Я понятия не имела, кто такой (или что такое) Ка, но почему-то в глубине души чувствовала, что это нечто сродни "отцу". На языке дрэев, которым я владела в меньшей степени, чем любой дрэй, слово "отец" звучит как "ата", причем "т" произносится как нечто среднее между "т" и "х". И я сказала с чувством, даже со страстью: — Ата, услышь меня!
Мысли путались в голове, мне хотелось звать неведомого отца, хотелось тянуться к чему-то, идти, а то и бежать. Но ноги слушались меня с трудом, каждый следующий шаг давался труднее предыдущего.
— Ка, услышь меня! Ата, услышь меня!
Сильным, почти непостижимым усилием я заставила себя замолчать, плюхнулась в пожухлую траву и обняла плечи руками. Нечто чужое, странное настойчиво проникало в мою голову, с нетерпением стремясь изменить и переиначить мою душу. По мере своих сил я противилась этому вторжению, но сил оставалось всё меньше и меньше. Мне показалось, что если я буду чаще повторять, кто я такая, если чаще буду копаться в собственных воспоминаниях, мне будет легче, а чужому будет, напротив, сложнее пробиться в моё сознание. И я снова и снова повторяла, что меня зовут Зои Карнатчи, что я родилась, что я выросла, училась, работала.
Мало помалу это начало действовать и зов начал слышаться всё глуше. Я представила, как внутри меня завязывается толстый узел из золотых нитей. Я решила, что этот узел должен символизировать моё противостояние с влиянием извне. Мне удастся сдержать любой натиск в собственную душу. У меня ничего нет кроме собственного "я" и за него я буду бороться до конца.
Я встала на ноги и выпрямилась настолько, насколько позволял второй скелет. Сделала шаг вперёд. Потом ещё один. И ещё. С каждым шагом я чувствовала, как в меня вливаются несокрушимые силы, изгоняющие извечный страх, живущий в моём сердце. Я чувствовала, что становлюсь сильнее, становлюсь отважнее. А потом золотой узел внутри меня развязался и я снова превратилась в испуганное и затравленное существо. Но ничто и никто больше не пытался проникнуть в моё сознание. Даже голоса и те затихли. Я вошла в ржавый лес и остановилась в нерешительности.
Почему в ржавый? Просто он был ржавого цвета, а всё из-за порыжелой хвои, образующей толстый и мягкий ковёр под ногами. Зелени не было, всё в лесу было ржаво-рыжим, высохшие стволы деревьев, пожухлая трава, хвоя. Рыжина порой переходила в яркую медь. Кругом было тихо, так тихо, что я слышала биение собственного сердца. Нигде не было видно ни птиц, ни зверей, не было даже мошек или муравьев. Воздух и тот казался неживым, застывшим, дышать было трудно, как будто я пыталась втянуть в лёгкие тягучее прозрачное желе.
Я шла медленно, с опаской, стараясь не делать лишних движений. У меня было стойкое ощущение, что я иду по кладбищу. И дело не в том, что ржавый лес был мёртвым, просто в нём не было жизни. А во мне… а во мне её было, пожалуй, слишком много. Чуждое, незнакомое мне существо выражало права на моё тело и моё сознание. Я возражала. Оно не хотело отставать.
Ржавый лес как-то очень быстро перетёк в небольшую рощицу, в которой не росло ничего кроме невысоких деревьев с тонкими стеблями. Больше всего деревья были похожи на бамбук, но на них не было коленец и листьев, просто голые палки со скудным клочком зелени на верхушке. Через рощицу мне пришлось в буквальном смысле продираться, настолько плотно друг к другу росли деревья. А сразу за рощей оказался лес. Мавкин лес.
Когда я вошла в него, мне показалось, что я в чреве какого-то сказочного чудовища. Со всех сторон меня окружала жизнь, кипучая, яркая, даже страстная. В лесу было светло, и сам лес был светлый, ярко светили звёзды, неестественно ярко светила луна. Лес был зелёным и живым, удивительно, ослепительно живым. Всё в нём было ясным, деревья и травы, кустарники и заросли папоротников. И если я правильно представляю себе тёплую майскую ночь или ночь накануне Ивана Купала, то это была именно она.
