— Зачем вы это терпите?
— Хочу влиять на людей, добиваться, чтобы они поступали так, как я считаю нужным. Они не подчинятся, пока меня не утомят. А вот когда утомят, когда я опухну от разговоров, а они расслабятся — тут-то я и беру их теплыми, и они под мою дудку пляшут.
— Вот эта работа по мне, — с чувством произнес Диксон. — А то, стоит мне опухнуть от разговоров — а я от них, можно сказать, не просыхаю, — как появляется целый духовой оркестр, и я знай пляшу. — Дурные предчувствия в сочетании с алкоголем прорвали очередной мозговой кордон, выпустили воображение. — Я — лучший в мире индикатор скуки. Я улавливаю скуку любой степени. Если б меня какой-нибудь миллионер нанял, я бы ему кучу денег сэкономил. Он бы меня посылал на всякие званые ужины и коктейли, в ночные клубы — на пять минут, не больше. А потом по моему виду определял бы коэффициент скуки на отдельно взятом мероприятии. Я работаю по принципу канарейки в шахте[20][1]. Ну и тут уж мой миллионер видел бы, идти ему на сборище или не стоит. Меня ведь хоть куда отправь — хоть к ротарианцам[21], хоть к театральной богеме, хоть в гольф-клуб, хоть на домашний концертец, где околоискусные — или околоискусственные? — типчики обсуждают не столько полноту звука, сколько личную жизнь ближних… — Диксон замолчал, потому что вдруг заметил: Гор-Эркарт склонил свое крупное, гладкое лицо на сторону и как-то выдвинул к его собственному лицу. — Простите, — пробормотал Диксон. — Я забыл…
Гор-Эркарт оглядел его, прикрывая ладонью один глаз, а большим пальцем поглаживая себе щеку, и чуть усмехнулся. Хотя усмешка на довольную не тянула, не была она и злобной.
— Значит, мы товарищи по несчастью, — произнес Гор-Эркарт. На следующей фразе тон изменился: — Диксон, позвольте спросить, вы в какую школу ходили?
— В обычную среднюю.
Гор-Эркарт кивнул. Приблизились священнослужитель и член совета графства, взяли по хересу, увели Гор-Эркарта к ректору. Надо же, как у них естественно получилось: ни слова, ни жеста, ни мимики специфической, — а Диксон сразу понял, что ему за Гор-Эркартом идти совершенно излишне. Диксон и остался — один и под впечатлением. Случайно заметил, что Гор-Эркарт чуть отворотился от своих сопровождающих и смотрит в сторону Голдсмитов. Сесил и Бисли беседовали с увлечением и не видели, что Кэрол тоже косится на Гор-Эркарта. Мелькнул взгляд, можно сказать, не поддающийся расшифровке. Взгляд заинтриговал и даже в определенном смысле напряг Диксона; Диксон решил вернуться к нему позднее, а пока допил херес и пошел к Кристине и Бертрану.
— Эй, вы, двое, привет! Вы где всю дорогу прятались?
Кристина взглядом велела Бертрану заткнуться прежде, чем он раскрыл рот, и заговорила сама:
— Не думала, что мероприятие будет такое пафосное. Половина городских шишек собралась, не меньше.
— Кристина, давай подойдем к твоему дяде, — сказал Бертран. — Как ты помнишь, мне необходимо обсудить с ним пару вопросов.
— Через минуту, Бертран. Времени еще много, — произнесла Кристина своим «брежным» тоном.
— Нет-нет, времени совсем мало, до лекции минут десять, а этого недостаточно для обсуждения моего дела.
Диксон давно заметил, что Бертран вместо «нет» говорит «нет-нет». Незначительные вербальные издержки на второе «нет» окупаются возможностью вскинуть на нем брови, насупленные на первом «нет»; Диксона всякий раз передергивало. На заднем плане Кэрол осторожно отдалялась от Сесила и Маргарет — Маргарет Диксон только что заметил — и приближалась к Бертрану. Диксон вспомнил цитату из одного фильма и выдал ее Кристине:
— Делайте лучше, как он говорит, леди, не вынуждайте его вам в зубы двинуть[22].
— Шел бы ты, Диксон, свои записки сумасшедшего в памяти освежил.
— Бертран, как тебе не стыдно!
— Мне стыдно? Хорошенькое дело! Мне должно быть стыдно. А может, это ему должно быть стыдно? Он кем себя возомнил? Наглости хватило сказать нам…
Кристина покраснела.
— Ты, видимо, забыл, о чем я тебя просила час назад?
— Послушай, Кристина, я сюда не для того пришел, чтобы разговаривать с этим… с этим типом, и не для того, чтобы о нем разговаривать. Попрошу это учесть. Я пришел единственно потому, что мне нужен твой дядя, и мне давно пора…
— Кого я вижу! Берти, радость моя! — раздалось у него за спиной. — Поди-ка сюда.
Бертран вздрогнул якобы от неожиданности и одновременно полуобернулся.
— Привет, Кэрол. Сейчас не могу — я хотел…
— Я тебя дольше минуты не задержу, — пропела Кэрол и повисла у Бертрана на локте. — Верну в целости и сохранности, — заверила она Кристину уже из-за плеча.
— Ну, Кристина, здравствуй, — сказал Диксон.
— Здравствуй.
— Сегодня последний раз, да?
— Да, последний.
Диксону было обидно и жалко себя.
— А ты, кажется, не сильно расстроена. Не в пример мне.
Кристина секунду смотрела на него, потом резко отвернулась, будто ей показали фотографию из учебника по судебной медицине.
— Я приняла решение. Больше думать об этом не собираюсь. И тебе не советую.
— А я вот не могу не думать. Не могу прекратить мыслительный процесс. Он сам по себе идет, помимо моей воли.
— Откуда у тебя фонарь под глазом?
— Мы с Бертраном сегодня подрались.
— Подрались? А он ничего не сказал. Что вы не поделили? Подрались, ну и дела!
— Он велел мне не разевать рот на чужое; я сказал — не дождетесь, ну и началось.
— Мы же с тобой все решили… Или ты передумал?
— Не передумал. Мне просто не хотелось, чтобы он вообразил, будто я его слушаюсь.
— Подрались, надо же. — Кристина как будто сдерживала смех. — И ты проиграл, судя по твоему виду.
Диксону это не понравилось; вдобавок он вспомнил, как Кристина хихикнула за чаем в гостинице.
— Ничего подобного. Прежде чем выводы делать, кто проиграл, а кто победил, посмотри повнимательнее на ухо Бертрана.
— На которое?
— На правое. Впрочем, может, по уху и незаметно. Пострадали главным образом внутренние органы.
— Так ты его нокаутировал?
— Еще бы. Он даже не сразу с полу поднялся.
— Боже. — Кристина смотрела округлившимися глазами, пухлые сухие губы чуть приоткрылись. Приступ желания, безнадежного, как малярия, обрушился на Диксона, отяжелил, придавил — так же Диксон тяжелел, когда с ним заговаривал Уэлч. Никогда еще первая встреча с Кристиной не всплывала в памяти столь детально и остро; за какие-то две минуты Диксон пережил все заново. Он поднял взгляд.
Момент истины испохабил Бертран — выскочил, как черт из табакерки, из-за жены члена совета графства. Повадки больше пристали леворукому подающему, который в обход судьи появляется в поле зрения бэтсмена. Так, лицом красен: явно вне себя от ярости — либо в чистом виде, либо осложненной иной эмоцией. За Бертраном семенила и жаждала подробностей Кэрол.