— Тогда я побежал, — произнес Диксон после определенных подсчетов в уме.
— Беги. Кошелку нашу я предупредил, что ты не будешь обедать. Давай, а то на автобус опоздаешь. — И Аткинсон уткнулся в свой журнал.
Диксон выскочил на улицу. Казалось, он всю жизнь только и делает, что торопится. Почему Кристине вздумалось уезжать с этой станции, а не с городского вокзала? Есть же шикарный лондонский поезд в три двадцать — Диксон точно знает. Что у нее за новость? Впрочем, у него тоже новость имеется, даже две, если на то пошло. Означает ли ее поспешный отъезд очередную ссору с Бертраном? Автобус поворачивает на Колледж-роуд в час десять — час пятнадцать. Как раз время. Следующий только в час тридцать пять. Тогда Диксон точно опоздает. Он перешел на крупную рысь. Нет, из-за одной ссоры Кристина бы не уехала. Он готов на что угодно спорить: Кристина не станет таким способом мстить за подобные вещи. Черт! Она, возможно, хочет сообщить, что «дядя Джулиус» предлагает Диксону работу. Откуда ей знать, что «дядя Джулиус» оказался шустрее? С другой стороны, неужели она просила его приехать только ради новости о работе? Вдруг это предлог увидеться? Но зачем ей с ним видеться?
На полной скорости Диксон вылетел на проезжую часть. В нескольких ярдах от него, в переулке, большой, похожий на такси автомобиль явно имел намерение влиться в поток транспорта. Диксон бросился под первую подвернувшуюся машину, закричал «Такси! Такси!». Надо же, как по заказу. Через несколько секунд он был на противоположном тротуаре, однако такси выдвинулось из переулка и с нарастающей скоростью поехало мимо Диксона.
— Такси, такси, — скулил Диксон.
Автомобиль поравнялся с ним. С заднего, в остальном пустого сиденья, пришлепнутая чем-то вроде пилеолуса, хмурилась ректорская жена. Выходит, такси — не такси, а ректорское личное авто. Что, и ректор тоже там? Диксон резко поменял курс — запрыгнул в чужую открытую калитку, скрючился в палисаднике под живой изгородью. Может, его телодвижения излишни? Может, проще связаться с Кристиной потом, через дядю? Цела ли бумажка с ее телефоном?
От легкого оконного звона Диксон дернулся. С первого этажа на него смотрели старушка и большой попугай. Диксон отвесил глубокий поклон, вспомнил про время и выбежал из палисадника. Ярдах примерно в двухстах с холма сползал автобус. Он был слишком далеко, чтобы различить номер; в любом случае у Диксона запотели очки. Впрочем, другие автобусы в это время не ходят. Диксон чувствовал — настолько, насколько он вообще мог чувствовать в такой момент: стоит опоздать на станцию, и в горних сферах рассудят: недостоин; отнимут, отзовут, переиграют. Диксон побежал еще быстрее, прохожие шарахались, провожали негодующими взглядами. Перед поворотом на Колледж-роуд автобус застрял в пробке. Теперь Диксон видел его номер — и видел, что это его номер. Размеренно, как марафонец, затрусил к повороту, но автобус снова поехал и успел раньше Диксона. Когда Диксон в очередной раз поднял взгляд, автобус уже стоял на остановке в пятидесяти ярдах от него. В дверях мелькнула чья-то спина.
Марафонский бег сменился бешеным, воспламеняющим легкие спринтом. Недвижимый кондуктор наблюдал с платформы. Когда до автобуса оставалось двадцать пять ярдов, чертов бюрократ прозвонил в колокольчик, водитель закрыл автоматическую дверь, колеса завертелись. Еще несколько секунд Диксон дивился своим спринтерским способностям, однако расстояние, было сократившееся до жалких пяти ярдов, начало быстро увеличиваться. Диксон остановился и послал флегму-кондуктора наиболее широко распространенным жестом. Кондуктор тотчас зазвонил в колокольчик, автобус резко остановился. Долю секунды Диксон медлил, потом рысью поскакал к двери и вошел с некоторой робостью. Обнаружил, что не в силах поднять глаз на кондуктора. Тот, в свою очередь, не без уважения заметил:
— Хороший марш-бросок для этакого психа, — и в третий раз зазвонил в колокольчик.