Лес ликовал, упиваясь ночью, светом, теплом. Порхали стайки каких-то крошечных существ, похожих на стрекоз. У них были резные прозрачные крылышки и тоненькие лапки, светящиеся на кончиках. Их было так много и они были так малы, что казалось, будто бы в воздухе то и дело проносятся клубы дыма с сияющими разноцветными всполохами.
Было в лесу и озеро. Мне очень хотелось пить, но я инстинктивно, словно каким-то шестым чувством понимала, что пить из него нельзя. Нельзя было и оглядываться, что-то говорило мне, что оглянешься и останешься здесь навсегда.
Я шла и время шло, но здесь, в мавкином лесу оно шло совершенно не так, как обычно. Я вошла в него, когда по моим внутренним часам было что-то около полуночи, с тех пор прошло не более четверти часа, но я точно знала, что близится утро. Я вышла на поляну, залитую ярким лунным светом и тут по лесу прошлась… как бы это сказать? Первая волна рассвета, которую я тут же окрестила как "первый рассвет". Солнце ещё не взошло, но волна уже раскатилась по лесу, сообщая всему живому, что утро вот-вот наступит. Волна коснулась ягод и трав, грибов, мхов, насекомых, мелких птиц, вьющих гнёзда прямо в траве. Потом пошла вторая волна, "второй рассвет", и следом за ней запели птицы, полетели мошки и мухи, все дневные жители, которых держали крылья. И третья волна, "третий рассвет", он обрушился на лес как ураган, пробуждая ото сна каждого зверя и каждое дерево с корнями, уходящими глубоко в землю. Сразу после того, как волна схлынула, взошло солнце. И это было удивительно.
Как-то очень быстро я поняла, что для всех лесных жителей солнце это бог, благостно взирающий на землю. Вернее, все считали по-разному, кто-то мнил солнце богом, кто-то духом, но все сходились в одном, — это высшая сила, то, что над всеми и то, что диктует всем свою волю. А воля его была всеблагой и милостивой, потому что иным и не мог быть светлый, ликующий бог. Пусть ночь была не так темна, пусть лес купался в лучах лунного света, но ночь в этом лесу была временем тёмных сил и тёмных дел. По крайней мере, так мне показалось.
А может, всё дело было в таблетках, которые продолжали потихоньку отравлять моё тело и душу. Я совершенно не склонна к пустым мечтаниям, поэтому мне было странно воображать себе все лесные чудеса. Но как бы там оно не происходило, наступило утро, и я едва не валилась на землю от усталости. Архо был прав. Мне необходим отдых.
Спустя некоторое время я вышла из леса и побрела по довольно широкой тропинке, которая заканчивалась небольшим перелеском. И каково же было моё удивление, когда пройдя насквозь густые еловые заросли я оказалась на огромном пустынном пляже!
Море, огромное и спокойное море лежало прямо передо мной. Волны лениво облизывали берег, до моего слуха доносились негромкие чаячьи крики. Мне захотелось тут же упасть на песок, кажущийся призывно мягким и спать до завтрашнего утра, но тут я увидела слева от себя полуразрушенное здание и поняла, что спать на пляже не удастся. Я знала, что это за здание. И знала не только потому, что множество раз видела его в рекламных роликах корпорации цветов (Ощути вкус жизни, корпорация даёт тебе этот шанс). Я не просто видела небоскрёб на журнальных картинках или бутылочных этикетках. Я была здесь и это было известно мне также, как и то, что меня зовут Зои.
До небоскрёба было около пятисот метров, но ещё не доходя до него я уже видела, что здание пустовало уже много лет. Несколько верхних этажей было снесено, словно ураганом, окна с выбитыми стёклами напоминали пустые глазницы. Зелёно-оранжевая эмблема корпорации выцвела, левая часть, где изображался лесной колокольчик, была отломана.
