Стало понятно, почему со спины казалось, будто Джонс нацепил грубо сработанную нашлепку из волос и она сползла вбок, а с лица — будто он увенчан шлемом из какого-нибудь неизвестного исторической науке кургана. Диксон молчал: Джонс впервые на его памяти повел себя с относительным достоинством.
— Джим, в чем дело? Ты чего такой кислый?
— Нормальный.
— Ты из-за лекции? Так я тебе свои записи дам, ну, помнишь, я обещал, «Век Чосера». Не шедевр, конечно, но могут пригодиться. Я тебе в комнату занесу.
Диксон снова воспрянул; жаль, нет времени ждать, а то бы, глядишь, с миру по нитке — и целая лекция набежала бы.
— Спасибо, Альфред, — сказал Диксон. — Очень обяжешь.
— Тебе сегодня в колледж надо?
— Надо: хочу поговорить с Баркли.
— С Баркли? Не думал, что у вас общие интересы.
— Его мозги пригодятся для пассажа о музыке Средневековья.
— Тогда понятно. Прямо сейчас уходишь?
— Минут через несколько.
— Отлично, вместе пойдем.
Было тепло, но пасмурно. Они шли по Колледж-роуд, Бисли заговорил о результатах экзаменов у себя на кафедре. Визит приглашенного экзаменатора, назначенный на конец недели, разрешит с полдюжины спорных случаев, хотя в целом все уже ясно. На исторической кафедре дела обстояли так же — реагировал Диксон живо.
— Чем хорош Фред Карно, — говорил Бисли, — собственно, только этим он и хорош — так вот, он никогда никого за уши не тащит. Если решил, что человек не годится, — до свидания. В этом году никаких дипломов с отличием; совсем слабеньких — всего четыре, а сорок пять процентов первокурсников на экзаменах завалили — так с ними и надо. Фред чуть ли не единственный профессор, который, несмотря на давление со стороны Минобразования, не раздает дипломы с отличием кому попало и не проталкивает каждого недоделка, который фамилию свою писать научился. А каков в этом плане Недди? Или ему параллельно?
— Параллельно. Все на Сесила Голдсмита взвалил, поэтому экзамены на ура сдаются. Сесил — он у нас добряк.
— Ты хотел сказать «слабак». Самое обидное, везде такая картина, куда ни глянь. Я не только о нашем заведении — возьми любой провинциальный университет. В Лондоне, наверно, по-другому, в Шотландии тоже. А в провинции — да. Попробуй добейся отчисления студента за то, что у него мозгов не хватает экзамены сдать, — ага, сейчас. Скорее уж профессора уволят. Побочный эффект огромного количества грантов от региональных департаментов образования.
— Нет, а что делать? Надо же студентам где-то деньги брать.
— Ты, Джим, сейчас смотришь с колокольни такого вот департамента образования. «Мы тут, понимаете ли, за поступление Джона Смита заплатили, прошло семь лет, а вы нам говорите, что диплома ему не видать как своих ушей. А деньги кто нам вернет?» Если мы введем вступительные экзамены, чтобы отсеивать неграмотных, количество поступивших сократится вполовину — значит, половина наших потеряют работу. С другой стороны, имеет место быть требование: «В этом году нужно двести человек учителей. Только попробуйте не дать». Хорошо, мы снизим планку на выпускных экзаменах на двадцать процентов и дадим сколько просите, но, Бога ради, через два года не жалуйтесь, что в школах полно учителей, которые сами не могут получить аттестат о среднем образовании, не то что детей подготовить. Интересная картинка получается, да?
Диксон склонялся к «да» больше, чем к «нет», но поддерживать разговор ему расхотелось. Был как раз такой день, когда Диксон практически не сомневался в неминуемости изгнания из академических кругов. Что он тогда станет делать? В школу пойдет, учителем? Только не это. Уедет в Лондон, устроится в контору? Кем? В какую контору? Не глупи, Джим.
Молча они вошли в главный корпус, проследовали в преподавательскую, проверили каждый свою ячейку для почты. Диксон обнаружил напоминание, что у него не заплачен годовой подписной взнос за пользование преподавательской, а также открытку на имя Дж. Диксона, эсквайра, бакалавра гуманитарных наук, извещавшую о публикации никому не нужной статьи о ткачестве во времена Тюдоров. И то и другое Диксон молниеносно отправил в мусорную корзину. Бисли просматривал свежий номер университетского вестника (он его выписывал), бубнил что-то. Больше в комнате никого не было. Для отлова Баркли требовался настрой, поэтому Диксон решил присесть перед трудовым днем и выбрал для этого кресло, затем сладко зевнул.
