную бумагу, в обмен на которую я и сделал тебя предстоятельницей. Тебе поверят сразу, потому что такая история уже была с моим дедом. Правда, та девушка другой орден выбрала, но это без разницы. Татлисиане королевскую власть не любят, и чем больше ты будешь меня проклинать, тем охотнее они тебя примут.
— А ты тем временем завершишь акт самосожжения, — ядовито сказала призракша.
— Даэнна Мьярна, клянусь вам именем Всевечного Неба, у меня нет иного выбора!
— Выбор есть всегда. Другое дело, что его почти никогда не хотят замечать.
Льехх матерно выругался. Призракша посмотрела на него с удивлением: по её понятиям ругаться в церкви было недопустимым. Или в этом мире другие обычаи?
— Я тоже бог, — буркнул Льехх. — Носитель благодати и власти Всевечного Неба, прямой наместник его Владыки. Мне можно.
Призракша кивнула. Короли-боги оказались ей не в новинку.
— Льехх, — сказал она мягко, — и всё-таки, что у тебя случилось? Быть может, пока будешь рассказывать, найдёшь решение.
Король отрицательно качнул головой.
— Решения не существует.
— А ты расскажи как не о себе. Так, как будто бы говоришь о ком-то другом. В чужих делах советовать все мастера. А ещё лучше представь, что пересказываешь книгу. Вот увидишь, не проговоришь и двух страниц, как начнёшь указывать, где и как надо переделать сюжет. В литературной критике тоже все такие знатоки, что профессиональные литературоведы отдыхают.
Льехх рассмеялся.
— Ты странная… Даже для чужачки странная. Такие мысли высказываешь. Хотя, почему бы и нет?
Он достал из заалтарной ниши запасные покрывала, дал одно призракше.
— Лучше присесть, разговор будет длинным.
Льехх с удобством расположился на широкой плоской верхушке Южной алтарной границы. Призракша села на Северную.
— Значит, книгу рассказать, — задумчиво проговорил Льехх. — Что ж, пусть будет книга.
Как узы дружбы могли связать юного принца, сына кузнеца и девочку-рабыню, так никто и не понял, даже они сами. Известно только, что дружба была самая настоящая — и в горе, и радости, на все времена и расстояния.
Познакомились они случайно: сын одного из дворцовых кузнецов пробрался в королевскую часть сада, чтобы полакомиться редким сортом заморских персиков, которые тогда как раз начали созревать, а принц прятался в саду от опеки многочисленных нянек и гувернёров. Рабыня заканчивала прополку одной из клумб и показала кузнечонку и принцу уютные заросли в заброшенной части сада, где можно было надёжно скрыться от взрослых. Похоже, ей просто хотелось доказать мальчишкам, что она, девчонка, умеет находить секретные места гораздо лучше их.
Каждому из троицы было тогда по семь лет.
Сына кузнеца звали Нэльд, принца — Льехх. Для рабов имена не положены, только номера или клички, но девочка оказалась очень гордой и своевольной. Она сама придумала себе имя — Вильса.
Это своеволие и стало причиной того, что под плети она попадала гораздо чаще других рабов. И доставалось ей гораздо сильнее, чем им. Но наказания лишь закаляли характер. На высокородную госпожу Вильса походила гораздо больше, чем сама королева.
Льехх научил своих друзей грамоте и аристократическим манерам, Нэльд — мастерить охотничьи силки и стряпать, а Вильса… Она умела чувствовать жизнь, видеть свет и радость в каждом её проявлении. Полностью постичь это искусство Нэльд и Льехх так и не смогли.
Однажды, чтобы уберечь Вильсу от особо сурового наказания, Льехх сказал, что она — ольменга. Хотя каждая из ольменг прекрасно известна всем и каждому во дворце, к тому же обычай строго оговаривает их число — двадцать пять, сомневаться в словах принца надсмотрщик не рискнул. Девочку отвели в Ольмежную башню. Блюстительница башни тоже не стала возражать принцу. Она была практичной дамой, и быстро сообразила, что у принца, пусть даже и ребёнка, вполне достаточно влияния, чтобы добиться её разжалования и ссылки в провинцию, тем более, что претенденток на столь престижную должность всегда в переизбытке. К тому же появление дополнительной ольменги лишним никогда не будет. Ведь если ни одна из имеющихся кандидаток не пройдет через Врата Отбора, в Жертвах окажется сама Блюстительница.
Льехху, Нэльду и Вильсе было тогда по десять лет.