Несколько раз я спрашивала себя, зачем я туда иду, и каждый раз ответом мне был тихий вздох, доносящийся откуда-то со стороны затылка. Поначалу это пугало меня до дрожи, потом я просто смирилась с хаосом, творящимся в моей голове. Всё происходящее я списывала на таблетки, хотя периодически возникали мысли о дурном сне. В любом случае всё должно было решить время, а его у меня было хоть отбавляй.
Когда-то перед небоскрёбом корпорации, кажется, была парковка, довольно обширная зацементированная площадка, окруженная невысоким заборчиком. Сейчас цемент был покрыт толстым слоём влажного на вид мха, забор сломан, а остов проржавелого насквозь автомобиля облюбовало семейство ежей. Перед входом в корпорацию лежал труп, — металлический скелет дрэя, с которого была начисто снята плоть. Искусственные кости, обтянутые синей эластичной кожей, — всё, что осталось от левой руки, сжимали матерчатую сумку с нарисованным на ней крестом. Ремня у сумки не было, на месте крепежа оставался только ржавый карабин.
Я остановилась, вытянула руки вперёд и прижала локти друг к другу. Согнула руки и взяла лицо в ладони. Прикосновение собственной холодной кожи немного успокоило. Не разводя локтей, я переместила ладони на шею и переплела пальцы в замок. Откинула, насколько возможно, голову и немного подалась всем корпусом назад. Закрыла глаза.
Что делать дальше? Куда идти? До меня доносился мерный шепот волн, шорох гальки, которой у самой воды было в избытке. С одной стороны тишина действовала успокаивающе, а с другой именно в тишине в моё сознание снова стал ломиться чужак. Образы, образы, сколько их! Силуэты, призраки обступают со всех сторон. Я вспоминаю незнакомые имена, перед глазами встают загадочные схемы. Наконец, я вспоминаю собственную боль, и даже в виде воспоминания она ранит меня так, что я едва сдерживаюсь от крика. Кажется, я проигрываю сражение. Ещё немного и я опущу руки, позволив чужому вторгнуться в мой разум. Но мне не хочется этого, поэтому я стискиваю зубы и умоляю себя ещё немного побарахтаться.
Необходимо что-то делать, чем-то занимать руки и разум, чтобы не оставалось ни одного свободного сантиметра, чтобы состояние покоя не было сигналом вроде белого флага. Я не могла даже долго рассуждать, потому что стоило остановиться, как в мои мысли вонзались иглы чужеродной информации. Поэтому решение я приняла молниеносно. Я должна войти в небоскрёб и найти там способ вернуться домой.
Домой… Кажется, только сейчас я окончательно поняла значение, которое вкладывается в это слово. Нельзя сказать, чтобы я сильно любила свой дом, пожалуй, до сего дня я и не знала, что же это такое. Говорят, дом это стены, иногда идут дальше и утверждают, что дом это люди. Для меня таким домом всегда был город, мой город, в котором я родилась и который сделал меня такою, какая я есть. Город, в котором львов больше, чем людей и дрэев, город в котором летние ночи напоены белым туманом и призрачным сумраком. Мой Петербург.
Массивная металлическая дверь была закрыта и сколько я её не оглядывала, нигде не было и в помине ни замочной скважины, ни ручки. Тогда я вспомнила про труп, через который равнодушно перешагнула, и, подойдя к нему, не без отвращения открыла полусгнившую сумку. Вынуть её из рук не представляло никакой возможности, металлические пальцы окостенели и не сгибались. Тогда я просто вытряхнула содержимое сумки на цементный пол и оглядела содержимое. Длинная и узкая пластиковая коробка, похожая на футляр для зубной щетки. Десяток перфорированных пластиковых карт, скрепленных металлическим кольцом. Глянцевый журнал, свёрнутый в трубку и перетянутый резиночкой. Неизвестный мне прибор, представляющий собой десяток стеклышек разной толщины, помещенных в оправу из мягкого пластика и металла. Несколько разноцветных проводов, плотно перекрученных между собой. И плоская прямоугольная карточка размером с пачку сигарет, совершенно черная с одной стороны и серебристо-зеркальная с другой. В верхнем правом углу серебристой стороны маленький логотип корпорации.