Диксон выдохнул вопрос о времени прибытия на станцию (конечную остановку), получил вежливый, но уклончивый ответ, несколько секунд потратил на отражение обывательских взглядов и не без труда поднялся на верхнюю площадку. Качаясь в такт автобусу, дошел до переднего сиденья и рухнул. На стон дыхания уже не хватило. Диксон стал заглатывать густую обжигающую субстанцию, отчаянно задышал (грудная клетка ходила ходуном), дрожащей рукой вынул сигареты и спички. Несколько раз прочел анекдот на спичечном коробке, несколько раз посмеялся, закурил; больше он ни на какие действия не был сейчас способен. Он стал смотреть в окно. Впереди разматывалась дорога. Солнце добавляло пейзажу контрастности, и Диксон невольно возликовал. Замелькали зеленые черепичные крыши двухквартирных домов, за ними уже виднелись поля, меж перелесков проглядывала речка.
Кристина сказала, она «поймет», если Диксон не приедет ее проводить. Что она имела в виду? Что обязательства перед Маргарет перевесили? Вдруг она иронизировала: дескать, ничего удивительного, я подозревала, что для тебя это легкое романтическое заблуждение и наличие Маргарет погоды не делает? Нельзя допустить, чтобы Кристина сегодня от него ускользнула; если так случится, он может ее вообще больше никогда не увидеть. Вообще больше никогда. Плеоназмы едва не задушили. Внезапно его лицо изменилось, все ушло в очки и нос — перед автобусом, оказывается, тащился грузовик с суставчатым прицепом, имевшим на хвосте сведения о собственной длине и сжатые рекомендации по технике безопасности для встречных и поперечных. Табличка меньшего размера предлагала пищу для размышлений лаконичной надписью: «Пневматический тормоз». На твердой скорости двенадцать миль в час грузовик инициировал поворот; прицеп и автобус ввязались в это гиблое дело. Диксон заставил себя отвести глаза от прицепа и для поддержания боевого духа стал передумывать сказанное Кэчпоулом.
Диксон понял, что начало пробежки к автобусной остановке и принятие решения совпали по времени. Впервые он знал точно: нет смысла спасать того, кто не желает быть спасенным из принципа. Упорство говорит не о сострадании и чувствительности спасателя, но о его глупости; упорство до победного конца — о его бесчеловечности. Маргарет просто не везет; как Диксон еще раньше предположил, не везет оттого, что она такая непривлекательная. Кристине, напротив, повезло родиться красивой — отсюда ее адекватный нрав. Ну, может, не совсем адекватный, но спасателю развернуться негде. Вешать ярлыки «везучий или невезучий» — одно, объявлять категорию везения несуществующей и, следовательно, не заслуживающей рассмотрения — совсем другое. Кристина, как ни крути, милее и привлекательнее, чем Маргарет, и все логические выводы, могущие быть сделаны из данного факта, должны быть сделаны; количество аспектов, в которых хорошее лучше плохого, приближается к бесконечности. Только везению Диксон обязан освобождением от лейкопластыря жалости; окажись Кэчпоул не таким милягой, Диксон так бы и трепыхался, словно увязшая муха. Теперь ему необходима новая доза везения. Хоть бы повезло; тогда, глядишь, и Диксон кое-кого спасет.
Явился кондуктор, продал Диксону билет и сообщил:
— На станцию прибываем в час сорок три. Я сверился с расписанием.
— Ох. Как думаете, мы не опоздаем?
— Не могу точно сказать. Если так и будем тащиться за этим чудом техники, тогда, конечно, опоздаем. На поезд торопитесь?
— Нет, мне нужно перехватить человека, который уезжает без десяти два.
— Я бы на вашем месте не возлагал особых надежд. — Кондуктор чуть наклонился — конечно, затем, чтоб рассмотреть фингал.
— Вы очень любезны, — процедил Диксон.
