Вот и теперь — на глазах у Кельдина фальшиво-благородные черты дрогнули, подернулись рябью, поплыли, и на дверга глянула жуткая половинчатая рожа демона.
Безумного демона. И очень, очень опасного.
— Что ты сказал, карлик? — прорычал демон, прожигая Грохота пылающим взглядом и угрожающе придвигаясь. — Что значит «нет»?! Ты… ты смеешься надо мной, ничтожество?! Объяснись, или я велю разрезать тебя на куски, клянусь Предвечным!..
— Смерти я не боюсь, Исенна, и смеяться над тобой не собираюсь, — ответил дверг со спокойствием, которого вовсе не ощущал. Близкое соседство Исенны Безумного даже самых стойких заставляло нервничать. — Выслушай сперва, а уж потом можешь казнить, если угодно.
— Говори, но если…
— Твои маги допросили уйму пленных — почитай, каждого десятого. Так вот, они, пленные то есть, талдычат одно: Семицветье, а вместе с ним горожан, и все, что было самого ценного в Цитадели, вывезли через колдовские врата. Я в этих штуках, сам понимаешь, не силен. Слова «прямая дорога» или «прямая тропа» говорят тебе что-нибудь?
Исенна качнулся назад, будто Кельдин крепко толкнул его в грудь. Демонская личина на одно мгновение из гневной превратилась в растерянную… нет, скорее это было выражение незаслуженной, несправедливой обиды — словно у ребенка отобрали игрушку. При иных обстоятельствах Грохот рассмеялся бы, но сейчас подобная несдержанность могла стоить ему жизни. В голосе альба, когда он снова заговорил, слышалось горькое недоумение:
— Прямая… Нет, невозможно! Они не могли так поступить… У них не хватило бы сил… Никто из нас не владеет искусством создания Врат, даже Эрианн, искуснейший из носителей Жезлов, только начал…
— Никто из вас. Он, — рука дверга отмахнула в сторону висящей на бревнах фигуры, — вам неровня. Мне не раз доводилось слышать, якобы твой пленник — один из творцов этого грешного мира. Если так, то кто знает предел его сил?
— Темный Всадник могуч, но не всесилен! — взвился Аллерикс, словно продолжая какой-то давний спор, ведущийся не с собеседником, а скорее с самим собой. — Мы захватили его в плен и забили в колодки, как раба! Он не смог отбросить наши армии от стен Цитадели, даже имея под рукой Радужную Цепь!..
— Не смог, — согласился Грохот. — Или не захотел. Что до рабских колодок, Исенна, так чародейские умения тут ни при чем. Трудновато колдовать, ежели тебя обласкают обухом по затылку, а потом еще десяток ражих мужиков, всем скопом навалившись, выкручивают руки. Ведь так оно было в той палатке, когда вы с Хитроумным затеяли свои, якобы мирные, переговоры?
— Даже если так! — огрызнулся альб, явно избегая любых напоминаний о ложном перемирии. — Он проиграл битву и теперь беспомощен. Я сделаю из него приманку. Может, Радуга и позволила бежать отсюда тем, кто не мог сражаться, но я никогда не поверю, чтобы Семицветье решилось оставить своего вожака в плену! Нет, они прячутся среди руин, боясь показаться на свет. Я знаю, под крепостью целый лабиринт ходов. Рано или поздно мы выманим их наружу, выкурим, как крыс… Ищите в подземельях! Найдите их, и я не поскуплюсь на награды! За каждого Хранителя, приведенного в кандалах, я отсыплю золотом втрое по его весу…
— Вот как? Хорошо бы они все были толстяками… А вдруг ты ошибаешься, и они не настолько дорожат его жизнью? — пожал плечами дверг. — Он дал им Кристаллы и научил колдовать. Радуга способна управляться с чарами и сталью самостоятельно, без его помощи — мы видели это при штурме. Они бросили его, Исенна. Или он сам повелел им уходить. Мол, ты все равно ничего ему не сделаешь. Даже если оттяпать ему голову или вздернуть на стене, пройдет лет сто, двести, пятьсот — и он вернется снова. Он же Рота, Ночной Всадник. Он, как говорят, бог во плоти, живущий на земле… Но разговор-то не о нем, а об этой, язви ее, Прямой Тропе. Я ж ее не выдумал, верно? Пленные твердят…
— Вас обманывают! — зарычал Исенна. — Они сговорились! Темный Всадник приказал им так отвечать… они могли видеть морок, колдовское наваждение, что угодно… Проклятье, невозможно создать такие Врата, чтоб вывести тридцать тысяч душ за три дня!
