– Марин, ты как? – поворачиваюсь я к Маринке, которая молча берёт меня за руку.
Маринка… Она… Она плавает чуть лучше топора, сколько я ни учил её. Бесполезно всё, она продержится на воде от силы пару минут. И всё равно колебаний в её взгляде я не чувствую. Для неё нет и не может быть иного выбора. И тут за левую руку меня берёт ещё кто-то. Обернувшись, вижу ту самую девчонку с неровной стрижкой, которая в автобусе помогала мне. Она деловито и без суеты стягивает с себя футболку, джинсы, а затем и не первой свежести трусы. Обуви на ней никакой и так не было. Безо всякого смущения она поворачивается ко мне, говорит, что её зовут Катя и предлагает мне снять шорты. Что ж, она права. Я хоть и неплохо плаваю, но семь миль… Даже если мы не заблудимся в темноте. Маринка же своё платье так и не стала снимать. Бесполезно, и она тоже понимает это.
Остальные девчонки робкой вереницей, изредка поглядывая на нас, начинают втягиваться внутрь трюма, а мы, мы трое, взявшись за руки, на мгновение взлетаем над бортом. Маринка в своём стареньком белом платье, которое теперь станет её саваном, а мы с Катькой – обнажённые. Ave, Caesar…
* * *
– …Погоди, руку сводит.
– Осторожнее, Кать, не торопись. Главное, не волноваться. Вода ещё тёплая, сентябрь всего. А человек, если не запаникует, может держаться на поверхности сколько угодно долго.
– Да знаю я. Маринку жалко.
– У неё не было шансов, она совсем не умела плавать, хоть я и учил её.
– Всё равно жалко. Вы давно были знакомы?
– Сколько я себя помню. Мы в соседних дворах жили. Не представляю, что я её родителям скажу.
– Ты сначала доберись ещё до этих родителей. Сколько мы проплыли, по-твоему?
– Мили полторы.
– Тебе не кажется, что ветер и волны нас относят в море.
– Кажется.
– А чего молчишь тогда?
– Тебя пугать не хотел, а так, если честно, то мы сейчас от берега, по-моему, даже дальше, чем были, когда с корабля прыгали. Извини, Кать.
– Ладно, чего уж там. Потому этот урод и отпустил нас в таком месте. Наверняка знал, что против ветра тут не выгрести. Свободу он нам подарил, ага.
– Всё равно подарил. И даже такая свобода – это всё равно Свобода. И на трюм в его катере я её не поменяю.
– Согласна. Хотя мне проще, мне-то ничего отрезать не собирались. И всё равно лучше утонуть здесь, чем там, с этими…
– Поплыли дальше?
– Погоди, дай ещё полежу. Скажи, а ты о чём мечтал? Ну, самая-самая большая мечта твоя о чём была?
– Мечта? Не смейся только. Мы с Маринкой мечтали полететь к Звёздам. Даже не обязательно чтобы именно мы, а просто сделать так, чтобы люди могли летать к Звёздам. В Большой Космос, понимаешь. Глупая мечта, верно?
– Почему? Совсем не глупая.
– Я тоже так думаю. И теперь, теперь, если я всё же выплыву, я не её не брошу. Я буду учиться и за себя и за Маринку, я теперь должен всё за нас двоих делать. Мне бы только бы доплыть, только бы доплыть, а потом… мы шагнём к Звёздам, обязательно шагнём. Обязательно!
Плеск в тёмной воде и Катькина правая ладонь сжимается на моём левом запястье.
– А я животных любила. Мой любимый писатель знаешь кто? Джеральд Даррелл. Я как он хотела стать, ездить по всему свету, собирать животных, ухаживать за ними. Это ведь очень интересно. А люди многого про животных не знают, даже про тех, что рядом с ними живут.
– Да?
– Да. Ты вот, например, знаешь, какая в мире самая распространенная птица? Знаешь?
– Эээ… Воробей?
– Не-а. Это курица! Обычная курица, вот кто! Но это давно было. А сейчас… сейчас у меня мечта – встретиться с мамой. Если выплывем, конечно.
– С мамой? А что с твоей мамой?
– Долгая история. Не сейчас. Поплыли, я отдохнула. Нам куда?
– Держись за мной. Пффф!.. Так что с твоей мамой, Кать? Она больна?
– Нет. Меня с братьями отобрали у неё.
– Отобрали? Как это?
– А вот так. Есть такие люди, или не люди даже, не знаю, как их назвать можно, которые решают, что в детском доме ребёнку лучше, чем с мамой. Потому что нас у мамы четверо, а папа на заработках в городе, а мне за скотиной ходить приходится, потому что больше некому. И меня оттуда "спасли". "Спасли" от моей мамы. Причём моего собственного мнения никто и не спрашивал. Меня в детский дом "спасли". А как меня там "прописывали" ночью прыгалками по голой спине и как в первую же ночь два раза изнасиловали – это нормально, это всё хорошо, так и должно быть. Всё замечательно. Главное – меня "спасли". Ясен красен, я в первую же неделю сбежала из того детдома. А меня поймали. А я сбежала. И ещё сбежала. И ещё. А потом в больницу меня, лечиться от побегов.
– Кать, не волнуйся, пожалуйста. В воде нельзя волноваться. Успокойся.
– "Успокойся". А я, между прочим, после той больницы на правое ухо плохо слышать стала. И… и, извини, под себя иногда хожу ночью. В общем, вылечили меня. От чего-то вылечили. Только не от побегов, я всё равно сбежала.
– Кать, ну пожалуйста, ну успокойся. Давай ещё про мечту твою. Как ты с животными возиться мечтаешь.
– Это старая мечта, детская и глупая.
– А не детская и не глупая какая? Сейчас ты о чём мечтаешь?
– Доплыть до берега.
– Нет, это понятно. А кроме этого?
– Кроме этого? Знаешь, моя мечта теперь, как бы глупо это ни звучало, моя мечта – увидеть маму. Я к маме хочу. Знаешь, я так хочу к маме, что… этого не передать словами даже.
– Кать, а я, когда доплывём…
– Извини, я теряю тебя иногда в волнах. Не плыви так быстро, я боюсь потеряться.
– Потеряться? Тогда вот что, Кать, я буду петь тебе песню, а ты просто плыви на мой голос, хорошо?
– Песню? А ты сможешь плыть и петь одновременно?
– Давай попробуем. И потом, это такая песня, такая… В общем, с ней ты обязательно доплывёшь. Обязательно, Кать, обязательно. С такой песней нельзя не доплыть.