Они выехали на длинный отрезок прямой дороги с небольшой впадиной посредине, благодаря которой просматривался каждый ярд свободного пространства. Далеко впереди из кабины грузовика высунулась загорелая лапища и изобразила приглашающий знак. Водитель автобуса знак проигнорировал в пользу запланированной остановки возле кучки коттеджиков с соломенными крышами. Две приземистые старушенции в черном дождались, пока водитель полностью заглушит мотор, ухватили друг дружку под локоть и бочком, со всеми предосторожностями заковыляли к платформе, прочь из поля зрения. Через секунду он услышал их голоса, призывающие кондуктора; потом, вероятно, старушенции уселись и успокоились. Прошло минимум пять секунд; Диксон поерзал на своем наблюдательном пункте — ничего не изменилось. Изогнулся в поисках фактора, в какой бы то ни было степени причастного к данной цезуре. Факторов не обнаружилось. Что постигло водителя — обморок? приступ вдохновения? Чем он занят — распластался на руле? строчит акростих? Заминка сама себя продлила еще на минуту — сонная пригородная нега была нарушена сравнительно внезапным появлением третьей старушенции, в лиловом костюме. Старушенция обозрела автобус с собственного крыльца, без видимых затруднений идентифицировала маршрут и направилась к остановке, сгорбившись и шаркая ногами. Она до странности походила на солдата, который направляется к месту выдачи денежного довольствия. Впечатление, понял Диксон, усиливает шляпа, точь-в-точь гвардейская фуражка, на которой энергично попрыгали, а потом выкрасили в светло-вишневый цвет. Опять же вполне возможно, что старая перечница (из гортани вырвалось металлическое лязганье, когда старушенция самодовольно улыбнулась собственной расторопности) на самом деле нашла свой будущий головной убор возле вонючей своей лачуги. Убор, видимо, слетел с головы какого-нибудь разрезвившегося недотепы из разведвзвода и выдержал марш целого батальона.
Автобус продолжал свой выверенный путь, расстояние между ним и грузовиком сокращалось. Самое существование Диксона зависело теперь от того, насколько успешно продвигался автобус; Диксон более не мог думать ни о том, что скажет ему Кристина, если он успеет к поезду, ни о том, что он станет делать, если не успеет. Он просто сидел на пыльной подушке, мокрый от духоты и предчувствий, ловил, что твой сейсмограф, каждый автобусный толчок и реагировал выбросом смеха (хорошо хоть не пил сегодня), кривился принципиально новым способом на каждый автомобиль, каждый поворот, каждое применение водителем принципа: «Тише едешь — дальше будешь».
Автобус прочно укрепился в хвосте грузовика с прицепом, причем грузовик еще больше сбавил скорость. Прежде чем Диксон закричал, прежде чем сообразил, что стряслось, грузовик с прицепом свернул на площадку для стоянки, и автобус остался на дороге один. Теперь, воспрянул Диксон, водителю самое время наверстывать время. Водитель, однако, был категорически не согласен с прогнозом. Диксон снова закурил, ткнул спичкой в серную полоску на коробке, воображая, будто она — водительский зрачок. Конечно, он не знал, который час, но предполагал, что минимум пять миль из восьми они уже проехали. Автобус завернул за угол, резко снизил скорость и вовсе остановился. Оказалось, трактор пересекает шоссе под прямым углом и волочет нечто вроде пружин для великанской кровати, заляпанных лепешками грязи и увитых болотной травой. Диксону захотелось сбежать на нижнюю площадку и зарезать водителей обоих транспортных средств. Что еще случится? Что станет следующей помехой? Ну, кто больше — вооруженное ограбление? авария? наводнение? прокол шины? гроза с падением деревьев и метеоритов? демонстрация? советский авианосец на бреющем полете? стадо овец? атака шершня на водительский нос? Лично Диксон выбрал бы последнее. Скрипя и дребезжа, автобус продолжал ползти, через каждые несколько ярдов открывая двери очередной дюжине стариканов и старушенций — трясущихся, согбенных и дисциплинированных.