— Тогда где они, эти тридцать тысяч?! — теряя терпение, вскипел в ответ Кельдин. — Под землю закопались, что ли?! Пленных мы сотен сорок содержим, но где остальные? Как ты велел, мы всякого ихнего мертвяка мало не догола раздеваем, ищем незнамо что, а твои-то мечники руки марать не желают, только надсмехаться горазды! Так вот, мертвецы все доспешные воины, мирных горожан — один-два на сотню. Громадная крепость, одних кузней два десятка, лавки на каждом шагу, склады, дома, замок — ну, куда жители подевались? Голые камни нам сдали, улизнули через Врата и оставили нас в дураках!
Исенна молчал, глядя в сторону. Ошибочно истолковав его безмолвие как согласие, Кельдин разошелся еще пуще:
— Мне ваши игры, вообще-то, без интереса. Радуги в крепости нет, это наверняка. Если хочешь, мы продолжим поиски, только воины уже сейчас крепко недовольны. Чем дальше обернется, я и думать не хочу. Оно конечно, альбы будут верны присяге, да и мы стараемся держать слово, но сколько же можно? Какого демона мы торчим на развалинах, как бельмо на глазу? А развалины-то трясутся день ото дня все сильнее, огонь внизу ревет, вот-вот проснется… Усмиришь ли ты своей магией лаву, когда она попрет наружу? Условия договора исполнены, пора уносить ноги. Отыскали горстку золота да склады с припасами, твои чародеи разжились уймой горелого пергамента и парой десятков книжек — за это воевали, что ли? Или за возможность подвесить Темного Всадника над жаровней? Так он лично мне ничего плохого не сде…
Из груди Исенны исторгся звериный рев. Утративший осторожность Кельдин и глазом не успел моргнуть — пальцы альба впились в его плечи подобно стальным клещам, и в следующий миг зарвавшийся дверг с ужасом и изумлением почувствовал, как все двадцать стоунов его веса отрываются от мозаичного пола. Некстати ему вспомнилось вдруг, насколько высоки башни Серебряных Пиков.
— Не смей так говорить со мной, червь! — рявкнул альб прямо в физиономию Кельдину, встряхивая тяжеленного дверга, как провинившегося котенка. Исенна был невероятно силен, а сейчас его сила приумножалась гневом. — Не смей учить меня, что и как делать, если не хочешь поучиться летать! И никогда не говори мне, что я проиграл! Я всегда добиваюсь своего, всегда, запомни это накрепко, если жизнь тебе дорога! Добьюсь и теперь! Мне плевать, что болтают пленные! Мне нет дела до вашего недовольства! Я знаю — Радуга где-то в крепости, и я отыщу ее, пусть мне придется искать до скончания времен!
Возившиеся с пыточным железом дверги побросали свои дела и с любопытством уставились на ссору, не делая, однако, никаких попыток прийти на помощь соплеменнику. У Кельдина, чьи подошвы жалко болтались в локте от пола площадки, в глазах начало темнеть, дыхание пресеклось — скрученный кольчужный ворот сдавил горло. Забыв, что сдал все оружие мечникам, охранявшим вход, он судорожно шарил на поясе кинжал.
— Пусти, удавишь… — прохрипел наемник, чувствуя, что теряет сознание.
Еще пару раз тряхнув злосчастного гонца, Исенна с отвращением отшвырнул его прочь, и Кельдин покатился по мраморным плитам, кашляя и растирая шею.
— Убирайся, — бросил Аллерикс, поворачиваясь спиной к двергу. — Ступай к тем, кто тебя подослал. Скажи им, что они рассудили верно, отправив именно тебя — если б те же слова сказал мне кто-то другой, его мертвое тело уже клевали бы вороны!.. Впрочем, постой. Магов, занимавшихся допросами, пришли ко мне, и немедленно. И еще: извести всех — пусть глашатаи донесут мое слово до каждого — никто не двинется отсюда, пока я не получу Самоцветы, — сделав над собой изрядное усилие, вождь альбов заговорил прежним ровным и уверенным голосом. — Я ощущаю: они спрятаны здесь. Россказни о Прямой Тропе еще ничего не означают. В конце концов, я могу потребовать ответа у того, кому в Личности известно все о тайнах Цитадели.