Я задумчиво повертела карту в руках. Она как влитая легла в мою ладонь, и я бы даже сказала, легла привычно. Я закрыла глаза и как в замедленной съемке увидела саму себя, подходящую к двери и прикладывающую к ней карточку. Я увидела красочный оранжево-зелёный стикер на двери, фирменные цвета корпорации. Когда я открыла глаза, стикера не было, но я точно знала, что он был там. Просто не мог не быть.
Приложив к двери карточку, я быстро сделала шаг назад, в душе мечтая о том, чтобы дверь не открылась. Мне не хотелось, очень не хотелось входить в небоскрёб. Войти туда означало начать сражение на чужой территории. Но решение было принято, потому я просто ждала, когда дверь откроется. Прошла минута, за ней другая, потом раздался негромкий щелчок, и дверь медленно открылась вовнутрь.
— Добро пожаловать в Корпорацию цветов, — произнёс механический голос. Я чувствовала, что должна вздрогнуть от неожиданности, но не вздрогнула. Всё было слишком привычно, слишком обыденно.
Просторный холл, в котором я оказалась, был залит неярким зелёноватым светом. В разбитое окно врывался прохладный ветерок, на полу натекла лужа воды и валялись осколки. На диване, обтянутом белой кожей лежал труп, судя по всему, труп человека. Одежда его, как ни странно, была почти нетронутой, а вот плоть изрядно пострадала от каких-то птиц или насекомых. От носа остался только желтоватый хрящик, щек не было вовсе, в глазницах собралась молочно-белая влага. Челюсть с ровными мелкими зубами полностью обнажилась, и казалось, что труп осклабился во весь рот.
Как ни странно, вид изуродованного трупа почти меня не испугал. Гораздо сильнее подействовал на меня вид пола под ногами, которого, собственно, практически не было. Цветные каменные плитки, которые образовывали затейливый рисунок, были сдвинуты с мест, так, как будто кто-то хотел разобрать пол по квадратику. У дальней стены плиты были сложены аккуратными стопками, были и битые, которые высились разноцветными грудами. Под плитками были толстые металлические балки, уложенные строгими рядами на расстоянии примерно полуметра друг от друга. Когда-то на балки были уложены деревянные доски, но сейчас доски местами сгнили, местами были сожжены. Между балками была пустота и случайно сброшенный вниз кусок плитки ударился об землю только спустя несколько секунд. Словом, падать было высоко и потому мне приходилось всё время смотреть под ноги, чтобы не сорваться вниз.
Я осторожно дошла до ближайшей стены, на которой висела черная глянцевая панель размером примерно полтора метра на метр. В этом месте плитка была совсем снята. Чтобы дотянуться до неё рукой, мне пришлось встать двумя ногами на балку и слегка откинуться назад, сохраняя равновесие. Постояв в таком положении несколько секунд, я задумчиво оглядела свою правую руку и, прижав пальцы, ударила панель ребром ладони. Удар получился глухим, звук ушел в панель, а на том месте, куда пришлась моя рука, остался масляно-радужный отпечаток. Я провела тыльной стороной ладони по лицу, вздохнула и постаралась отключить все посторонние мысли. Никаких сражений за территорию, сейчас я просто должна сделать то, что знаю и умею. Это помнят руки, и я позволю им делать то, что они должны.