По мере сгущения транспортного потока, каковое сгущение свидетельствовало о близости города, у водителя прогрессировала психопатическая забота об интересах прочих участников дорожного движения. Что бы ни возникало в поле зрения этого человеколюбца — от мебельного фургона до детского велосипеда, — он сбавлял скорость вдвое, то есть до четырех миль в час, а рукою производил жесты, характерные для Виттовой пляски, под которыми разумел «только после вас». «Чайники» практиковались в заднем ходе; домохозяйки вспоминали «еще одну, последнюю» новость в непосредственной близости от капота; малыши ковыляли за оброненными игрушками под самые колеса. Диксон озирался в поисках часов, но нет: обитатели этого болота просыпались исключительно попреследовать вымирающих прелюбодеев и были слишком бедны и еще более скупы… Впереди, ярдах в тридцати, замаячило тяжеловесное здание станции; Диксон очнулся, бросился в проход, скатился по лестнице. Прежде чем автобус достиг остановки, Диксон выскочил на шоссе, пересек его и вылетел к билетным кассам. Станционные часы показывали без тринадцати два. Не успел Диксон отвести взгляд, как минутная стрелка дернулась и совершила очередной прыжок. Диксон практически повис на заграждении. Перед ним вырос суровый страж.
— С какой платформы на Лондон отходит? Пожалуйста, поскорее!
Страж внимательно оглядел Диксона, будто прикидывал возможную реакцию на неуместное проявление чувства юмора.
— Расслабьтесь: времени полно.
— Что?
— Следующий поезд на Лондон в восемь семнадцать.
— В восемь семнадцать?
— И без вагона-ресторана.
— А как же на час пятьдесят?
— Такого поезда нет. Вы, случайно, не перепутали с поездом на час сорок?
Диксон сглотнул.
— Да, вероятно. Благодарю вас.
— Мои соболезнования.
Диксон автоматически кивнул и отвернулся. Не иначе Билл Аткинсон неправильно записал со слов Кристины. Хотя нет: подобные ошибки не в его стиле. Может быть, ошиблась Кристина? Какая разница. Диксон добрел до выхода, остановился и стал смотреть на залитую солнцем площадку. По крайней мере у него есть работа. А на Кристину он выйдет через Гор-Эркарта. Соображение не утешило: Диксон чувствовал, что опоздал и опоздал безнадежно. Ладно, он видел Кристину, он говорил с Кристиной, причем не раз — спасибо Господу и за это.
Вялая мысль остановилась на дальнейших действиях. Из-за почтового вагона выруливал автомобиль с помятым крылом. Было в этом автомобиле что-то смутно знакомое. Рыча как бульдозер, автомобиль шел прямо на Диксона. Рык сменился душераздирающим скрежетом бампера о бровку тротуара. Автомобиль застыл. Из него выбралась довольно высокая молодая блондинка в лиловом костюме, перекинула плащ через локоть, подхватила чемодан и почти побежала в направлении Диксона.
Диксон скрылся за колонной со всей поспешностью, на какую способен человеке прободением диафрагмы. Как мог он — он! — не учесть манеры вождения Уэлча?
Очередной припадок механического бешенства возвестил, что Уэлч еще в машине. Отлично; может, у него указания типа: «Отвезешь — и сразу назад». Поле зрения сузилось до масштабов сиюминутной ситуации. Кристина приближалась, судя по стуку каблучков; Диксон врос в колонну. Кристина вошла в холл и сделала несколько шагов. Теперь она находилась в четырех-пяти футах. Она повернула голову, увидела Диксона и расплылась в улыбке, которую Диксон идентифицировал как выражение большой и чистой любви.
— Ну, значит, тебе сообщили о моем звонке, — сказала Кристина. Она выглядела хорошенькой до карикатурности.
— Кристина, давай скорей сюда. — Диксон затащил ее за колонну. — Так надо.
Она огляделась и уставилась на Диксона.
— У меня же поезд отходит!
— Не отходит, а отошел. Придется ждать следующего. Или не ждать.
— Судя по часам, у меня еще целая минута. Я бы успе…
— Говорю тебе, поезд ушел. В час сорок.
— Не мог он уйти.
— Еще как мог. Я спрашивал смотрителя.
— Но мистер Уэлч сказал, поезд в час пятьдесят.