- Присмотрись, что к чему. Я пойду на разведку по тылам.
И исчез так ловко и незаметно, что его отсутствие обнаружили не сразу.
А в товарища Ракова, хоть он и отнекивался, опасаясь назаровского гнева, влили первый стакан крепкого самогона.
- Я - Серега Есенин, - сказал облокотившийся на полированный столик из березы раковский "земляк". - Что говорят обо мне на земле рязанской? Звучит ли стих мой?
Бравый подчиненный товарища Назарова, уже почувствовавший теплоту в теле и легкость в голове, заглянул в смотрящие на него глаза, небесно-голубые, пьяные и отчаянно грустные, и понял, как ему следует ответить.
- Да как же-с, говорят! Давече вот в поезде кто-то поругал вас, а я заступился.
- Мой друг, на счастье дай мне руку, - голубые глаза увлажнились. Здесь воздуха нет, людей мало. Здесь соловьев не услышишь. Выпьем за березовый ситец...
Долговязый поэт из поезда проложил на некогда шахматном столике две кокаиновые дорожки и наклонился над ними. Ладную фигуру Дмитрия Сосницкого ласкали шесть женских ручек, расстегивали пуговицы френча.
- Мы твои гурии, - шептали ему напомаженные губы. - Мы твои нимфы, а ты наш сатир.
Его ноздри щекотал ароматный букет духов и алкоголя. Но глаза его скользили мимо склонившихся к нему головок по людской мешанине зала. Сосницкий высматривал тех, кто мог бы быть ему интересен. "Женщины если что-то и знают, то сущую ерунду, - размышлял Сосницкий, в то время как пальчики стали перебирать волосы на его груди и послышались первые постанывания. - Богемную публику тоже отбрасываем. Кто-то из них и знает Князя, но пока найдешь знающего... Из анархиствующей шушеры могут быть интересны те, кто в их команде покрупнее шестерки и сейчас совсем пьяны. Они потеряли осторожность, готовы поболтать и наверняка что-то знают. Стоп! А это кто там в темном углу, за колонной? Эти не похожи на поэтишек и анархистов..."
* * *
- Знаешь Константиново?
Один из молчаливых приятелей Есенина вновь наполнил четыре стакана первачом.
- Знаю, - уверенно врал захмелевший боец Раков, - наши мужики константиновских завсегда уважали.
- Вот, - Серега из Константинове ткнул пальцем в грудь одного из молчаливых приятелей, - их уважение важнее, чем ваш городской подхалимаж. А ты, часом, стихов не пишешь, земляк?
- Пописываю, очень даже, - еще раз солгал Марсель Прохорович, которому уже вконец разонравилось говорить правду.
- Я сделаю тебя знаменитым, - пообещал константиновский мужик.
- Буду премного благодарен, ваш-сятельство.
- Пошли, - вдруг скомандовал Есенин.
* * *
Экземпляр, который вывернул из-за угла и надвигался на Назарова, сразу понравился красному командиру. Ни на анархиста, ни на поэта он не тянул. И вообще, у него разве что на лбу не было выколото: "Я - мазурик".
"Мелочь, понятно. Так оно и к лучшему. Пьян, как сапожник - и это неплохо", - заключил Назаров, огляделся, подобрался.
Их физические тела встретились в коридоре.
- Ну, здорово! - Федор обнял незнакомца, окунувшись в самогонные пары. - Наконец-то вижу своего! Кирю Пензенского знаешь?
- Чего? - прижатый к стене добродушно улыбающимся солдатом, незнакомец недоуменно чмокал губастым ртом.
- А Патрона? А Пастуха знаешь? - не унимался солдат. - А может, ты и Князя не знаешь?
Последнее Назаров произнес угрожающе. И по тому, какой испуг промелькнул в пьяных глазках, обрамленных синевой, Федор понял - знает.
- Чего надо, мужик? - взгляд губастого скользнул влево-вправо по коридору.
- Пензенский я, от Кири. По делам тутова. С делами, вишь, туго. А Киря говорил, плохо будет - к Князю иди, адресок этот шепнул. Князя, говорил, все тутова знают и покажут. Показывай, с меня угощение, с Князя слово ласковое получишь.
Эх, не настолько пьян оказался этот губастый. Видать, просек вранину, нутром уголовным почувствовал, что не свой перед ним и Князь ему не для совместных дел нужен. Дернулся губастый, пытаясь вырваться из фальшивых объятий и убежать к своим - шухер поднимать.
Но Федор и такой поворот предвидел. От удара в солнечное спелетение уголовник, ойкнув, согнулся пополам. И получил добавку солдатским локтем в лоб. Как раз в этот момент в коридоре появились люди. В виде двух девиц с коротко остриженными волосами. Пришлось товарищу Назарову совсем по-дружески, то есть крепко-крепко, обнять готового сползти на пол губастого и пьяно замычать какую-то песню. И мычать, пока девицы не пройдут мимо.
- Вот они, мужчины, - довелось при этом услышать Федору Назарову, - во всем своем великолепии. Отупевшие, довольные собой и ни на что не способные.
Когда девицы скрылись и никто другой пока в коридоре не объявился, Федор потащил губастого к замеченной им поблизости мрачной, грязной и пустой лестнице, чтобы на одной из темных площадок потолковать с мазуриком серьезно. То есть вдавив в ребра опрашиваемого револьверный ствол...
* * *
Скрипели под ногами доски настила.
- Серега! - послышались из зала радостные крики и выстрелы.
- Давай, иди, не бойся ты, рязанские всюду прорвутся, - подталкивал Ракова в спину Сергей Есенин.
- Да я того, - бормотал Марсель Прохорович, - не артисты мы, непривыкшие.
Они остановились, покачиваясь над керосинками рампы.
Есенин вздохнул глубоко. На выдохе гаркнул в зал:
- Слушать сюда! Сергей Есенин представляет! Мой начинающий друг...
- Как там тебя? - он повернулся к Марселию.
- Товарищ Раков я, - прошептал красноармеец.
- Господин Раков! Любите его! - бросил Есенин в зал и ткнул своего протеже в бок. - Читай, публика ждет.
Марсель плохо понимал, что же такое происходит, осмыслить событийные закрутки мешала плотная самогонная завеса. Прохорычу оставалось лишь подчиниться всему этому обрушившемуся на него бреду. Он сказал, поглядев в темноту зала:
- У Кибитина, того, половой... Иван... слагал-с...
- Не пори чушь, читай! - рука Есенина ободряюще легла на плечо.
Раков отер губы тыльной стороной руки и тихим голосом начал:
Где Рязанская застава,