Я начала сосредоточенно водить пальцем по панели, вырисовывая множество фигур из мягких, округлых линий. Иногда под моими руками загорались и гасли огоньки, иногда панель вспыхивала и по ней сверху вниз бежали зелёноватые столбики цифр. Я ещё раз с силой ударила по панели, и в самом её центре вспыхнул пульсирующий круг. Под ним развернулась длинная и широкая зелёная полоса, которая пару раз мигнула и сложилась во фразу: "Корпорация цветов приветствует вас. Пожалуйста, введите свой шестизначный код". На панели появилось десять квадратиков с символами в виде прямых линий, поставленных под разными углами. Шесть цифр вспыли в моём сознании так просто и быстро, что я не успела предать этому никакого значения. Шесть раз я ударила пальцами в различные символы и квадрат, на который я нажимала, вспыхивал и растворялся. Когда я ввела код, на экране осталось только четыре квадратика. Они выстроились в один ряд, слились в полосу, которая сменила зелёный цвет на бледно-синий и сложилась в слово "вход". Я задумалась на секунду, потом уверенно прикоснулась рукой к панели. Слово "вход" медленно растаяло и на экране начала вырисовываться схема. Полная схема всего небоскрёба.
Сколько этажей, о господи, сколько этажей. Вниз небоскрёб уходил ещё дальше, чем вверх. В торговых центрах подземные этажи нумеруют со знаком "минус". Если использовать здесь ту же терминологию, то небоскрёб Корпорации заканчивался минус тридцать девятым этажом.
На схеме отсутствующие верхние этажи обозначались тусклыми пунктирными линиями. Видимо разрушение коснулось и подземной части, потому что точно также были изображено несколько и "минусовых" этажей. Минус двадцать седьмой этаж был ярко подсвечен и в нём по временам то тускла, то вспыхивала светло-сиреневая точка. Я осторожно дотронулась до неё кончиком пальца. "Кратц" сообщили мне сиреневые буквы над точкой. У меня не было ни малейших предположений относительно того, что это означает, но я решила, что мне необходимо попасть на минус двадцать седьмой этаж.
Вместо лифта в небоскребе была сложная система коридоров, каждый из которых оканчивался куполообразной комнатой с гладкими, мягкими на вид стенами. Войдя в такую комнату, ты начинал чувствовать сильное напряжение, которое в буквальном смысле отрывало тебя от земли. Лёгкие сжимало так, что трудно было вздохнуть, тело принимало горизонтальное положение и зависало в метре от пола. Потом пол исчезал, и ты проваливался вниз. Полёт от этажа до этажа занимал меньше секунды, но казалось, что проходит целая вечность. Вокруг мелькали яркие линии, образующие целую паутину, загорались красноватые огоньки, и ощутимо пахло мятой. Откуда я знала, как это работает? Информация просто всплыла у меня в голове, оставив стойкое ощущение того, что всё идёт так, как и должно.
До ближайшего коридора я добралась по стеночке, осторожно переставляя ноги и стараясь не делать лишних движений. В коридоре было довольно темно, зато там был почти целый пол, и я смогла спокойно дойти до конца. Комната, которая выполняла тут роль лифта, была в полном порядке, однако у меня были опасения, что не всё так хорошо, как кажется на первый взгляд. Очень не хотелось зависнуть между этажами, но поразмыслив немного, я пришла к выводу, что пути назад нет. Мне надо понять что здесь, надо выиграть сражение за саму себя и надо, наконец, вернуться домой. И пусть там, дома, никто не ждёт, пусть мир остаётся недоброжелательным и агрессивным, пусть каждый день это борьба за выживание. Но там мой дом. Мой дом.
Я вошла в комнату и встала ровно посередине. Там было темно, воздух немного влажный с чуть кисловатым привкусом. Я сделала глубокий вздох и закрыла на мгновение глаза. Понять бы ещё, как задать нужный маршрут. Минус двадцать седьмой этаж, говорите? Прямо перед моим носом вспыхнул световой экран с точно такими же квадратиками, как на панели в холле. Я машинально ввела цифровой код, открыла план здания и выбрала нужный этаж. Вверх меня подбросило, как мячик, так, что перехватило дыхание и в животе появилось неприятное, тянущее ощущение. Тело зависло в воздухе, уши заложило.
— Вниз, — шепнула я вслух и сложила руки на груди. Началось мягкое, почти приятное скольжение.