Через минуту подошел Бисли с открытым журналом.
— Джим, тут для тебя кое-что интересное. Цитирую: «Новые назначения. Доктора Л.С. Кейтона назначить заведующим кафедрой факультета истории торговли, Тукуманский университет, Аргентина». Это не тот ли тип, которому ты статью отослал?
— Боже! Дай посмотрю.
— Надо взять его за жабры, пока он на каноэ не отчалил. Похоже, он журнальчик свой теперь закроет, если, конечно, не вообразил, что можно руководить процессом из-за океана.
— Господи, будто мало мне неприятностей!
— Поторопись, Джим. Я бы на твоем месте поторопился.
— Конечно, потороплюсь. Спасибо за информацию, Альфред. Побегу искать Баркли, а то, не ровен час, и его куда-нибудь перебросят.
Диксон понесся на кафедру музыки. За спиной клекотало и хлопало крыльями смутное, но мощное и очень дурное предчувствие. Баркли оказался в наличии, в дружеском расположении духа и во владении книгой именно того сорта, что требовалась Диксону. Самую малость успокоенный, Диксон пошел в библиотеку, где с быстротой почти зловещей его снабдили справочником по средневековому костюму и мебели. Собрался уходить, толкнул вращающуюся дверь — но был резко остановлен внешним вмешательством. Некто пытался повернуть дверь в противоположную его движению и однозначно неправильную (судя по ряду броских табличек) сторону. То был Уэлч. Он косился по сторонам, а на выход Диксона скроил гримасу святого недоумения.
— Доброе утро, Профессор.
Уэлч узнал Диксона практически сразу и подтвердил узнавание, озвучив его фамилию.
— Да, Профессор? — Диксон успел забыть, что Уэлч вместе с домочадцами «жаждет его крови». А вот в чем жажда крови проявляется у таких типов?
— Я интересуюсь насчет библиотеки, — произнес Уэлч, раскачиваясь на каблуках. Нынче он интенсивнее обычного вращал глазами и, видимо, чаще обычного запускал пальцы в шевелюру. Галстук украшало нечто геральдическое; при ближайшем рассмотрении оно оказалось засохшим желтком. Изрядное количество этого продукта питания обрамляло рот, теперь разинутый.
— Да? — изогнул брови Диксон, надеясь, что из многообразия ассоциаций, связанных с библиотекой, Уэлч выделит одну, могущую сойти за базисную точку его интереса.
— У вас есть время на библиотеку?
Диксон всполошился. Неужели умопомрачение, которое он давно подозревал в Уэлче, наконец проявилось? Или саркастичный Уэлч намекает на его прискорбную нерасположенность к научной работе, в чем бы эта работа ни заключалась? Диксона затрясло. Он покосился на табличку «Библиотека», чтобы увериться: они с Уэлчем действительно стоят на пороге библиотеки, — и счел «полагаю» самой оптимальной вариацией на тему «ответ».
— Вы ведь в настоящий момент не перегружены работой?
— В настоящий момент? — промямлил Диксон. — Не думаю, что в настоящ…
— Я имел в виду вашу лекцию. Надеюсь, вам осталось нанести последние штрихи?
Диксон перевернул книги, что держал подмышкой, из опасения, как бы Уэлч не прочел заглавия, и небрежно сказал:
— О да, Профессор. Да.
— Видите ли, у меня совсем нет времени на библиотеку, — произнес Уэлч тоном человека, убирающего последнее пустячное препятствие на пути к полному пониманию. — Нужно сюда заглядывать, — добавил он, указывая на дверь.
Диксон медленно опустил голову.
— Да, нужно заглядывать, — эхом отозвался он.
— В экзаменационных работах всплыли буквально два-три вопроса. Желательно прояснить их до завтрашнего появления приглашенного экзаменатора. К пяти часам вы должны управиться. Итак, в пять у меня в кабинете.
Свидание с Кристиной было назначено на завтра, на четыре часа. Даже если взять такси, пробыть с ней дольше сорока пяти минут не получится. Диксон захотел придать Уэлчу ускорение вращающейся дверью, и придавать снова и снова, до самого обеда.
— Конечно, Профессор, — сказал он.
— Вот и хорошо. Вы должны понимать: я не могу позволить себе тратить время на такие мелочи, как проверка ответов.
— Я понимаю, Профессор.