- Не здесь, - приказал Гаррисон. - Уволоки его отсюда. Это можно проделать и в погребе.
- Сколько костей ему переломать? - уточнил Финк.
- Все.
Финк поднял Меру за ногу и за руку и одним движением швырнул себе на плечи. Несмотря на боль, Мере удалось ткнуть его кулаком разок-другой, но Финк быстро схватил руку и переломал ее в локте.
Как его тащили до погреба. Мера помнил смутно. Он услышал, как кто-то издалека крикнул:
- Кого поймали?
- Краснокожего шпика, шлялся здесь по округе! - проорал в ответ Финк.
Далекий голос показался Мере знакомым, но он никак не мог сосредоточиться и вспомнить, кто же это говорит.
- Разорви его на кусочки! - напутствовал человек.
Финк не ответил. Он не стал опускать Меру на землю, чтобы открыть дверь погреба, хотя надо было наклониться и откинуть ее, чтобы пролезть под низкий косяк. Финк подцепил дверь носком сапога, и та распахнулась. Стукнувшись о землю, она подпрыгнула и начала было закрываться, но к тому времени Финк уже шагнул на лестницу. Дверь ударилась о его бедро и снова упала на землю. Мера услышал лишь какой-то стук и почувствовал, как его встряхнуло. Нога и рука снова заныли. "Почему я еще не потерял сознание? с удивлением подумал он. - Вот бы пришлось кстати".
Но он так и не потерял сознание. Обе его ноги были переломаны в двух местах, пальцы выкручены и чуть ли не растерты в порошок, в руках не осталось ни единой целой косточки. Но сознание упорно отказывалось покидать его, хотя боль постепенно куда-то отдалилась, превратившись в смутное напоминание. Когда стрекочет одна цикада, кажется, будто скрип ее крылышек эхом разносится по всей округе; две или три цикады трещат намного громче. Но когда к хору присоединяется двенадцатая цикада, их стрекотание не становится громче - просто слух у тебя притупляется, ты глохнешь и уже не слышишь навязчивой песни. То же самое случилось и с Мерой.
Где-то поблизости раздались дружные восторженные крики.
Кто-то заглянул в погреб.
- Губернатор говорит заканчивать побыстрее. Ты срочно понадобился ему.
- Еще минутку, - ответил Финк. - А потом сожгу.
- Некогда, - сказал солдат. - Давай побыстрее!
Финк распрямился и наступил огромной ножищей на грудь юноши. Ребра громко захрустели, пронзая кожу и внутренности. Затем он поднял Меру за руку и за волосы и откусил ему ухо. После чего резко свернул шею. Мера услышал, как позвонки звонко сломались. Финк швырнул безжизненное тело на кучу картошки. Юноша скатился прямо в дыру, которую копал. Он почувствовал под щекой землю, после чего желанное забвение наконец нахлынуло на него, и все вокруг заволокла тьма.
Финк ногой закрыл дверь, задвинул засов и направился в дом. Из-за дома по-прежнему неслись приветственные, ликующие крики. Гаррисон встретил его на пороге кабинета.
- Можно не беспокоиться, - сказал Гаррисон. - Подогревать толпу нет необходимости, поэтому труп нам не понадобится. Только что пушки прибыли. Утром мы выступаем.
Гаррисон сбежал с крыльца, и Бездельник Финк безропотно зашлепал следом. Пушки? При чем здесь пушки? И почему теперь не нужен труп? Он что, держит Финка за какого-нибудь убийцу? Убить Рвача - одно, убить человека в честном поединке - это справедливо. Но убивать юношу, чей рот заткнут кляпом, - это совсем другое. Откусывая ухо, Финк не ощутил прежнего восторга. Этот трофей он добыл в нечестной схватке. У него аж сердце защемило. Он даже не откусил второе ухо.
Бездельник стоял рядом с Гаррисоном и смотрел, как лошади тянут четыре пушки. Он знал, для чего Гаррисону понадобились орудия, слышал его планы. Две пушки он поставит здесь, две - там, чтобы сразу с двух сторон обрушить огонь на город краснокожих. На их головы посыплются картечь и шрапнель, осколки металла будут рвать и терзать тела краснокожих, не жалея ни мужчин, ни женщин, ни детей.
"Это не моя драка, - подумал Бездельник. - Да и еще тот парень... Какая здесь слава, это все равно что лягушат каблуком давить. Даже думать не надо, раз - и все. Только мертвых лягушат не собирают и не вешают на стены. Так никто не делает.
Это не моя драка".