— Сдается мне, не слишком-то он разговорчив, — вполголоса пробормотал Кельдин Грохот — но так, чтобы не услышал безумец. Хватит с него эдаких задушевных бесед. Покосившись на могучую фигуру в белом и пробурчав нечто, могущее сойти за просьбу удалиться, дверг поспешно нырнул в люк, ведущий прочь с башни Серебряного Пика.
Утешало его во всей этой истории единственное ехидное соображение. Упомянув «горстку золота» и недовольство воинов, Кельдин изрядно согрешил против истины. Исенна мало интересовался всяческим драгоценным добром — а между тем количество захваченных трофеев уже сейчас с лихвой окупало участие наемного войска двергов в этой странной войне. Оружие, золото, самоцветные камни, украшения, несколько подвод удивительной синей стали, секретом изготовления которой владели только кузнецы Черной Цитадели… За такую корысть подгорные жители могли рискнуть задержаться на содрогающихся руинах еще луну-другую, благо всякий день приносил новые удивительные находки. Да и к грязной работе им не привыкать, а вот какие гримасы состроят альбийские чистоплюи, узнав о безумном решении их вождя?..
9 — 13 дни месяца Саорх
История злоключений Майлдафа-младшего выяснилась ближе к ночи, когда он вновь обрел способность здраво рассуждать и внятно говорить. Утром же Коннахар и Ротан, приволочив слабо вздрагивающее тело в барак, первым делом избавили бедолагу от зловонной и изодранной одежды. Затем Коннахар притащил пару ведер студеной воды из огромной бочки, вросшей в землю у входа в конюшню, и они вдвоем, как могли, отмыли Льоу от грязи.
Проделывать все это пришлось в большой спешке, покуда зверовидные надзиратели не погнали пленных на дневные работы. Соседи по несчастью, айенн сиидха, населявшие бывшую конюшню, помогли, чем могли — для пострадавшего каким-то чудом сыскали чистую рубаху и штаны, а один из сиидха, сказавшийся лекарем, наскоро осмотрел раненого.
Вынесенный им вердикт прозвучал неожиданно. Льоу явно был жестоко избит, вся правая половина его лица скрывалась под огромным кровоподтеком, губы напоминали недожаренные оладьи. Даже самое легкое прикосновение к лицу и ребрам исторгало у него болезненный стон… но если злосчастному скальду и грозила смерть, то разве что от чудовищного перепоя.
— А я-то гадаю, чем таким знакомым от него несет, — с отвращением принюхавшись, заявил Ротан. — Вот теперь вспомнил! Отцу по старой памяти на Йоль знакомцы из Граскааля присылают бочку-другую сгущенного вина. Того, которое дверги гонят у себя под горами. Я как-то пробовал — мерзость редкостная, хотя некоторым из папиных друзей пришлась по душе…
— Ты хочешь сказать, что он всего-навсего мертвецки пьян? — мрачно уточнил Коннахар. Он только что переворошил подвернувшейся щепкой кучку грязного тряпья, выудив пришедший в полную негодность длинный шерстяной шарф в мелкую красно-зеленую клетку. Украшавшая его вычурная серебряная фибула с каплями аметистов уцелела. Принц отцепил ее и спрятал, зная, как Льоу дорожит этой вещицей, перешедшей к нему от отца.
— Ну, его к тому же сильно измолотили… но разит от него в точности, как от тех памятных бочонков, — Юсдаль поднял очередное ведро, готовясь выплеснуть его содержимое… и тут вытянувшееся на каменном, слегка присыпанном соломой полу тело выгнулось и открыло уцелевший глаз.
— Не лейте больше… утону… или замерзну… — шепеляво, но вполне связно пробормотал Лиессин, после чего вновь провалился в тяжелый полусон — полуобморок. Расталкивать и расспрашивать его у Коннахара не было ни желания, ни времени — хриплые окрики надсмотрщиков уже приказывали всем пленным выстроиться снаружи. Потомок Бриана Майлдафа остался в конюшне, под присмотром раненых сиидха, коим дозволялось не участвовать в тяжком деле растаскивания каменных глыб и обгоревших до черноты бревен.