Прошла минута, другая. Меня стало клонить в сон, ощущение давления в груди и животе усилилось. Я попробовала немного изменить положение, но сверху на меня будто навалилось что-то тяжелое, так, что не получалось даже пошевелиться. Через четверть часа спуск кончился, и я рухнула на пол, больно ударившись затылком. Кажется, в былое время силовое поле снималось куда как более плавно. В былое время?! Нет, об этом лучше не думать.
Экран утверждал, что я на минус третьем этаже и это немало меня удивило, слишком уж долгим был спуск. Я рассеянно провела по экрану рукой, он ещё раз вспыхнул и потух. Почему не двадцать седьмой этаж, что я сделала не так? Может быть, двадцать седьмой этаж тоже пострадал, быть может, он завален трупами? Я вышла из комнаты в коридор и остановилась в задумчивости. Куда идти дальше? Что означает "Кратц"? Мне хотелось немедленно получить ответы, много ответов, но спешить было ни к чему, и я медленно пошла вперёд, внимательно глядя под ноги.
Дойдя до середины коридора я остановилась и прислушалась. Снизу доносился металлический скрежет, так, как будто кто-то скрёб ногтём листовое железо. Звук был неприятный, тревожный, но гораздо больше самого звука меня беспокоил его источник. Здесь, глубоко под землёй каждый посторонний шорох казался тревожным. Непонятно было, с какой стороны ждать опасности. Да и была ли она вообще? Кто знает, может быть, в небоскребе Корпорации больше не осталось ничего кроме безжизненной техники и нескольких изуродованных тел. Но тогда кто послал за мной? Кто ждал меня, обещая новую, интересную работу, кто присылал деньги, кто…
Ближайшая дверь передо мной скрипнула, и из-за неё потянуло свежим воздухом. Я вошла и оказалась прямо перед стеклянной лестницей, ведущей наверх. Оттуда доносился запах болотной гнили и ещё чего-то сопрелого. Постояв немного, я, наконец, решилась и стала медленно взбираться наверх по лестнице. Минус второй этаж. Минус первый. Нулевой. Первый. Второй.
На втором этаже обнаружилась ещё одна открытая дверь, и я не без опаски туда вошла. Небольшая овальная комната. Стеклянная стойка, заставленная бумажными стаканчиками. Несколько молочных бутылок с этикетками "Весёлая корова". Этикетки были совершенно выцветшими, так что корова потеряла почти все свои пятна. И ещё одна дверь, на этот раз ведущая в просторный кабинет, одну из стен которого полностью занимало панорамное окно. Его левый верхний угол был разбит и в дыру врывался свежий морской воздух.
В плетёном кресле прямо перед окном и спиной ко мне кто-то сидел, сначала я решила, что ещё один труп. Руки его покойно лежали на ручках кресла. В одной руке этот кто-то держал стеклянный стакан, и когда я сделала ещё шаг вперёд, стакан выпал из пальцев и разбился об пол. В тишине этот звук был подобен разорвавшемуся снаряду.
— Здравствуйте, Зои, — медленно произнёс сидящий. Я вздрогнула и тут же поразилась самой себе. Почему моей единственной реакцией на неожиданность была дрожь? Почему я не закричала? Почему я… Но тут я перестала существовать и Зои Карнатчи, руководитель проекта "Амеко" полностью вступила в свои права.
— Здравствуйте, мистер Джонс.
— Здравствуй, Зои, — мягко и расслабленно повторил мистер Джонс. Выглядел он далеко не лучшим образом. Я запомнила его цветущим тридцатилетним мужчиной с копной светлых волос, свежим лицом и безукоризненно чистыми ногтями. Сейчас передо мной сидел древний старик, который выглядел так, как будто последние лет двадцать провёл в одном из самых вонючих подвалов. От него пахло болотом и сыростью. Заметив мой взгляд мистер Джонс горько усмехнулся.
— Ну что ж, Зои. Как видишь, время порядком меня потрепало.
— Где ваш брат, мистер Джонс? — спросила я прямо. От Отца больше не исходило ощущение власти. Да и, собственно, больше он не был отцом. Это был немощный старик, не более того.