13. ВОСЬМИЛИКИЙ ХОЛМ
Земля у реки Мчащейся была совсем другая. Элвин не сразу это заметил, поскольку бежал, если можно так выразиться, ничего не видя и не слыша. Поэтому мало что замечал. Пока он бежал, ему снился один долгий сон. Но как только они с Такумсе ступили на Землю Кремней, сновидение сразу изменилось. Все вокруг, куда бы он ни повернул взор, расцветилось маленькими искорками угольно-черного огня. Только это была не та пустота, что всегда маячила неподалеку. И не та глубокая чернота, что поглощала свет и не отпускала обратно. Нет, этот черный цвет сиял и переливался, испуская огоньки.
Когда они остановились и Элвин очнулся от сна, черные огоньки чуточку померкли, но все еще периодически сверкали. Недолго думая, Элвин подошел к одному такому черному светлячку, проглядывающему в море зелени, нагнулся и поднял его. Кремень. Большой, хороший кремень.
- Добрый наконечник для стрелы, - заметил Такумсе.
- Он сияет черным и обжигает холодом, - сказал Элвин.
Такумсе кивнул.
- Хочешь стать краснокожим? Тогда делай со мной наконечники.
Элвин быстро приноровился. Он и раньше работал с камнем. Когда он вырубал жернов, он делал поверхность плоской, гладкой. Но с кремнем дело обстояло несколько иначе. Здесь важен был режущий край, а не поверхность. Первые два наконечника вышли кривыми, но потом он наконец проник в камень, отыскал в нем естественные трещинки, складки породы и последовал им. Свой четвертый наконечник он даже не обрабатывал. Он покрутил его в пальцах, после чего осторожно очистил от осколков.
Лицо Такумсе ничего не выражало. Бледнолицым казалось, что он все время так выглядит. Они считали, что краснокожие, и в особенности Такумсе, никогда ничего не чувствуют, поскольку воины не выставляли свои чувства напоказ. Хотя Элвин видел, как они смеются и плачут, видел, как на их лицах отражаются самые разнообразные эмоции. И раз лицо Такумсе ничего не выражало, значит, внутри вождь буквально бурлит.
- Я раньше много работал с камнем, - почти извиняющимся голосом проговорил Элвин.
- Кремень - это не просто камень, - ответил Такумсе. - Галька в реке, булыжники - это камни. А это живая скала, скала, содержащая внутри огонь, затвердевшая земля, которая приносит нам себя в дар. Она не видела тех истязаний и пыток, которые видело железо, прошедшее через руки белого человека. - Он поднял наконечник, сделанный Элвином, тот самый, который мальчик очистил пальцами. - У стали никогда не будет столь острого края.
- И в самом деле ничего острее я в жизни не видел, - признался Эл.
- Никаких отметин, - сказал Такумсе. - Ни одной царапины. Краснокожий посмотрит на этот кремень и скажет: "Сама земля вырастила его таким".
- Но ты-то знаешь, что это не так, - произнес Эл. - Ты-то знаешь, что у меня просто такой дар.
- _Дар_ калечит землю, - возразил Такумсе. - Как калечит поверхность реки водоворот. Белый человек портит землю, пытаясь изменить ее. Но ты другой.
Элвин ненадолго задумался.
- Ты хочешь сказать, что видишь, когда люди накладывают заклинание, чары или оберег? - наконец спросил он.
- Я ощущаю дурной запах, словно кто-то опустошил кишечник, - ответил Такумсе. - Но ты - ты делаешь все очень чисто. Как будто ты часть земли. Я думал, что научу тебя быть краснокожим. Вместо этого земля сама забрасывает тебя своими дарами.
И снова Элвин увидел укор в его глазах. Как будто Такумсе злился, когда видел, на что способен Элвин.
- Я никого не просил об этом, - пожал плечами он. - Просто я седьмой сын седьмого сына и тринадцатый ребенок.
- Эти числа - семь, тринадцать... Вы, бледнолицые, придаете им какое-то значение, а для земли они ничто, пустое место. Земля любит истинные числа. Один, два, три, четыре, пять, шесть - эти числа ты можешь найти в лесу, оглянувшись по сторонам. Но где семь? Где тринадцать?
- Может быть, именно поэтому они так сильны, - заметил Элвин. - Потому что они рождены не природой.
- Почему тогда земля относится с такой любовью к тому, что ты творишь?
- Не знаю, Такумсе. Мне всего десять лет, одиннадцатый пошел.
Такумсе рассмеялся:
- Десять? Одиннадцать? Очень слабые числа.