С наступлением сумерек работы завершились. Коннахару в этот день выпало наравне с двумя десятками собратьев по плену разбивать кирпичную кладку в указанном месте стены какого-то здания в Вершинах: дверги сочли этот участок подходящим для возможного устройства тайника. Никакого секрета не сыскалось, да и врученной увесистой киркой наследник Аквилонии помахивал более для виду — впрочем, так поступало большинство пленников. Бурная деятельность начиналась только при появлении надсмотрщиков, немедля затихая, стоило им удалиться. Неудивительно, что работы шли из рук вон медленно. Разозленные карлики уже не раз наказывали отлынивающих пленных, но толку не добились. Другое дело, что такая работа, тупая и бессмысленная, под непрерывными пинками и оскорблениями надзирателей, выматывала до полного изнеможения.
На обратном пути в конюшни наследнику Аквилонского трона, как и все, еле волочащему ноги от усталости, довелось пройти мимо расчищенной круглой площади. Коннахар несколько раз бывал здесь и прежде, всякий раз задаваясь вопросом — чего ради дверги так старательно убирают отсюда обломки камней? Теперь он смекнул, зачем: карликам понадобилось большое открытое пространство, дабы превратить его в подобие гладиаторской арены. По окружности площадь обнесли решеткой с зубцами по гребню, в середине установили тяжеленный каменный жернов с вделанным в него железным кольцом. Имелись даже зрительские трибуны, сколоченные из первых попавшихся под руку досок и бревен. Сейчас, под вечер, эти грубые скамьи заполняли дверги, явившиеся поглазеть на захватывающее развлечение. Что это было за действо, Коннахар понял с первого взгляда — и похолодел.
Рыча и сквернословя, в круге метался йюрч, прикованный длинной цепью за одну ногу к валуну в центре площадки. Шкура зверообразного воителя отливала солово-желтым цветом, перечеркнутым расплывающимися буро-красными полосами. Принцу показалось, что он узнал Норо Трехпалого, хотя он вполне мог ошибиться — среди йюрч наверняка имелось немало особей подобного окраса. Bceй защиты у йюрч было — маленький круглый щиток не более локтя в поперечнике, а в двадцати шагах от него выстроилось трое или четверо двергов с арбалетами. Щелкали спускаемые тетивы, стрелы с металлическими наконечниками звонко ударяли о вывороченные гранитные плиты… Зрители одобрительно вопили, подбадривая стрелков, арбалетчики обменивались ленивыми замечаниями, неспеша выцеливая живую мишень… Коннахар еще успел заметить, как очередной арбалетный болт вспорол обреченному воину бедро, но тут ближайший надсмотрщик его самого огрел копейным древком так, что помутилось в глазах — а в следующий миг колонна, в которой шел Коннахар, свернула вниз по разгромленной улице.
… Близкое присутствие смерти, своей или чужой, стало настолько привычным, что чувства притупились и выцвели, точно присыпанные пеплом. Отчаяние, надежда, беспомощность, дружеская поддержка, горе, сострадание — в течение дня они настолько быстро сменяли друг друга, что вряд ли у кого достало бы сил уделять внимание каждому из них. День прошел, ты еще жив, и замечательно. А если еще один из твоих спутников вернулся к жизни, то лучшего и пожелать нельзя. К жизни в этот вечер вернулся вдохновенный певец Лиессин Майлдаф. Когда уже в сумерках пленных работников загнали обратно в бывшую конюшню, Коннахар с облегчением увидел, что Льоу пришел в себя и прячется в дальнем темном закутке.
Несколько мгновений принц всерьез размышлял, что будет лучше — обнять вернувшегося в мир живых приятеля или влепить этому приятелю хорошую затрещину по здоровой щеке. Ведь предупреждали же его — не буди лихо, покуда тихо!
— Ожил, герой-сказитель? — буркнул Ротан, без сил валясь на гнилую солому. — Поведай, чем ты так прогневал незлобивый сплющенный народец, что они тебя мало не прикончили? Предложил Зокарру остричь бороду? Сложил скелу о том, как гном сватался к каменной идолице? Ты теперь смахиваешь на Одноглазого Хасти, только помоложе лет эдак на сотню. И разит от тебя к тому же — плескался ты, что ли, в их пойле?
Льоу скорчился в углу стойла, завернувшись в попону, и на вопросы не отвечал. Его колотил крупный озноб, одна половина лица была зеленоватого, другая — черно-синего цвета, левый глаз совершенно заплыл. От предложенной похлебки, в должное время подтащенной к воротам конюшни, как обычно, в огромном медном котле, он с отвращением отказался. Проходившие мимо сиидха бросали на него сочувственные взгляды. В конце концов, тот, что представился целителем, едва не силком заставил Майлдафа проглотить крохотную голубую облатку, затем положил ладони на лоб и на грудь Льоу и пошептал что-то, прикрыв глаза. Целебное действие сказалось немедленно — Льоу вскоре перестал трястись, порозовел и даже смог влить в себя пару ложек сомнительного варева.
— Говорят, якобы у двергов напрочь отсутствует чувство прекрасного, — многозначительно рассуждал Ротан Юсдаль, созерцая, как Лиессин неуклюже управляется с ложкой распухшими пальцами. — Врут, должно быть. Все-таки ты им пришелся по душе, иначе они б тебя живым не отпустили. Да и вообще, тебе несказанно повезло.
— Так что случилось? — Коннахар присел напротив, старательно отводя взгляд от стянувшейся на сторону и полиловевшей физиономии приятеля. Кроме синяка и опухоли, щеку Льоу от глаза до подбородка пересекали глубокие запекшиеся ссадины — видимо, ему с размаху заехали по губам латной рукавицей или чем-то похожим. — Не хочешь говорить?
— Скорее не могу, — с усилием произнес Майлдаф-младший и закашлялся. — Ладно, признаю, я сам виноват. Уж очень хотелось допечь коротышек.
— Поздравляю, ты своего добился, — одобрил Ротан, тщательно вытирая свою миску огрызком хлеба. — Чем же ты их так, а?..
— «Легендой о Предвечном Кователе», — пожал плечами Лиессин, изъясняясь по возможности более короткими фразами.
— Легенда о Кователе? — недоуменно переспросили за тонкой деревянной стенкой. В соседней клетушке завозились, и над верхним брусом показалась голова и плечи одного из сиидха. — Но отчего подгорные жители так оскорбились? Это длинная баллада, красивая на свой манер, хотя и несколько тяжеловесная, как мне кажется… но ничего обидного в ней нет…
— Я… э-э… слегка изменил содержание, — прошепелявил Льоу. — В «Легенде» говорится о сотворении подгорного народа… Я добавил туда кое-что. Мол, Предвечный Кователь сперва сотворил двергов высокими, красивыми и статными, как и Старший Народ. А потом на радостях упился хмельного меда… Спьяну праотцы двергов представились ему жуткими уродами… Схватил Кователь свой тяжелый молот, размахнулся и ударил, причем попал… С той поры дверги как раз и сделались уродами, как в кошмаре Кователя — кривоногими злобными карликами, а заместо вылетевших мозгов Творец напихал им в черепушки чего попало под руку — соломы там, глины…
Вокруг захихикали, сначала тихо, потом громче, по мере того, как история передавалась сидевшим дальше. В конце концов, по узилищу покатилась волна здорового хохота, поутихшего только тогда, когда обеспокоенные караульщики замолотили дубинками в ставни. Лиессин сделал паузу, дотянувшись до стоявшего рядом с ним кувшина с водой, отхлебнул и продолжил уже бодрее:
— Клянусь Луггом и Морригейн, это их проняло. До самых печенок! Они даже галдеть перестали и дружно вытаращились на меня. Вдруг Зокарр, их король или старейшина — не знаю, как они его именуют, — отрывает свой зад от скамьи и провозглашает: никогда доселе не доводилось им слышать ничего подобного и, пожалуй, не доведется услышать впредь. Он, дескать, считает своим долгом вознаградить столь остроумного скальда и желает сделать это немедленно, собственной рукой… Мне бы сразу заподозрить неладное да шмыгнуть за дверь, а я сижу, довольный как дурак, и жду — вдруг и в самом деле чего преподнесут?